Обозреватель «РП» Александр Рохлин наблюдает точную копию описанных в одной известной книге событий, как Бог провел хирургическую операцию и сотворил нового человека из Адамова ребра. Происходит повтор библейской истории не в раю, а в Одинцовском районе Подмосковья, в клиническом госпитале «Лапино». В роли Творца — главный врач клиники доктор Курцер. Если и не Бог, то уж точно пионер-герой этого номера «РП». Кто же еще?
Мысль, которая не дает мне покоя. 23 марта 2022 го-да я понял, как Бог творил жизнь на земле. Я видел это собственными глазами. За подобную наглость следовало бы меня или на костре сжечь, или наградить. Но ни того, ни другого не случится. Останусь как был, довольным и бедным.
Предыстория следующая. Даже самый нелюбопытный к вопросам бытия гражданин хотя бы краем уха слышал, что Бог создал человека и нарек ему имя Адам. Прошло некоторое время, и выяснилось, что Адаму одному скучно, грустно. И вообще, неправильно пребывать человеку в раю одному. Одиночество в раю — дефектное состояние. Неполноценность Адама бросалась в глаза Творцу и огорчала Его несказанно. И Он решился на смелый ход, хирургическую операцию. Адам был усыплен, и пока он спал… Дальше все наизусть знают: из части Адамовой была сотворена Ева. Новый человек и женщина. И вручена Адаму как друг и как символ избавления. Больше нет дефектов, а есть полнота жизни.
Можете не верить, но я видел точную копию описанных событий. И не во сне, наяву. И не в раю, конечно, а в Одинцовском районе Подмосковья.
С недавних пор, не далее чем с осени прошлого года, живет среди нас один маленький человек. Никто не знает, как он выглядит, какого цвета у него глаза, какой формы нос, никто еще не видел, как он улыбается, никто не видел его слез, он еще никому не сказал ни одного слова, ни доброго, ни худого. Никто не знает его имени. Долгая литературная характеристика героя, и все лишь для того, чтобы сказать: парень этот еще не родился. Он живет в утробе матери. Хотел было написать, что ему 26 недель от роду. Но это неверно. Ему примерно еще 14 недель до роду.
Жизнь в материнской утробе всем хороша. Тепло, уютно, вкусно, мирно. Одна беда у парня — Spina bifida.
«Расщепление позвоночника. Или неполное закрытие позвоночного канала. Врожденный дефект развития позвоночника. Связанные с этим повреждения спинного мозга способны не только ограничить подвижность ребенка, но также вызвать расстройства мочеиспускания и дефекации».
Последние строчки я специально выписал из Википедии, чтобы сбить легкомысленный тон повествования. И перейти к вещам серьезным. Вещи серьезные — грустные. Spina bifida — диагноз страшный. В зависимости от степени поражения дефект этот способен совсем обездвижить новорожденного, навсегда обездвижить. Сделать жизнь человека сродни растительной. Удивительно, что статистики по таким детям у нас в стране не существует. Неудивительно, что, узнав о заболевании плода, большинство женщин решаются на аборт. А те, кто решается доносить и делает операцию после родов, получают хоть и в разной степени тяжести, но больного ребенка. Удивительно, что всего шесть лет назад в России научились делать операции по исправлению дефекта. И делать это внутриутробно.
Юлия Юрьевна Кутакова из клинического госпиталя «Лапино» «Мать и дитя» на пальцах рассказывает мне, неучу, что такое Spina bifida, что это значит — «неполное закрытие позвоночного канала». Это когда дужки позвонков не смыкаются как должно и спинной мозг «вытекает» за пределы положенного ему русла и соприкасается с внешней средой. А внешняя среда для него — это околоплодные воды. И эти воды оказывают на ткани и волокна мозга повреждающее воздействие. Проще говоря, они разрушают мозг, атрофируют его. В некоторых случаях выходящих наружу корешков спинного мозга так много, что на спине у человека «вырастает» мешочек. Его называют грыжевым мешочком. Более того, по законам физики спинной мозг по каналу соединяется с головным. Часть спинного мозга вклинивается в большое затылочное отверстие. И начинается поражение головного мозга. Синдром Арнольда Киари. И чем дольше существует внутриутробная Spina bifida, тем сильнее нарастает вклинение и тем выраженнее синдром. Другое имя которому — гидроцефалия.
Поэтому чем раньше сделать операцию, тем выше шанс родить человека с наименьшими повреждениями.
За шесть лет в клинике провели 21 внутриутробную операцию. Важно сказать: абсолютно бесплатно. В тот день я должен был увидеть двадцать вторую.
