Первому русскому импресарио мирового уровня 31 марта исполняется 150 лет со дня рождения.
КТО ОН?
Кто он, Сергей Павлович Дягилев - провидец, не только чутко предсказывавший революции в искусстве, но и сам их творивший?
Ловкий делец от искусства, неизменно оказывавшийся в нужный момент в нужном месте?
Кукольник, игравший судьбами других людей, и отбрасывавший их прочь, как только пьеса была сыграна?
Или гений, исключительность которого состояла в том, что он умел распознать талант в других и поддержать его?
Дягилев – фигура многогранная и неоднозначная. Он обладал неуемной энергией и многочисленными талантами: писал статьи, выпускал журнал, прекрасно знал живопись и отбирал картины для выставок, коллекционировал старые книги и рукописи.
Благодаря нему Европа познакомилась с русским художественным и театральным искусством. С его именем неразрывно связаны оперные и балетные "Русские сезоны".
Он тонко чувствовал запросы времени, понимал, что публика хочет увидеть. Он мечтал стать певцом, композитором, художественным критиком. В итоге взялся за более сложную работу — создавать образ нового искусства в живописи, музыке, танце, в моде. Умение уловить и вывести в свет новое и небывалое — суть его работы. В самом знаменитом проекте Дягилева, в «Русских сезонах», гастролировали лучшие артисты Императорских театров Санкт-Петербурга и Москвы. Он открыл гений Стравинского и Прокофьева, Нижинского и Лифаря.
Организаторские способности Дягилева были поистине безграничны: его труппа выступала в самых престижных театральных залах, а над спектаклями работали известнейшие музыканты и художники.
Дягилев полжизни провел за границей, постоянно путешествовал с труппой и близкими людьми по европейским столицам, ежегодно приезжал в обожаемую им Венецию, где и умер, не сумев совладать с тоской по оставленной России.
КОГДА ЧТО-ТО ШЛО НЕ ПО ПЛАНУ…
Дягилев не был бы Дягилевым, если бы не умел добиваться поставленной цели. Но, даже у него случались моменты, когда всё шло не по плану. Так, при подготовке постановки оперы «Борис Годунов» в Париже произошли события, которые могли задержать премьеру. В частности, были не готовы декорации к намеченной дате.
Сергей Павлович чуть ли не целыми днями колесил по городу: то он хлопотал перед местными чиновниками, постоянно чинившими препятствия, то задабривал представителей прессы, от которых в значительной степени зависел успех предстоящих гастролей, то доставал необходимые средства…
В самый ответственный момент, когда должна была состояться «полуофициальная» первая генеральная репетиция, а до «публичной генеральной» оставалось всего двое суток, пресловутый господин Петроман - главный машинист театра, а по сути хозяин сцены заявил, что размер декораций не соответствует установленным требованиям и, для того чтобы исправить ошибку русских (он подчеркнул это), ему потребуется не менее трех дней.
«СОВЕТ В ФИЛЯХ»
Дягилев собрал «совет в Филях», пригласив всех в ресторан (вплоть до портняжных), и объявил голосование по поводу отсрочки постановки оперы. Но тут вдруг поднялся гример-заика и неожиданно для всех произнес пламенную речь, суть которой сводилась к мысли: «Не посрамим земли русской». Эти слова, шедшие от сердца, буквально воспламенили всех присутствующих. И собрание единогласно постановило: «…играть, не откладывая, во что бы то ни стало завтра, „будь, что будет“ и „с нами Бог“».
ГЕНЕРАЛЬНАЯ
Ощущение крайнего напряжения, которое испытывали все члены труппы, передалось, конечно, и Шаляпину. Он был настолько взволнован во время репетиции, что едва нашел в себе силы выйти на сцену, даже отказался гримироваться и сменить костюм после сцены коронации и с отчаянием твердил, что забыл текст Пушкина… Что оставалось делать?
Художник Бенуа, стараясь успокоить певца, тут же положил перед ним томик поэта и осветил его электрической лампой, которую заслоняла от публики груда книг. Взглянул на сцену — и ужаснулся: артист без бороды казался слишком молодым для роли Годунова, вместо декорации царских хором зияла пустота, и лишь стоявшие на первом плане диковинные часы были, как и предполагалось, освещены.
Но вот заиграли куранты (на самом деле это был оркестр) — и словно не было волнений, споров, отчаяния. Эффект от сыгранной сцены получился неповторимый, явив всем присутствующим театральное чудо.
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ С ШАЛЯПИНЫМ
Поздно вечером Сергей Павлович отдыхал в своем номере. Он уже собирался ложиться спать, как вдруг в дверь постучали. Распахнув ее, хозяин с удивлением увидел, что на пороге стоит взволнованный, белый как полотно Шаляпин. Дягилев тут же понял: у него страх перед выступлением, и в подтверждение своих наихудших опасений услышал: «Я завтра не могу петь… Боюсь… Не звучит».
И действительно, голос у Федора Ивановича в эти минуты «не звучал». К тому же его трясло как в лихорадке. Дягилев, как мог, старался успокоить артиста, отвлечь его, даже развеселить, но тот словно вошел в ступор. Лишь спустя несколько часов, глубокой ночью, он несколько успокоился. Вот уже встает, начинает прощаться с импресарио, и… бессилие и страх вновь овладевают им.
В таком состоянии он не мог находиться в одиночестве, поэтому попросил Дягилева: «Я останусь у тебя, Сережа, я переночую здесь где-нибудь на стуле у тебя». Примоститься удалось на маленьком диванчике, который никак не подходил по размеру громадному Шаляпину. Но это было всё же лучше, чем остаться в одиночестве… Остаток тревожной ночи — до самого утра — он провел в номере Дягилева.
ПАРИЖ БЫЛ ПОТРЯСЕН
Наступил день премьеры. Как ни странно, но в последний момент всё как-то утряслось, сладилось. И солисты, и хор под личным наблюдением Сергея Павловича отрепетировали свои роли, декорации были приготовлены, костюмы зашиты и выглажены. Дягилев, проконтролировав все дела в театре, отправился на встречу с представителями прессы и какими-то влиятельными персонами, потом читал корректуру великолепной, с иллюстрациями, — программы. Он выглядел поистине вездесущим, и многим казалось, что импресарио успевал быть в нескольких местах одновременно.
Каждый из певцов (Ермоленко-Южина,Дмитрий Смирнов , Иван Алчевский) имел заслуженный успех. Но триумф выпал на долю Шаляпина. Он был поистине великолепен, захваченный трагической стихией образа царя Бориса! Уже первое появление на сцене артиста, облаченного в порфиру, вызвало у зрителей жуть, а в сцене с сыном в тереме он явил благородство и истинную царственность. Апогеем спектакля стал его финал. Незабываемо, «чудесно скорбно» Федор Иванович произносил предсмертные слова «Я царь еще…». Он пел на парижской премьере так, как никогда раньше.
Париж был потрясен. Новое русское чудо — «Борис Годунов» М. П. Мусоргского — покорило французскую столицу раз и навсегда.
(Источник и фото: «Дягилев», Наталия Чернышова-Мельник, Москва, 2011 год)