(Машинист Мальцев)
I
В Толубеевском депо лучшим паровозным машинистом считался Александр Васильевич Мальцев.
Ему было лет тридцать, но он уже имел квалификацию машиниста первого класса и давно водил скорые поезда. Когда в наше депо прибыл первый мощный пассажирский паровоз серии «ИС», то на эту машину назначили работать Мальцева, что было вполне разумно и правильно. Помощником у Мальцева работал пожилой человек из деповских слесарей по имени Фёдор Петрович Драбанов, но он вскоре выдержал экзамен на машиниста и ушёл работать на другую машину, а я был вместо Драбанова определён работать в бригаду Мальцева помощником; до того я тоже работал помощником механика, но только на старой, маломощной машине.
Я был доволен своим назначением. Машина «ИС», единственная тогда на нашем тяговом участке, одним своим видом вызывала у меня чувство воодушевления: я мог подолгу глядеть на неё, и особая растроганная радость пробуждалась во мне, столь же прекрасная, как в детстве при первом чтении стихов Пушкина. Кроме того, я желал поработать в бригаде первоклассного механика, чтобы научиться у него искусству вождения тяжёлых скоростных поездов.
Александр Васильевич принял моё назначение в его бригаду спокойно и равнодушно: ему было, видимо, всё равно, кто у него будет состоять в помощниках.
Перед поездкой я, как обычно, проверил все узлы машины, испытал все её обслуживающие и вспомогательные механизмы и успокоился, считая машину готовой к поездке. Александр Васильевич видел мою работу, он следил за ней, но после меня собственными руками снова проверил состояние машины, точно он не доверял мне.
Так повторялось и впоследствии, и я уже привык к тому, что Александр Васильевич постоянно вмешивался в мои обязанности, хотя и огорчался молчаливо. Но обыкновенно, как только мы были в ходу, я забывал про своё огорчение. Отвлекаясь вниманием от приборов, следящих за состоянием бегущего паровоза, от наблюдения за работой левой машины и пути впереди, я посматривал на Мальцева. Он вёл состав с отважной уверенностью великого мастера, с сосредоточенностью вдохновенного артиста, вобравшего весь внешний мир в своё внутреннее переживание и поэтому властвующего над ним. Глаза Александра Васильевича глядели вперёд отвлечённо, как пустые, но я знал, что он видел ими всю дорогу впереди и всю природу, несущуюся нам навстречу, — даже воробей, сметённый с балластного откоса ветром вонзающейся в пространство машины, даже этот воробей привлекал взор Мальцева, и он поворачивал на мгновение голову вслед за воробьём: что с ним станется после нас, куда он полетел?
По нашей вине мы никогда не опаздывали; напротив, часто нас задерживали на промежуточных станциях, которые мы должны проследовать с ходу, потому что мы шли с нагоном времени, и нас, посредством задержек, обратно вводили в график.
Обычно мы работали молча; лишь изредка Александр Васильевич, не оборачиваясь в мою сторону, стучал ключом по котлу, желая, чтобы я обратил своё внимание на какой-нибудь непорядок в режиме работы машины, или подготавливая меня к резкому изменению этого режима, чтобы я был бдителен. Я всегда понимал безмолвные указания своего старшего товарища и работал с полным усердием, однако механик по-прежнему относился ко мне, равно и к смазчику-кочегару, отчуждённо и постоянно проверял на стоянках пресс-маслёнки, затяжку болтов в дышловых узлах, опробовал буксы на ведущих осях и прочее. Если я только что осмотрел и смазал какую-либо рабочую трущуюся часть, то Мальцев вслед за мной снова её осматривал и смазывал, точно не считая мою работу действительной.
— Я, Александр Васильевич, этот крейцкопф уже проверил, — сказал я ему однажды, когда он стал проверять эту деталь после меня.
— А я сам хочу, — улыбнувшись, ответил Мальцев, и в улыбке его была грусть, поразившая меня.
Позже я понял значение его грусти и причину его постоянного равнодушия к нам. Он чувствовал своё превосходство перед нами, потому что понимал машину точнее, чем мы, и он не верил, что я или кто другой может научиться тайне его таланта, тайне видеть одновременно и попутного воробья, и сигнал впереди, ощущая в тот же момент путь, вес состава и усилие машины. Мальцев понимал, конечно, что в усердии, в старательности мы даже можем его превозмочь, но не представлял, чтобы мы больше его любили паровоз и лучше его водили поезда, — лучше, он думал, было нельзя. И Мальцеву поэтому было грустно с нами; он скучал от своего таланта, как от одиночества, не зная, как нам высказать его, чтобы мы поняли.
