Роман с голливудским сюжетом, короткие энергичные рассказы и рассказы с трансформацией времени и пространства.
Алексей Иванов. «Золото бунта». Роман. Издательство «Редакция Елены Шубиной», 2018
Алексей Иванов фактически создал новый жанр: краеведческий боевик. Что-то роднит «Золото бунта» с Умберто Эко, но по количеству краеведческих деталей в тексте Алексею Иванову нет равных. И надо сказать, пользуется он ими умело. Текст мало где «пересолен». Есть, конечно, страницы, где видно, что подробности приводятся ради себя самих, чтоб материал не пропал, но в целом они удачно вписаны в текст, и мир реки Чусовой получился очень живым. Пейзажные страницы читать одно удовольствие, видно, что автор в этом живет и своими глазами видит то, о чем пишет. Сплав по реке, ее изгибы и перекаты, скалы и камни-бойцы, о которые бьются барки на сплаве, — это самая сильная часть романа. Так же, как в «Географе, который глобус пропил». Та же река, тот же сплав, только со школьниками, но это не столь важно. А вот дальше сюжет, достойный экранизации и Хабенского в главной роли: погони, убийства, «Форсаж-7», только вместо дорогих «тачек» — не менее дорогие барки, на которых сплавляют чугун, а вместо супер-гонщиков — супер-сплавщик Осташка, мстящий за гибель отца. И чем больше у автора сходятся концы с концами, тем меньше во все в это веришь. Но читать легко и интересно, потому что с середины книги понятно, что с героем ничего не случится, и вообще убьют только второстепенных персонажей, а у главного супер-гонщика и любовница выживет, и жена объявится в предпоследнем кадре с ребенком, и со скалы он упадет — не убьется, и из ружья в него будут стрелять — не попадут, а когда выстрелят с пяти шагов, то осечка, разумеется, спасет, и добро, естественно, восторжествует над злом. И это прекрасно. К тому же написано все это очень хорошим языком, от которого получаешь удовольствие.
«Сами по себе спокойные пруды вскрывались позже, чем бурная Чусовая. Но пристани торопились свести барки с пруда под загрузку в гавани. Большим заводам вроде Ревды, Старой Утки или Билимбая было проще: с заводов вывозили и вываливали на лед раскаленный шлак, да еще выводили в пруд долбленые трубы-выпуски, по которым сливали нагретую на плавильных воду. Пруды и сами потихоньку расчищались ото льда. Но вот на пристанях, где завода не было — в Трёке, в Илиме, в Сулёме, в Кашке и на Утках — пруды приходилось взрывать. А на пристанях без прудов, вроде Верхнего Зайчика, Курьи, Плешаковки и Ослянки, просто ждали караванного вала и кидали барки со скатищ прямо в бешеную волну.
Огненные мыши добежали до зарядов.
— Круши!.. — в восторге заревел народ.
Не громкий, а тугой и гулкий звук упруго дёрнул воздух, отозвался по округе, широко подбросил землю. Пруд словно локтями растолкнул горы. Черная сеть трещин на мгновение вспыхнула на льду, и вдруг все ледяное поле вспучилось, будто из-под него рванулось вверх огромное чудище. Белая гладь покололась и взметнулась фонтанами сверкающей воды, пены и ледяного крошева. Подлетели и косо упали в сизое кипенье дыбом вставшие льдины с блещущими углами изломов. Окоём охнул эхом. Пруд затрещал, заскрежетал, зашипел протяжным плеском. В единый миг в огромном блюде меж гор сварилась бурлящая каша, которая вместо жара дохнула во все стороны стужей стылой воды. И длинное тело плотины сыграло, как тетива, отбило хрустящую, вспыхивающую сколами льда волну и послало ее обратно на простор пруда».
