В предыдущей части я оставил Ханса Кристиана Андерсена в 1819 году, когда он с тринадцатью рексдалерами в кармане покинул опостылевший родной Оденсе и отправился покорять столицу Дании. О том, что ему суждено стать знаменитым сказочником, юноша тогда и не подозревал…
Х. К. Андерсен «Гадкий Утенок»:
«— Полечу-ка я к этим царственным птицам; они, наверное, убьют меня за то, что я, такой безобразный, осмелился приблизиться к ним, но пусть! Лучше пусть они меня убьют, чем сносить щипки уток и кур, толчки птичницы да терпеть холод и голод зимой!».
Приехав в Копенгаген, наш неутомимый герой направился прямиком к Анне Шаль. Вручив ей рекомендацию от «почтенного Иверсена», Андерсен сразу перешёл к демонстрации своих талантов: попросив у хозяйки разрешения снять сапоги (иначе он не будет «достаточно воздушен»), Ханс начал петь и плясать, стуча в свою широкополую шляпу, как в бубен, чем окончательно перепугал и без того опешившую балерину. «Достаточно», — сказала она и выдворила непосредственного провинциала прочь.
Первая неудача не смутила Андерсена, и он отправился к директору Королевского театра. Тот окинул взглядом чудаковатого подростка и произнес: «Вы слишком худы для сцены». «Если вы будете любезны одолжить мне хотя бы сто риксдалеров, я быстро поправлюсь», — прямодушно сказал Ханс. Ни денег, ни места в театре он не получил, а свои последние риксдалеры потратил на… билет в тот же самый театр. Все, кроме одного — его Андерсен заплатил за комнатку в дешевой гостинице. Как бы там ни было — назад в родной «курятник» он не вернется…
Начались хождения по мукам, сочетавшие в себе привычные холод и голод. Андерсен является в дома влиятельных людей уже безо всяких рекомендаций. Многие прогоняли наглеца, но были и такие, кого пленили упорство и пламенная любовь юноши к искусству. Удивительно, но особенно часто привечать Андерсена стали в доме Йонаса Коллина — того самого директора Королевского театра! Новые друзья начинают помогать странному пареньку и сначала определяют его в гимназию. Правда, с карьерой певца Андерсену приходится завязать — от постоянного хождения в дырявых башмаках и простуд он теряет голос. Ханс Кристиан перепрофилируется в писателя…
Писал он в самых разных жанрах — романы, поэмы, пьесы — и писал чрезвычайно много: мог за две недели сочинить целую трагедию. Порой Андерсен вставлял в свои творения целые куски из пьес датских классиков. Когда ему указывали на это, он бесхитростно отвечал: «Да, я знаю, но ведь они такие чудесные!». Нет, обижаться на этого чудака было решительно невозможно!
Сначала писательский труд приносил сущие гроши. К тому же, у Андерсена до конца жизни были проблемы с правописанием.
Э. Коллин:
«…когда я обращал его внимание на упомянутые слабости, говоря, что подобные выражения и расстановка слов позволительны лишь в редких случаях, и что пристрастие к ним легко может обратиться в дурную привычку злоупотреблять ими, что так не пишет ни один из образцовых датских писателей, он прерывал меня возгласом: «Ну так это моя ОСОБЕННОСТЬ!»
Многие редакторы, увидев подобную орфографию, возвращали рукописи, не читая, а один из них даже сказал: «Человек, который так глумится над родным языком, не может быть писателем!».
Строгий редактор ошибся. В 1835 году к Андерсену приходит первый литературный успех. Его роман «Импровизатор» хвалит даже датский премьер-министр! И всё-таки в истории литературы «Импровизатор» навеки окажется в тени славы других, менее объёмных произведений. В том же 1835 году Андерсен издает еще одну книжицу…
Б. Грёнбек «Г. Х. Андерсен. Жизнь. Творчество. Личность»:
«Андерсен был посредственным драматургом, средним поэтом, хорошим романистом и выдающимся автором путевых заметок. Но в сказках он достиг совершенства…».