И мы, правда, не могли понять его умения. Я попросил однажды разрешить повести мне состав самостоятельно: Александр Васильевич позволил мне проехать километров сорок и сел на место помощника. Я повёл состав — и через двадцать километров уже имел четыре минуты опоздания, а выходы с затяжных подъёмов преодолевал со скоростью не более тридцати километров в час. После меня машину повёл Мальцев; он брал подъёмы со скоростью пятидесяти километров, и на кривых у него не забрасывало машину, как у меня, и он вскоре нагнал упущенное мною время.
II
Около года я работал помощником у Мальцева, с августа по июль, и пятого июля Мальцев совершил свою последнюю поездку в качестве машиниста курьерского поезда…
Мы взяли состав в восемьдесят пассажирских осей, опоздавший до нас в пути на четыре часа. Диспетчер вышел к паровозу и специально попросил Александра Васильевича сократить сколь возможно опоздание поезда, свести это опоздание хотя бы к трём часам, иначе ему трудно будет выдать порожняк на соседнюю дорогу. Мальцев пообещал ему нагнать время, и мы тронулись вперёд.
Было восемь часов пополудни, но летний день ещё длился, и солнце сияло с торжественной утренней силой. Александр Васильевич потребовал от меня держать всё время давление пара в котле лишь на пол-атмосферы ниже предельного.
Через полчаса мы вышли в степь на спокойный мягкий профиль. Мальцев довёл скорость хода до девяноста километров и ниже не сдавал, — наоборот, на горизонталях и малых уклонах доводил скорость до ста километров. На подъёмах я форсировал топку до предельной возможности и заставлял кочегара вручную загружать шуровку, в помощь стокерной машине, ибо пар у меня садился.
Мальцев гнал машину вперёд, отведя регулятор на всю дугу и отдав реверс на полную отсечку. Мы теперь шли навстречу мощной туче, появившейся из-за горизонта. С нашей стороны тучу освещало солнце, а изнутри её рвали свирепые, раздражённые молнии, и мы видели, как мечи молний вертикально вонзались в безмолвную дальнюю землю, и мы бешено мчались к той дальней земле, словно спеша на её защиту. Александра Васильевича, видимо, увлекло это зрелище: он далеко высунулся в окно, глядя вперёд, и глаза его, привыкшие к дыму, к огню и пространству, блестели сейчас воодушевлением. Он понимал, что работа и мощность нашей машины могли идти в сравнение с работой грозы, и, может быть, гордился этой мыслью.
Вскоре мы заметили пыльный вихрь, нёсшийся по степи нам навстречу. Значит, и грозовую тучу несла буря нам в лоб. Свет потемнел вокруг нас: сухая земля и степной песок засвистели и заскрежетали по железному телу паровоза, видимости не стало, и я пустил турбодинамо для освещения и включил лобовой прожектор впереди паровоза. Нам теперь трудно было дышать от горячего пыльного вихря, забивавшегося в кабину и удвоенного в своей силе встречным движением машины, от топочных газов и раннего сумрака, обступившего нас. Паровоз с воем пробивался вперёд в смутный, душный мрак — в щель света, создаваемую лобовым прожектором. Скорость упала до шестидесяти километров; мы работали и смотрели вперёд, как в сновидении.
Вдруг крупная капля ударила по ветровому стеклу и сразу высохла, испитая жарким ветром. Затем мгновенный синий свет вспыхнул у моих ресниц и проник в меня до самого содрогнувшегося сердца. Я схватился за кран инжектора, но боль в сердце уже отошла от меня, и я сразу поглядел в сторону Мальцева — он смотрел вперёд и вёл машину, не изменившись в лице.
— Что это было? — спросил я у кочегара.
— Молния, — сказал он. — Хотела в нас попасть, да маленько промахнулась.
Мальцев расслышал наши слова.
— Какая молния? — спросил он громко.
— Сейчас была, — произнёс кочегар.
— Я не видел, — сказал Мальцев и снова обратился лицом наружу.
— Не видел? — удивился кочегар. — Я думал, котёл взорвался, во как засветило, а он не видел.
Я тоже усомнился, что это была молния.
— А гром где? — спросил я.
— Гром мы проехали, — объяснил кочегар. — Гром всегда после бьёт. Пока он вдарил, пока воздух расшатал, пока туда-сюда, мы уже прочь его пролетели. Пассажиры, может, слыхали — они сзади.