Я увидел ее случайно. Она прошла мимо нас по коридору, невысокого роста, светловолосая, с бледным лицом. Одно движение — оглянулась, посмотрела на меня — скорее, скользнула взглядом — и прошла в операционную. А я подумал: мама. Мама пациента и сама пациентка, им обоим почти в равной степени предстояло перенести необычную операцию. Потом я увидел ее уже на операционном столе, раскинувшую руки. Ладошки у нее были маленькие. И ногти в серебристом лаке с черными мушками. Она спала под наркозом, но веки были закрыты неплотно, словно она собиралась схитрить и подглядывать в щелочку за происходящим.
Все было буднично: мартовское утро, светлые стены госпиталя, темная стена елового леса и крыши домов за окном. Разговаривающие медсестры, телефонные звонки, кто-то пил воду из кулера и, смяв стаканчик, бросил его в урну. Вода текла из открытого крана, и человек в докторской шапочке, дважды намылив руки по локоть, дважды обмыл их под сильной струей. Он вошел в операционную и приветствовал всех:
— Здравствуйте, коллеги.
Это был доктор Курцер. Марк Курцер. И первый доктор в России, кто начал проводить внутриутробные операции по коррекции порока плода Spina bifida.
Я заметил время. В 10:15 он сделал скальпелем первый надрез по брюшной полости. Словно острым карандашом нарисовал ровную, тонкую линию, на которой бисером вспыхнули красные огоньки капель крови.
Мы разговаривали с Марком Курцером за три недели до операции. Я задал ему всего три вопроса. Потому что был уверен: все самое главное о нем пойму, когда увижу операцию. А увидел и запомнил отчетливее всего прочего четыре пары рук — хирургов и операционной сестры: непрестанно, ни на одну секунду не останавливаясь, эти руки в желтых перчатках летали, латали, резали, сшивали, принимали, сдерживали, вытаскивали, мяли, поднимали, опускали, поддерживали. Могло показаться, что они делают страшную, неестественную работу. Чтобы спасти человека, сначала надо его искромсать?
Человек наизнанку совсем некрасив. Любая разделенность уродлива. Любая раненность страшит. Слой за слоем, сантиметр за сантиметром рассекая ткани, руки хирургов продвигались внутрь. Куда, кстати, прячется душа, когда начинается вторжение в тело? Не в пятки же ей бежать.
За спинами врачей я не заметил, как обнажилась матка. Увидел только, как Курцер, опустив руки внутрь, вытащил ее на свет. Странное это зрелище — вместилище нового человека. Его первый дом и родина. Странно, что кто-то может взять дом, и родину, и самого человека в свои руки и оно все легко там поместится. Зачем я это вижу? Зачем наблюдаю то, что по природе своей всегда должно быть втуне и спрятано от любопытных и праздных, как в моем случае, глаз? Не вмешиваюсь ли я в порядок вещей, установленный не человеком, но Богом?
И вот тогда меня ударило: Курцер и его коллеги делают то, что делает Бог, — творят новый мир. Он всегда делал это единолично. А теперь постепенно открывает человеку все новые и новые возможности, словно все больше и больше доверяет ему в вопросах созидания.
Пока я все это лихорадочно обдумывал, хирурги нашли место прилегания спинки плода внутри матки. И одновременно обнаружили гематому на стенке — кровяной мешочек нельзя было оставлять без внимания. Ткань сильно кровоточила. И прежде чем идти дальше, пришлось гематому прошить и останавливать кровь.
Вот тогда операционной что-то изменилось в первый раз. Сам воздух стал напряженным и резким. Словно нас всех сжали в невидимые железные тиски. Руки операционной сестры, подававшей зажимы с бинтами, зажимы с иглами и нитями, метались от стола к операционному полю и обратно. Я подумал тогда, что ни один дирижер симфонического оркестра не сравнится с ней в скорости. Кровь остановили, гематому зашили. Матку аккуратно разрезали, кажется, сантиметров на семь, вскрыли околоплодные оболочки. Каждый раз и постоянно подшивая, сжимая, сплющивая стенки. Как мне потом расскажут, уберегая таким образом пациентку от осложнений.