Владимир Гуга. «Путь пса. Сборник рассказов». Издательство «Русский Гулливер; Центр современной литературы», 2022
В жизни случается совсем не то, что пишут в книгах, продающихся с полок с надписью «Реализм». Так называемый реализм — подрезанный газон нашей жизни, хорошо еще не асфальт или бетон — но это уже другие жанры, временные, которые потом все будут отчаянно ругать, а пока подчиняются. Да и ругают тоже по необходимости, по пришедшей сверху директиве местного департамента трамбовки клумб. Но это мысли, к книге не имеющие отношение. А книга — хорошая.
Можно сказать, что в сборнике Владимира Гуги рассказ «Путь пса» — центральный и определяющий — ты можешь сколько угодно следить за незнакомым псом, но все равно тебе не понять, как все в его жизни устроено. Разберись хотя бы с самим собой. Жизнь, конечно, предсказуема в какой-то степени, например, если ты родился, то точно умрешь. Но все это происходит в пределах ошибки, а ошибка может быть абсолютно разная по величине. Вот идешь, зачарованный, за незнакомкой в джинсах. Очнулся — а жизнь уже и прошла, да и ладно, не самое все-таки плохое было времяпрепровождение. А за это время в твоей жизни, хоть она и ускользнула незаметно, случалось много прекрасного, но и страшного тоже. Например, старые вещи поедали новые. Или появляешься в чужой квартире в двух часах езды от своей — а это твоя и есть, ведь везде все одинаковое. На говоря уже о том, что традиционно, что внизу — то и вверху. Или вот медицинский кабинет, из которого никто не возвращается. Или идешь по улице, а навстречу тебе молчаливые демонстрации, исход населения, ничего не объясняют, да и сами не очень понимают, куда они. Еще про Агасфера, Стейнбека, Чемоданова, Вовика и разные другие истории, которые случаются на каждом шагу, на каждом километре в метро, тут, главное, подметить и запомнить. А кому-то наоборот лучше замечать не надо, а то и так вокруг много нервных.
«Краткая история литературы (отрывок)
Дядя Вова решил поиздеваться над русскими писателями: «Поставлю-ка я Улицкую рядом с Прохановым, — говорил он про себя, располагая книги на полках нового стеллажа, — пусть пососедствуют. Что, не нравится? То-то! А вы как думали? Достоевского под бочок к Тургеневу. Как вам, Фёдор Михайлович и Иван Сергеевич, такой пасьянс? Ничего, ничего, вот я вам устрою…»
Что дядя Вова хотел «устроить» писателям, он и сам не понимал. Но, расставляя тома антагонистическими парами, он испытывал хулиганское удовольствие. Книги же буквально искрились и тряслись от нанесённого им оскорбления. Хозяин ощущал их напряжённое негодование какими-то тонкими нервными окончаниями, доселе не открытыми медициной.
«Так, так, так, — продолжал увлекательное занятие дядя Вова, — господин Шендерович — к товарищу Прилепину. А вы, Владимир Георгиевич Сорокин, будьте любезны занять место рядом с Валентином Григорьевичем Распутиным. Льва Николаевича, разумеется, поставим к Иоанну Кронштадтскому. Вас же, Иван Алексеевич Бунин, попросим занять место рядом с Владимиром Владимировичем Маяковским. Бродский Иосиф Александрович пусть теперь живёт в притирочку с Евтушенко Евгением, тоже Александровичем».
<…>
Спустя некоторое время сын дяди Вовы — дядя Гриша — отрешённо встал перед отцовской библиотекой и подумал: «Странным всё-таки человеком был мой папа. Собрал целый склад макулатуры и даже отсортировать её по-человечески не смог. Полный хаос. Собственно, у
него и в голове тоже царил беспорядок. Такой уж он человек — добрый, умный, но с большим заскоком».
В отцовскую комнату вошли два смуглых азиата в спецовках работников жилищного хозяйства — Кумарбек и Арзыбай.
— Что выносим? — спросил Кумарбек.
— Куда выносим? — откликнулся Арзыбай.
— Да всё, что на стеллажах стоит, выносите, — ответил дядя Гриша, подойдя к окну. — Во-о-о-он в те большие контейнеры, что рядом с хоккейной коробкой».