Далее мы вошли в ливень, но скоро миновали его и выехали в утихшую тёмную степь, над которой неподвижно покоились смирные, изработавшиеся тучи.
Потемнело вовсе, и наступила спокойная ночь. Мы ощущали запах сырой земли, благоухание трав и хлебов, напитанных дождём и грозой, и неслись вперёд, нагоняя время.
Я заметил, что Мальцев стал хуже вести машину — на кривых нас забрасывало, скорость доходила то до ста с лишним километров, то снижалась до сорока. Я решил, что Александр Васильевич, наверно, очень уморился, и поэтому ничего не сказал ему, хотя мне было очень трудно держать в наилучшем режиме работу топки и котла при таком поведении механика. Однако через полчаса мы должны остановиться для набора воды, и там, на остановке, Александр Васильевич поест и немного отдохнёт. Мы уже нагнали сорок минут, а до конца нашего тягового участка мы нагоним ещё не менее часа.
Всё же я обеспокоился усталостью Мальцева и стал сам внимательно глядеть вперёд — на путь и на сигналы. С моей стороны, над левой машиной, горела на весу электрическая лампа, освещая машущий, дышловой механизм. Я хорошо видел напряжённую уверенную работу левой машины, но затем лампа над нею припотухла и стала гореть бедно, как одна свечка. Я обернулся в кабину. Там тоже все лампы горели теперь в четверть накала, еле освещая приборы. Странно, что Александр Васильевич не постучал мне ключом в этот момент, чтобы указать на такой непорядок. Ясно было, что турбодинамо не давало расчётных оборотов и напряжение упало. Я стал регулировать турбодинамо через паропровод и долго возился с этим устройством, но напряжение не поднималось.
В это время туманное облако красного света прошло по циферблатам приборов и потолку кабины. Я выглянул наружу.
Впереди, во тьме, близко или далеко — нельзя было установить — красная полоса света колебалась поперёк нашего пути. Я не понимал, что это было, но понял, что надо делать.
— Александр Васильевич! — крикнул я и дал три гудка остановки.
Раздались взрывы петард под бандажами наших колёс. Я бросился к Мальцеву, он обернул ко мне своё лицо и поглядел на меня пустыми покойными глазами. Стрелка на циферблате тахометра показывала скорость в шестьдесят километров.
— Мальцев! — закричал я. — Мы петарды давим! — и протянул руку к управлению.
— Прочь! — воскликнул Мальцев, и глаза его засияли, отражая свет тусклой лампы над тахометром.
Он мгновенно дал экстренное торможение и перевёл реверс назад.
Меня прижало к котлу, я слышал, как выли бандажи колёс, стругавшие рельсы.
— Мальцев! — сказал я. — Надо краны цилиндров открыть, машину сломаем.
— Не надо! Не сломаем! — ответил Мальцев.
Мы остановились. Я закачал инжектором воду в котёл и выглянул наружу. Впереди нас, метрах в десяти, стоял на нашей линии паровоз, тендером в нашу сторону. На тендере находился человек; в руках у него была длинная кочерга, раскалённая на конце до красного цвета, ею и махал он, желая остановить курьерский поезд. Паровоз этот был толкачом товарного состава, остановившегося на перегоне.
Значит, пока я налаживал турбодинамо и не глядел вперёд, мы прошли жёлтый светофор, а затем и красный и, вероятно, не один предупреждающий сигнал путевых обходчиков. Но отчего эти сигналы не заметил Мальцев?
— Костя! — позвал меня Александр Васильевич.
Я подошёл к нему.
— Костя!.. Что там впереди нас?
Я объяснил ему.
— Костя… дальше ты поведёшь машину. Я ослеп.
На другой день я привёл обратный состав на свою станцию и сдал паровоз в депо, потому что у него на двух скатах слегка сместились бандажи. Доложив начальнику депо о происшествии, я повёл Мальцева под руку к месту его жительства; сам Мальцев был в тяжком удручении и не пошёл к начальнику депо.
Мы ещё не дошли до того дома на заросшей травою улице, в котором жил Мальцев, как он попросил меня оставить его одного.
— Нельзя, — ответил я. — Вы, Александр Васильевич, слепой человек.
Он посмотрел на меня ясными, думающими глазами.
— Теперь я вижу, ступай домой… Я вижу всё — вон жена вышла встретить меня.
У ворот дома, где жил Мальцев, действительно стояла в ожидании женщина, жена Александра Васильевича, и её открытые чёрные волосы блестели на солнце.
