Мы с бабушкой печем пирожки.
Это редкость. За всю мою жизнь, только два раза было.
- Бабушка, а правда, что ты всю жизнь не работала и меняла мужчин как варежки? – беззаботно выдаю фразу, которую утром слышала от мамы.
Бабушкины маленькие, старчески-тонкие пальчики, с кожей, которую обычно в книгах сравнивают с пергаментом, на секунду замирают. Венчик, размешивающий муку с молоком, неприятно ударяется о стенку фаянсовой миски.
- Как перчатки, Анастасьюшка, - говорит бабушка. – Надо говорить: меняла, как перчатки.
Моего пятилетнего интеллекта достаточно, чтобы понять – сказала что-то очень нехорошее.
Боюсь поднять глаза.
Закусываю нижнюю губу.
- Принеси-ка мне вон тот чистый бокал, Анастасьюшка, - ласковым голосом произносит бабушка, кивая в сторону серванта с хрустальными сокровищами.
Смущенно слезаю со стула, иду к серванту. Исподлобья бросаю взгляд на бабушку. Не сердится? Нет. Глаза светлые, губы грустной ниточкой.
Бабушка ставит бокал на стол, где мы готовим тесто.
- Зачерпни ложкой тесто, - говорит бабушка, - и пульни в стакан.
Смотрю ошарашено. Бабушка ободряюще кивает, протягивает мне ложку.
Это игра?
Зачерпываю еще не ставшее густым тесто и - шмяк! Желтоватая масса, чавкнув по стеклу, медленно сползает по бокалу вниз, оставляя на его прозрачном боку мутную полосу.
Бабушка берет салфетку и быстрым, изящным движением стирает ее. Бокал снова блестит.
- А теперь, - не унимается бабушка, - опусти ручки в тесто, зачерпни побольше и поверти бокал в ладошках.
Мне уже весело.
Бабушка всегда придумывает всякие затеи. Хихикнув, щедро замазываю бокал мучной жижей.
Бабуля улыбается одобрительно. Отводит от моего лица непослушные локоны.
- Так, хорошо, - останавливает меня. – А теперь еще раз зачерпни тесто и снова пульни в стакан.
На этот раз тестовая клякса прилипает к запачканным стенкам бокала как родная. Не удерживавшись, пуляю еще раз. И еще.
Мы с бабушкой смеемся. Бокал весь оброс тестовыми комочками и стал похож на гриб с бородавками.
Вдруг бабушка смотрит на меня серьезно:
- Вот так и в жизни, Анастасьюшка. Если ты чиста, то чужие слова и осуждения, с тебя сами собой скатятся. Салфеткой смахнешь, и снова блестишь. Грязь прилипает только к грязи. Ты, главное, свою чистоту блюди. А другие пусть говорят, что хотят. На каждый роток не накинешь платок. Поняла, Анастасьюшка?
- Ага, - вру.
Бабушка вздыхает. Не тяжело. В глазах нежность. Но рот строгий.
- И губки не закусывай, - тыкает пальцем в мою нижнюю губу. – Форму испортишь. А с некрасивыми губками – кто замуж возьмет?
И бабушка делает такую уморительную, перекошенную гримасу, что я, моментально забыв обо всем, начинаю хохотать.
И бабушка тоже.