И вдруг появился на свет человек. Это всегда очень возвышенно-поэтически звучит. Но на самом деле никакой красоты в нас еще нет. Человеческая плоть кажется бесформенной, жалкой, убогой. Она тончайшая, почти прозрачная. Жизнь еще не явлена на свет, она еще не родилась, она где-то там, в полу-тьме, в полушаге от встречи. И при этом она уже страдает. На спине у новорожденного зияла рана. Ему сделали обез-боливающий укол — первый в жизни. И тогда в бой вступили другие волшебники. Курцер поднял руки и отошел от стола, сестра укрыла его руки полотенцем — чтобы не остывали. И он так и замер, как пророк на иконе, с воздетыми к небу руками. А его место заняли два нейрохирурга из НПЦ специализированной медицинской помощи детям имени В.Ф. Войно-Ясенецкого. Разница была лишь в том, что шовный материал — иглы и нити, которыми они работали, — был в три раза меньше, тоньше и, кажется, невидимее. Они иссекли дефект, восстановили спинномозговой канал и там, где можно было, зашили кожу, а где младенческой кожи уже не хватало, поставили «заплатку» из специальной ткани.
Мальчишке предстояло вернуться домой, в материнскую матку.
В 14-м году на конференции во Флоренции звучал доклад на тему внутриут-робных операций по коррекции Spina bifida. И для пущей наглядности на сцену пригласили детишек, которым эта операция уже была произведена. Дети рисовали картины, прыгали, бегали и танцевали под музыку. Курцер вспоминает об увиденном как об одном из сильнейших переживаний в жизни. Он увидел, что такое возможно, а значит, необходимо делать и в России. Он ездил учиться в Швейцарию к Мартину Мойли. И через год с небольшим в клинике «Лапино» была проведена первая такая операция, выполненная руками отечественных хирургов. А еще через несколько недель появился на свет мальчик Саша Малюк.
Мы говорим, что жизнь — это движение, но когда движется кровь, мы так сказать уже не можем. Потому что, когда она льется свободно, когда она течет куда-то по своей воле, мы совсем не радуемся движению, мы испытываем чувство, похожее на ужас. Текущая кровь — синоним уходящей жизни. Движения, направленного в обратную сторону — во тьму, в шеол. Поэтому так все сжимается внутри, когда видишь кровь и руки людей, пытающихся ее остановить. Потом Курцер сдержанно скажет про операцию: тяжелый случай. И я вряд ли осознаю, что за этими словами стоит. Но момент времени, когда кровь и вода с разных сторон лились и смешивались, клокотали отсасывающие трубки, гудел насос, летели в корзину окровавленные бинты, около десятка зажимов теснились вокруг раны, а Курцер несколько раз жестко требовал поспешить, пошевелиться, не останавливаться, не входить в ступор и когда он дважды просил узнать о сердцебиении плода, мне показался близким к критическому. А может быть, я ошибался. А может быть, так всегда. Ведь грань между жизнью и нежизнью еще ни одному человеку не удавалось удержать в своих руках. Но движение во тьму остановить можно. Дважды Курцер поднимал голову от стола, закрывал глаза и так стоял. То ли молился, то ли просто давал глазам отдохнуть. Или то и другое вместе, о чем я не решился спросить.
Рассказывают, что он про каждого новорожденного, которому помог появиться на свет, говорит: а вдруг именно он спасет мир?
Я спрашивал его в интервью, о чем маленький Марк мечтал в детстве. Большой Марк отвечал: быть сильным и доб-рым. И как она, мечта, сбылась? Спрашивал я. Да, подумав, ответил Курцер. И из уст большого Марка это признание звучало удивительно по-детски: да, я стал сильным и добрым.
И остановилась кровь, перестала течь, а маленькая истерзанная матка с живым человеком внутри легла на свое прежнее место.
— Вы обязательно приходите посмот-реть на его рождение, — сказал Марк Курцер. — Теперь он вам близкий человек.
О том, что это был мальчик, он узнал от нас, посторонних наблюдателей. Во время операции такие мелочи не важны.
Что-то очень важное я понял. Я шел по коридорам клиники и смотрел на множество счастливых и умилительных портретов новорожденных детей, которые появились в «Лапино». И мне, влюбленному отцу четырех детей, казалось все это каким-то несущественным, поверхностным. Даже глупым. Я понимал, что сегодня нежданно-негаданно шагнул глубже.
Я видел отложенное рождение. Я ви-дел стол, как на иконе Троицы Анд-рея Рублева. На столе лежал человек — поле жизни, с трех сторон его обступали ангелы-врачи, а я стоял с четвертой, открытой стороны. Словно я был званым гостем и получил приглашение к участию в Предвечном совете. К участию в тайне бытия. И я вошел в эту тайну, как в реку. И видел, как боль течет и как мука пронизывает все насквозь. И что нет никакой красоты. И Бог решает: быть. Или не быть.
Очерк Александра Рохлина опубликован в журнале "Русский пионер" №108. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".