— А у неё голова покрытая или безо всего? — спросил я.
— Без, — ответил Мальцев. — Кто слепой — ты или я?
— Ну, раз видишь, то смотри, — решил я и отошёл от Мальцева.
III
Мальцева отдали под суд, и началось следствие. Меня вызвал следователь и спросил, что я думаю о происшествии с курьерским поездом. Я ответил, что думал, — что Мальцев не виноват.
— Он ослеп от близкого разряда, от удара молнии, — сказал я следователю. — Он был контужен, и нервы, которые управляют зрением, были у него повреждены… Я не знаю, как это нужно сказать точно.
— Я вас понимаю, — произнёс следователь, — вы говорите точно. Это всё возможно, но недостоверно. Ведь сам Мальцев показал, что он молнии не видел.
— А я её видел, и смазчик её тоже видел.
— Значит, молния ударила ближе к вам, чем к Мальцеву, — рассуждал следователь. — Почему же вы и смазчик не контужены, не ослепли, а машинист Мальцев получил контузию зрительных нервов и ослеп? Как вы думаете?
Я стал в тупик, а затем задумался.
— Молнию Мальцев увидеть не мог, — сказал я.
Следователь удивлённо слушал меня.
— Он увидеть её не мог. Он ослеп мгновенно — от удара электромагнитной волны, которая идёт впереди света молнии. Свет молнии есть последствие разряда, а не причина молнии. Мальцев был уже слепой, когда молния засветилась, а слепой не мог увидеть света.
— Интересно! — улыбнулся следователь. — Я бы прекратил дело Мальцева, если бы он и сейчас был слепым. Но вы ж знаете, теперь он видит так же, как мы с вами.
— Видит, — подтвердил я.
— Был ли он слепым, — продолжал следователь, — когда на огромной скорости вёл курьерский поезд в хвост товарному поезду?
— Был, — подтвердил я.
Следователь внимательно посмотрел на меня.
— Почему же он не передал управление паровозом вам или, по крайней мере, не приказал вам остановить состав?
— Не знаю, — сказал я.
— Вот видите, — говорил следователь. — Взрослый, сознательный человек управляет паровозом курьерского поезда, везёт на верную гибель сотни людей, случайно избегает катастрофы, а потом оправдывается тем, что он был слеп. Что это такое?
— Но ведь он и сам бы погиб! — говорю я.
— Вероятно. Однако меня больше интересует жизнь сотен людей, чем жизнь одного человека. Может быть, у него были свои причины погибнуть.
— Не было, — сказал я.
Следователь стал равнодушен; он уже заскучал от меня, как от глупца.
— Вы всё знаете, кроме главного, — в медленном размышлении сказал он. — Вы можете идти.
От следователя я пошёл на квартиру Мальцева.
— Александр Васильевич, — сказал я ему, — почему вы не позвали меня на помощь, когда ослепли?
— А я видел, — ответил он. — Зачем ты нужен мне был?
— Что вы видели?
— Всё: линию, сигналы, пшеницу в степи, работу правой машины — я всё видел…
Я озадачился.
— А как же так у вас вышло? Вы проехали все предупреждения, вы шли прямо в хвост другому составу…
Бывший механик первого класса грустно задумался и тихо ответил мне, как самому себе:
— Я привык видеть свет, и я думал, что вижу его, а я видел его тогда только в своём уме, в воображении. На самом деле я был слепой, но я этого не знал… Я и в петарды не поверил, хотя и услышал их: я подумал, что ослышался. А когда ты дал гудки остановки и закричал мне, я видел впереди зелёный сигнал. Я сразу не догадался.
Теперь я понял Мальцева, но не знал, почему он не скажет о том следователю, — о том, что, после того как он ослеп, он ещё долго видел мир в своём воображении и верил в его действительность. И я спросил об этом Александра Васильевича.
— А я ему говорил, — ответил Мальцев.
— А он что?
— Это, говорит, ваше воображение было; может, вы и сейчас воображаете что-нибудь, я не знаю. Мне, говорит, нужно установить факты, а не ваше воображение или мнительность. Ваше воображение — было оно или нет — я проверить не могу, оно было лишь у вас в голове, это ваши слова, а крушение, которое чуть-чуть не произошло, — это действие.
— Он прав, — сказал я.
— Прав, я сам знаю, — согласился машинист. — И я тоже прав, а не виноват. Что же теперь будет?
— В тюрьме сидеть будешь, — сообщил я ему.