Э. Коллин:
«Найдутся, пожалуй, люди, которые скажут, что начало этой славы следует скорее отнести к 1835 году, когда Андерсен словами: «Шел солдат по дороге: раз-два! раз-два!» вступил в царство сказок».
Именно «Огнивом» открывался сборник с простым названием «Сказки, рассказанные детям». Это была скромная брошюрка ценой всего в 24 скиллинга. Она включала только четыре сказки, но ознакомившись с ними, скульптор Орстед пророчески сказал Андерсену: «Благодаря «Импровизатору» ты стал знаменит, а сказки сделают тебя бессмертным». Впрочем, были и другие мнения. Так, критика всерьез их не восприняла, считала легкомысленными и даже безнравственными.
Х. К. Андерсен, из предисловия к первому изданию сказок, 1835:
«В то время как отдельные люди, чьим мнением я особенно дорожу, ставили их выше всего остального, что мной напечатано, другие полагали их крайне незначительными и советовали мне не писать более подобных вещей…
…Останется ли она (эта книга сказок — С.К.) единственной, зависит от того, какой прием ей окажет публика. В маленькой стране поэт всегда остается бедняком; поэтому признание — та жар-птица, за которой ему особенно надобно охотиться. Посмотрим, помогут ли мне поймать ее рассказанные мной сказки».
Публика скупила «безделки» Андерсена подчистую. Первый сборник представлял собой пересказ народных датских сказок, слышанных Андерсеном в детстве, но пересказ чрезвычайно вольный, с особой манерой, которая так нравилась детям и очень не понравилась тому же Эдварду Коллину. «Нельзя переносить разговорный язык в литературу» — считал Эдвард. «Это почему же?» — удивлялся Андерсен. «А нам нравится!» — отвечала читающая публика множеством детских голосов.
Х. К. Андерсен:
«В первом выпуске я, подобно Музеусу (И. К. А. Музеус — немецкий писатель XVIII века, автор сборника «Народные сказки немцев» — С.К.), но по-своему, пересказал старые сказки, слышанные мною в детстве, голос рассказчика еще слышался мне и казался самым естественным. Но я хорошо знаю, что учёная критика станет порицать этот язык. Таким образом, чтобы настроить читателя на определенный лад, я назвал их «Сказки, рассказанные детям», хотя считал, что они предназначаются и для детей, и для взрослых».
Вот один из примеров характерного для Андерсена разговорного стиля — выбранный мною практически наугад отрывок из сказки «Пастушка и трубочист»:
«Видали вы когда-нибудь старинный-старинный шкаф, почерневший от времени и украшенный резными завитушками и листьями? Такой вот шкаф — прабабушкино наследство — стоял в гостиной. Он был весь покрыт резьбой — розами, тюльпанами и самыми затейливыми завитушками. Между ними выглядывали оленьи головки с ветвистыми рогами, а на самой середке был вырезан во весь рост человечек. На него нельзя было глядеть без смеха, да и сам он ухмылялся от уха до уха — улыбкой такую гримасу никак не назовешь. У него были козлиные ноги, маленькие рожки на лбу и длинная борода. Дети звали его обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержант Козлоног, потому что выговорить такое имя трудно и дается такой титул не многим. Зато и вырезать такую фигуру не легко, ну да все-таки вырезали. Человечек все время смотрел на подзеркальный столик, где стояла хорошенькая фарфоровая пастушка. Позолоченные башмаки, юбочка, грациозно подколотая пунцовой розой, позолоченная шляпа на головке и пастуший посох в руке — ну разве не красота!».
Жанр сказок оказался для Андерсена идеальным. Он осознал это окончательно, когда кроме пересказов включил в сборник сказки, полностью сочиненные им самим, да и еще и рассчитанные на внимание взрослого читателя.
Х. К. Андерсен:
«Огонь трещит в печке, ко мне приходит моя муза, рассказывает множество сказок и приводит героев из обыденной, окружающей нас среды. Она говорит мне: «Взгляни на этих людей, ты их знаешь, нарисуй их, они должны жить!
