Перечитывая Гоголя, я вспоминаю дядю Васю.
Хотя внешне они не похожи совершенно.
Портрет Гоголя все хорошо знают - он висел в каждом кабинете литературы, до подбородка засупоненный во что-то по-монашески черное, лицо наполовину скрыто пышным каре, тонкий птичий нос и какая-то мышиная бледность - все в нем внушало смутную тревогу.
Дядя Вася был рыжий, бородатый и веселый, как геолог в старых советских фильмах.
А еще мы его обожали, потому что на 9-е мая и на Новый год, когда все собирались в большом бабушкином доме, построенном по-старинке, как строили еще до революции в маленьких провинциальных городах - кухня в цокольном этаже, голландская печь, высокие створчатые двери между комнатами - дважды в год дядя Вася рассказывал нам страшные истории.
Мы собирались на "детской" половине дома, пока взрослые убирали со стола под чай и налаживали танцы в большой комнате. Мои двоюродные братья, дети соседей и знакомых - все устраивались вокруг дяди Васи, кто на кровати, кто на полу, и замирали. Ждали. Пока он усядется на стул, посмотрит за окно, туда, где стекло царапают черные ветки, помолчит, и начнет:
- Однажды темной ночью, в одном маленьком городе...
Эти истории и пересказывать не надо - все их знают, слышали, кто в детском лагере, кто в походе у костра. Но он так их представлял, что сердце подкатывало к горлу. Я дышала через раз. А маленький сосед и вовсе со страху обмочил штанишки.
А потом приходила дядь Васина жена и уводила его танцевать. Детвора весной вываливала во двор играть в прятки, а зимой ждали - может, повезет, и он еще зайдет, хоть на пару историй. Усядется рыжим бородатым божком, а мы - вокруг.
Дети у дяди Васи были уже большие, подростки, и к нам никогда не ездили. А потом и он перестал приезжать. Бабушка сказала, что он женился на другой тете, молодой, и у них скоро будет ребенок. И на праздники к нам перестали забегать соседские мальчишки. Так и сидели втроем - я и братья, скучали. Пробовали сами страшилки рассказывать, но как у дяди Васи, не получалось.
Мне тогда лет десять было, и я еще не знала, как с этим жить. Когда кто-то сделал тебе очень больно, бросил, и побить его нельзя, и заплакать стыдно.
Тогда и попались мне на глаза "Вечера на хуторе близ Диканьки". Я достала книжку в тонком переплете из дедушкиной библиотеки, уселась на дядь Васин стул, и начала читать вслух:
"Настала ночь; ушел сотник с молодою женою в свою опочивальню; заперлась и белая панночка в своей светлице. Горько сделалось ей; стала плакать. Глядит: страшная черная кошка крадется к ней; шерсть на ней горит, и железные когти стучат по полу. В испуге вскочила она на лавку, - кошка за нею. Перепрыгнула на лежанку, - кошка и туда, и вдруг бросилась к ней на шею и душит ее".
Потом, как-то незаметно, все выросли.
Соседские мальчишки давно уже - кто в тюрьме, кто уехал, а кто и вовсе от водки сгорел. Младший двоюродный брат погиб в аварии. Старший тоже рано ушел, за ним.
Как-то я, уже со своими детьми, приехала к маме в гости. Сидели с ней, вспоминали, а она мне и говорит:
- Любил Вася детей. Но только, пока маленькие. Считал, что после 9-ти лет они взрослеют, начинают хитрить, утаивать.
- Мам, но ведь это же не так!
- Кому, может, и не так. А его мать в 9 лет как раз в интернат отдала. Она замуж вышла. Хотела все с чистого листа. Заново. А новый муж ребенка не принял. Вот и пришлось раньше времени повзрослеть.
И тогда я наконец-то простила дядю Васю, одна за всех, кто стайкой, коленка к коленке, собирался много лет назад вокруг него и слушал, затаив дыхание.
Остальные были далеко. He дотянуться.