- И за что ты так гештальт-терапию не любишь?, - спросила меня одна хорошая знакомая, - я вот уже второй год занимаюсь, мне очень нравится.
Мы были в гостях, ужинали, поэтому отвечать я ей не стала - кустиками, кустиками, увела разговор в легкомысленные дали, чтоб аппетит и настроение никому не портить.
А через три месяца они с мужем развелись. Ушла она. И не к кому-то, а просто ушла от мужа. Сняла квартиру неподалеку: неделю дети (девочки 5 и 8 лет) у нее, неделю - с папой. Папа хороший. И человек тоже, насколько я могу судить, неплохой. Как мужчину я его, ясное дело, не знаю.
Мы все толком так и не поняли, что послужило причиной. Что не пил, не бил - это точно. Оба строили карьеру, занимались детьми, имели каждый свое хобби, ходили куда-то вместе, ездили на каникулы, устраивали посиделки с семьей и соседями. Она, помню, как-то вскользь заметила, что работает над собой и пытается избавиться от всего, что тормозит ее развитие.
И тут у меня в мозгу неожиданно всплыло это ее увлечение гештальт-терапией. Не знаю, совпадение ли это.
С одной стороны, чем плохо? Проработка и проговаривание своих проблем и травм на группе (а в более мягком варианте - психодраме - и постановка, игра) - очень эффективный способ все осознать и избавиться от ненужного груза. Услышать, наконец, свой голос, который до этого заглушали требовательные выкрики других - родителей, мужа, социума.
А с другой стороны, есть риск стать одинокой планетой без спутников. Но многие ведь к этому и стремятся.
Тогда, за ужином с друзьями, я и не могла объяснить, за что я не люблю гештальтистский взгляд на мир. У меня с ним личные счеты. Я не простила Фредерику Перлзу написанную им в 1969 году "Молитву гештальтиста":
"Я делаю свое дело, а ты - свое.
Я живу в этом мире не для того, чтобы оправдывать ваши ожидания,
а вы живете в этом мире не для того, чтобы оправдывать мои.
Ты - это ты, а я - это я, и если случайно мы найдем друг друга, это прекрасно, а если нет, то ничего не поделаешь."
Кто-то увидит в этом тексте путь к свободе, равновесию и пониманию своих границ. Я вижу одиночество. Отстраненность. Безучастность.
Читаю, и мне снова пять лет. Я лежу в больнице, под капельницей, с тяжелым бронхитом. Первые дни я еще вставала, шла к окну - там, внизу, то мама и бабушка, то папа, и дед, и дядя Андрей. Стоят, машут, улыбаются. А потом что-то пошло не так. Сильная аллергическая реакция на препарат. Заметили поздно: я распухла, пожелтела, уже не могла подняться и только лежала и расчесывала до кровавых полос зудящую кожу. Заведующая детским отделением побоялась скандала и запретила маму пускать. Совсем. У изголовья поставили белую больничную ширму, чтобы другие девочки в палате меня не видели. Они были постарше и уж, наверное, гораздо несчастнее. Иначе зачем быть такими жестокими?
Я просила иногда:
- Гляньте за окно, никого нет?
- Никого, - отвечали они, - и не придут, не жди зря.
- Ты на себя-то посмотри - ужас что. Вон, у нас, кошка, принесла котят - один серенький, а другой такой коричневый. Этот, который серый, такой слабый был. Уже больной родился. Кошка его и кормить не захотела, видно, знала, что помрет. Ага. Мы его в коробке из-под сухарей за домом закопали. И ты умрешь скоро. К тебе поэтому и не приходит никто - чего зря приходить?
И тут меня накрыло осознанием того, к чему взрослые люди идут годами: я одна.
Никто не придет.
Не поможет.
Рассчитывать можно только на себя.
И я сделала единственное, на что оставались силы: стала готовиться к смерти. Помню, стена светло-зеленая, а на стене трещина. Я все лежала, повернув голову к стене, вглядывалась в эту трещину, почти не мигая, и мир вокруг постепенно отмирал. По капельке, по кусочку, исчезали запахи и звуки. Умирать было не больно и не страшно: лежишь, и тебя облепляет вязкое равнодушие. По колени, по локти, по шею. И знаешь, что скоро накроет с головой. Ничего уже не болит. И никого не жаль. Полная анестезия.
Через три дня мама с боем прорвалась в палату. И остолбенела в дверях. Эта картинка прочно врезалась мне в память: мама, в наскоро наброшенном на плечи белом халате, я смотрю ей в глаза, а в них - отчаянье, как стоячая весенняя вода, того и гляди, затопит все вокруг.
Я больше не ждала, что она придет.
Я почти не заметила, что она пришла.
И равнодушно отвернулась к трещине в стене.
Из палаты она вынесла меня на руках. Дома неделями отпаивалa какими-то отварами, мазалa чем-то сладко-горьким, заплеталa в косички отросшие волосы.
И все прошло.
А одиночество осталось.
Когда ты сам выбираешь его, оно остается.
Другим к тебе не прорваться.
Это страшное чувство, что тебе никто не нужен. Ты ничего ни от кого не ждешь. Ты свободен от обид и разочарований.
Кто-то годами идет к этой нирване. А я там уже была. Мне не понравилось.
Год за годом я заново отращивала связи с миром.
Любовь.
Сочувствие.
Нужность.
Злость.
Сожаление.
Боль.
Радость.
Ты не свободен от этого? Значит, живой.