Евгения Некрасова. «Сестромам. О тех, кто будет маяться». Рассказы. Издательство «Редакция Елены Шубиной», 2019
Человек — глиняная свистулька, недоразумение во чреве природы, игрушка в руках общества. Вот случайно напечатали в паспорте цифру поменьше — и ты неожиданно стал моложе, радуйся. Так бывает. Но это ненадолго, ошибку заметят и опять тебя сделают старым. За все расплатишься, даже просто за то, что жил. Мир коварно разделен, вот Москва, например, размечена концентрическими окружностями, и жители разных мест виноваты и расплачиваются по-разному. А в одном полугороде, Пункте, за железной дорогой начинаются места, где обитают плохие; обычным туда лучше не соваться, а то смерть, расплата за жизнь. Жизнь скрутит, подселит злобных соседей, прикрепит негодных родственников, любовно присушит гада, трансформирует твое тело. Особенно, если ты женщина. «Света и раньше видела это, но не осознавала — а теперь понимала точно, что взрослые мужчины — самые безнадёжные для деланья чего-либо люди. Всё обычно осуществлялось женщинами разного возраста, но обязательно растящими детей. Света не знала, как это объяснить, и сейчас это было неважно». Евгения Некрасова — визионер: похоже, ее видения близки видениям гностиков. Мировая душа София попала в плен материи, поэтому и человек несчастлив. Теории гностиков разрозненны, ярки; все новое создается визионерами, лишь потом упорядочивается и утрамбовывается в норму. В гностических учениях проходит мысль о спасительнице; только женские божества помогут увязшему человечеству.
Человек слеплен из плоти, обрывки строительного материала принимают вид неприятных сущностей, домовых, кикимор, живут рядом. Но даже сущности с изумлением наблюдают за людьми, своими непонятными соседями. Все в мире перемешано; вот героиня приходит сама к себе и чего-то пытается добиться. Не факт, что и другие персонажи второго плана не субличности главных героинь. Некоторые книги стоит прочесть, вспомнить, как оно все тут, на планете, устроено на самом деле.
«Нина ходила каждый день не на какое-нибудь зарабатывание денег или деланье карьеры, а на миссию. Та прилагалась к музею классика литературы XX века и одновременного авангардиста, которого Нина считала единственным писателем на свете. Её взяли на работу в качестве прогрессивного кадра и платили почти рыночную зарплату, которой хватало на аренду однокомнатной квартиры без ремонта в ста метрах от Третьего транспортного кольца и ещё на что-нибудь. Музейная миссия Нины разворачивалась в двух направлениях: 1) популяризация классика-авангардиста современными способами; 2) борьба с людьми-прошлого, которые навязывали трухлявый образ классика-авангардиста или не трудились над навязыванием вообще, просиживая штаны, а чаще юбки, за минимальную зарплату от одного дачного сезона к другому.
Нине платили больше всех в музее, Нину любили меньше всех в музее. Она тащила свою миссию одна. Врага Нины, лидера людей-прошлого, человека с круглой гулей на голове и директора музея классика-авангардиста, звали Инной Анатольевной. Она способна была отменить вечернюю встречу с дизайнерским бюро (что после Нининых ухаживаний соглашалось всё сделать бесплатно) — только из-за собственной необходимости забрать внука из детского сада. Нина презирала семейные интересы, они мешали миссии. Она считала, что людям с детьми нечего делать в тех местах, которые можно было спасти только миссией. Нина знала, что чем лучше она станет трудиться, тем быстрее отвалится сочный, разветвлённый гнойник людей-прошлого. А сейчас Инна Анатольевна поправляла высокую причёску и часто лишала Нину премии, но боялась её уволить. Нина верила, что победит и город поможет ей, потому что он — для людей-будущего».
Подготовили Егор Фетисов и Михаил Квадратов
#рецензия на книгу #современная проза #современные писатели #что читать #литература #формаслов