IV
Мальцева посадили в тюрьму. Я по-прежнему ездил помощником, но только уже с другим машинистом — осторожным стариком, тормозившим состав ещё за километр до жёлтого светофора, а когда мы подъезжали к нему, то сигнал переделывался на зелёный, и старик опять начинал волочить состав вперёд. Это была не работа — я скучал по Мальцеву.
Зимою я был в областном городе и посетил своего брата — студента, жившего в университетском общежитии. Брат сказал мне среди беседы, что у них в университете есть в физической лаборатории установка Тесла для получения искусственной молнии. Мне пришло в голову некоторое соображение, неуверенное и ещё не ясное для меня самого.
Возвратившись домой, я обдумал свою догадку относительно установки Тесла и решил, что моя мысль правильна. Я написал письмо следователю, ведшему в своё время дело Мальцева, с просьбой испытать заключённого Мальцева на подверженность его действию электрических разрядов. В случае если будет доказана подверженность психики Мальцева либо его зрительных органов действию близких внезапных электрических разрядов, то дело Мальцева надо пересмотреть. Я указал следователю, где находится установка Тесла и как нужно произвести опыт над человеком.
Следователь долго не отвечал мне, но потом сообщил, что областной прокурор согласился произвести предложенную мною экспертизу в университетской физической лаборатории.
Через несколько дней следователь вызвал меня повесткой. Я пришёл к нему взволнованный, заранее уверенный в счастливом решении дела Мальцева.
Следователь поздоровался со мной, но долго молчал, медленно читая какую-то бумагу печальными глазами; я терял надежду.
— Вы подвели своего друга, — сказал затем следователь.
— А что? Приговор остаётся прежний?
— Нет, мы освободили Мальцева. Приказ уже дан, — может быть, Мальцев уже дома.
— Благодарю вас, — я встал на ноги перед следователем.
— А мы вас благодарить не будем. Вы дали плохой совет: Мальцев опять слепой…
Я сел на стул в усталости, во мне мгновенно сгорела душа, и я захотел пить.
— Эксперты без предупреждения, в темноте, провели Мальцева под установкой Тесла, — говорил мне следователь. — Включён был ток, произошла молния, и раздался резкий удар. Мальцев прошёл спокойно, но теперь он снова не видит света — это установлено объективным путём, судебно-медицинской экспертизой.
Следователь попил воды и добавил:
— Сейчас он опять видит мир только в одном своём воображении… Вы его товарищ, помогите ему.
— Может быть, к нему опять вернётся зрение, — высказал я надежду, — как было тогда, после паровоза…
Следователь подумал.
— Едва ли. Тогда была первая травма, теперь вторая. Рана нанесена по раненому месту.
И, не сдерживаясь более, следователь встал и в волнении начал ходить по комнате.
— Это я виноват… Зачем я послушался вас и, как глупарь, настоял на экспертизе! Я рисковал человеком, а он не вынес риска.
— Вы не виноваты, вы ничем не рисковали, — утешил я следователя. — Что лучше — свободный слепой человек или зрячий, но невинно заключённый?
— Я не знал, что мне придётся доказать невиновность человека посредством его несчастья, — сказал следователь. — Это слишком дорогая цена.
— Вы следователь, — объяснил я ему, — вы должны знать про человека всё, и даже то, чего он сам про себя не знает.
— Я вас понимаю, вы правы, — тихо произнёс следователь.
— Вы не волнуйтесь, товарищ следователь. Тут действовали факты внутри человека, а вы искали их только снаружи. Но вы сумели понять свой недостаток и поступили с Мальцевым как человек благородный. Я вас уважаю.
— Я вас тоже, — сознался следователь. — Знаете, из вас мог бы выйти помощник следователя.
— Спасибо, но я занят, я помощник машиниста на курьерском паровозе.
Я ушёл. Я не был другом Мальцева, и он ко мне всегда относился без внимания и заботы. Но я хотел защитить его от горя судьбы, я был ожесточён против роковых сил, случайно и равнодушно уничтожающих человека; я почувствовал тайный, неуловимый расчёт этих сил в том, что они губили именно Мальцева, а, скажем, не меня. Я понимал, что в природе не существует такого расчёта в нашем человеческом, математическом смысле, но я видел, что происходят факты, доказывающие существование враждебных, для человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти гибельные силы сокрушают избранных, возвышенных людей. Я решил не сдаваться, потому что чувствовал в себе нечто такое, чего не могло быть во внешних силах природы и в нашей судьбе, я чувствовал свою особенность человека. И я пришёл в ожесточение и решил воспротивиться, сам ещё не зная, как это нужно сделать.
