В своем отражении главной темы номера — «Рождение» — шеф-редактор «РП» Игорь Мартынов объясняет, почему он четыре часа сопротивлялся выходу в этот мир и чем этот мир его так привлек, что он все-таки согласился родиться. Повивальная мотивация.
Спустя 33 года после своего выхода кумполом наружу, вдругорядь я встретился с руками, принявшими меня на этот свет. Моя повитуха Галина Васильевна Розентреттер оказалась на вид куда юнее заявленных 75. Благородный спортивный костюмчик, черный волос и руки румяные, с пупсиковым оттенком — руки повара. Не раз и не мной подмечено, сколь благоуханно и омолаживающе действует фактор близости к процессу рождения. Я же на тот момент уже совершил практически все, за исключением шпагоглотания, чтоб мне давали мои 33. Галина Васильевна осмотрела меня пристально, на отлете, как некую деталь, сработанную некогда собственными руками:
— Спортом брезгуете. А вот остальным злоупотребляете.
— Галина Васильевна, я намедни… совершенно чуть-чуть… во имя тонуса…
— А я, впрочем, предугадывала: гладко с вами не будет.
По данным из первых рук, я оказался именно тем, за кого выдавал себя все эти годы: россиянином мужеского пола, тяготеющим к умственным трудам. Но выяснились и подробности: свой первый акт сопротивления я совершил прямо перед рождением. Категорически отказался появляться на свет, несмотря на уси-пуси консилиума. Чем было вызвано? Почему держал четырехчасовую оборону во чреве? Возможно, смутила многолюдность: на соседних столах, нараспашку, без всяких на то ширм, шли аналогичные процессы. Более скрытные в быту иностранцы не зря ведь называли наши роды публичными. А может, отпугнула несправедливость? Из-за нехватки нормальных мест мама до самых родов лежала в коридоре. Не исключено, что обеспокоила информация об отсутствии ряженки, поступившая через форточку от отца, безуспешно облазившего молочные пункты по всей округе. Какая здесь может быть жизнь, если даже элементарной ряженки у них не заготовлено к моему первородству?! Переговорный процесс зашел в тупик, и не обошлось без применения силы. Пока Галина Васильевна Розентреттер вела отвлекающие беседы, другая заслуженная медработница — Евгения Григорьевна Рябова — подтянула технику, а именно сработанный еще грузинскими гинекологами агрегат с военно-промышленным наименованием «вакуум-экстрактор», каковым меня подцепили за мозг да и вытащили на этот свет. Я, насколько позволяли органы, вник в обстановку. Что сказать? На этом свете оказалось обжито, мирно, тесно, проверено на людях. Я тут явно не первый. Стены роддома, видавшие всякое, обступили меня. Обстановка годная. Можно рискнуть. Не цепляться за пуповину.
И я сдался, подставив руки под первые, тогда еще клеенчатые кандалы с биркой № 1088-150. В оправдание тогдашнего конформизма: вряд ли бы я согласился на рождение в любой другой точке света. Впрочем, ни в одной другой точке меня об этом и не просили. «Раз уж появились — соответствуйте!» — напутствовала на дорожку меня 33 года спустя Галина Васильевна Розентреттер, похлопав по плечу совсем слегка, чтоб не попортить оболочку.
В тот день я бросил курить. И гантели вернулись в уклад моего возрождения.
А сейчас, припоминая ту, повторную встречу со своей повитухой, я неизбежно обращаюсь к Владиславу Ходасевичу, он диктует:
«Не матерью, но тульскою крестьянкой
Еленой Кузиной я выкормлен. Она
Свивальники мне грела над лежанкой,
Крестила на ночь от дурного сна.
Она не знала сказок и не пела,
Зато всегда хранила для меня
В заветном сундуке, обитом жестью белой,
То пряник вяземский, то мятного коня.
Она меня молитвам не учила,
Но отдала мне безраздельно все:
И материнство горькое свое,
И просто все, что дорого ей было.
Лишь раз, когда упал я из окна
И встал живой (как помню этот день я!),
Грошовую свечу за чудное спасенье
У Иверской поставила она.
И вот, Россия, “громкая держава”,
Ее сосцы губами теребя,
Я высосал мучительное право
Тебя любить и проклинать тебя.
В том честном подвиге, в том счастье песнопений,
Которому служу я каждый миг,
Учитель мой — твой чудотворный гений,
И поприще — волшебный твой язык.
И пред твоими слабыми сынами
Еще порой гордиться я могу,
Что сей язык, завещанный веками,
Любовней и ревнивей берегу…
Года бегут. Грядущего не надо,
Минувшее в душе пережжено,
Но тайная жива еще отрада,
Что есть и мне прибежище одно:
Там, где на сердце, съеденном червями,
Любовь ко мне нетленно затая,
Спит рядом с царскими, ходынскими гостями
Елена Кузина, кормилица моя».
Колонка Игоря Мартынова опубликована в журнале "Русский пионер" №108. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".