V
На следующее лето я сдал экзамен на звание машиниста и стал ездить самостоятельно на паровозе серии «СУ», работая на пассажирском местном сообщении. И почти всегда, когда я подавал паровоз под состав, стоявший у станционной платформы, я видел Мальцева, сидевшего на крашеной скамейке. Облокотившись рукою на трость, поставленную между ног, он обращал в сторону паровоза своё страстное, чуткое лицо с опустевшими слепыми глазами, и жадно дышал запахом гари и смазочного масла, и внимательно слушал ритмичную работу паровоздушного насоса. Утешить его мне было нечем, и я уезжал, а он оставался.
Шло лето; я работал на паровозе и часто видел Александра Васильевича не только на вокзальной платформе, но встречал его и на улице, когда он медленно шёл, ощупывая дорогу тростью. Он осунулся и постарел за последнее время; жил он в достатке — ему определили пенсию, жена его работала, детей у них не было, но тоска, безжизненная участь снедали Александра Васильевича, и тело его худело от постоянного горя. Я с ним иногда разговаривал, но видел, что ему скучно было беседовать о пустяках и довольствоваться моим любезным утешением, что и слепой — это тоже вполне полноправный, полноценный человек.
— Прочь! — говорил он, выслушав мои доброжелательные слова.
Но я тоже был сердитый человек, и, когда, по обычаю, он однажды велел уходить мне прочь, я сказал ему:
— Завтра в десять тридцать я поведу состав. Если будешь сидеть тихо, я возьму тебя в машину.
Мальцев согласился:
— Ладно. Я буду смирным. Дай мне там в руки что-нибудь, дай реверс подержать: я крутить его не буду.
— Крутить ты его не будешь! — подтвердил я. — Если покрутишь, я тебе дам в руки кусок угля и больше сроду не возьму на паровоз.
Слепой промолчал; он настолько хотел снова побыть на паровозе, что смирился передо мной.
На другой день я пригласил его с крашеной скамейки на паровоз и сошёл к нему навстречу, чтобы помочь ему подняться в кабину.
Когда мы тронулись вперёд, я посадил Александра Васильевича на своё место машиниста, я положил одну его руку на реверс и другую на тормозной автомат и поверх его рук положил свои руки. Я водил своими руками, как надо, и его руки тоже работали. Мальцев сидел молчаливо и слушался меня, наслаждаясь движением машины, ветром в лицо и работой. Он сосредоточился, забыл своё горе слепца, и кроткая радость осветила измождённое лицо этого человека, для которого ощущение машины было блаженством.
В обратный конец мы ехали подобным же способом: Мальцев сидел на месте механика, а я стоял, склонившись, возле него и держал свои руки на его руках. Мальцев уже приноровился работать таким образом настолько, что мне было достаточно лёгкого нажима на его руку, и он с точностью ощущал моё требование. Прежний, совершенный мастер машины стремился превозмочь в себе недостаток зрения и чувствовать мир другими средствами, чтобы работать и оправдать свою жизнь.
На спокойных участках я вовсе отходил от Мальцева и смотрел вперёд со стороны помощника.
Мы уже были на подходе к Толубееву; наш очередной рейс благополучно заканчивался, и шли мы вовремя. Но на последнем перегоне нам светил навстречу жёлтый светофор. Я не стал преждевременно сокращать хода и шёл на светофор с открытым паром. Мальцев сидел спокойно, держа левую руку на реверсе; я смотрел на своего учителя с тайным ожиданием…
— Закрой пар! — сказал мне Мальцев.
Я промолчал, волнуясь всем сердцем.
Тогда Мальцев встал с места, протянул руку к регулятору и закрыл пар.
— Я вижу жёлтый свет, — сказал он и повёл рукоятку тормоза на себя.
— А может быть, ты опять только воображаешь, что видишь свет? — сказал я Мальцеву.
Он повернул ко мне своё лицо и заплакал. Я подошёл к нему и поцеловал его в ответ.
— Веди машину до конца, Александр Васильевич: ты видишь теперь весь свет!
Он довёл машину до Толубеева без моей помощи. После работы я пошёл вместе с Мальцевым к нему на квартиру, и мы вместе с ним просидели весь вечер и всю ночь.
Я боялся оставить его одного, как родного сына, без защиты против действия внезапных и враждебных сил нашего прекрасного и яростного мира.
Другая современная литература: chtivo.spb.ru