…Сказочная поэзия — это самая широкая область поэзии, она простирается от кровавых могил древности до разноцветных картинок простодушной детской легенды, вбирает в себя народную литературу и художественные произведения, она для меня представительница всякой поэзии, и тот, кто ею овладел, может вложить в нее и трагическое, и комическое, и наивное, и иронию, и юмор, к услугам его и струны лиры, и лепет ребенка, и речь естествоиспытателя».
Так или иначе, сказки начинают выходить из под пера Андерсена с завидной периодичностью. После выхода в 1848 г. «Новых сказок» о гениальном сказочнике заговорил весь мир. Однажды, когда Андерсен прогуливался, к нему подбежал ребенок и горячо пожал руку. Мать стала выговаривать мальчишке, что некрасиво приставать к незнакомым дядям, на что тот удивленно ответил: «Какой же он незнакомый? Это же Андерсен! Его все дети знают». В письме композитору Хартману писатель шутил, что траурную музыку на его похоронах надо приноровить к детским шажкам, которые потянутся за его гробом.
Надо сказать, что, будучи любимцем детей, сам писатель старался от этого образа дистанцироваться. Такое отношение, по моему мнению, могло иметь три причины.
Во-первых, опыт общения со сверстниками в детстве был довольно горек. Андерсен так и не смог забыть, насколько жестокими могут быть дети. Вспомним хотя бы мальчишек, грозящихся утопить и сжечь аистят (сказка «Аисты») или девочку Инге, обрывающую мухам крылья и стыдящуюся бедности своей матери (сказка «Девочка, наступившая на хлеб»).
Во-вторых, он и сам всю жизнь сохранял в себе черты ребенка — был так же открыт и наивен, обидчив и мнителен, умел радоваться всяким пустякам и огорчаться по любому поводу, и главное — он умел смотреть на мир такими же удивленными, незамутненными глазами. За это дети его и любили, и за это же он относился к ним равнодушно. И действительно, с чего бы это ребенку горячо ЛЮБИТЬ детей?
Б. Грёнбек «Г. Х. Андерсен. Жизнь. Творчество. Личность»:
«Он сохранил детскую непосредственность в реакциях и детскую близость с окружающим миром (многим детям вещи кажутся живыми существами) — в то же время он обладал здравомыслием взрослого. Именно эта двойственность разума помогла ему писать сразу и для детей, и для взрослых. Он был на «ты» с оловянным солдатиком так же легко, как любой ребенок, а его жизненный опыт обогатил бы любого взрослого».
Наконец, Андерсена должно было раздражать постоянное желание критиков называть его «детским писателем», что в те времена было равносильно ярлыку «создателя несерьезной чепухи». Его сказки с самого начала имели двойное дно, а многие из них («Тень», «Калоши счастья») и детскими не назовешь.
Впрочем, переводчик П. Ганзен считает, что легенда о «нелюбви» сказочника к детям обязана своим появлением лишь известной истории с памятником, который хотели поставить Андерсену в Копенгагене еще при жизни. Скульптор О. Сабё представил сказочнику проект, где тот сидел в окружении детей и рассказывал им что-то умилительное. Возмущению Андерсена не было предела: «Вы хотите, чтобы я читал мои сказки в окружении детей, которые виснут на моих плечах и коленях? Да я и слова не скажу в такой атмосфере!». Детей пришлось убрать, и теперь Андерсен восседал с более привычным собеседником — книгой. Писателю повезло — он успел откорректировать свой памятник перед смертью. Многие (например, тот же Высоцкий) этой возможности были лишены.
В. Блок «Заметки для характеристики Х. К. Андерсена»:
«Вообще об Андерсене сочиняли небылицы в лицах, и он часто от души забавлялся такими выдумками. …В …американском рассказе говорилось, что как только Андерсен показывается на улицах Копенгагена, сейчас его окружает толпа ребятишек, которые и следуют за ним по пятам, теребя его за фалды сюртука и крича: «Гансик, Гансик, расскажи нам сказочку!». Гансик волей-неволей должен присесть где-нибудь под воротами, и его мигом облепляет целая толпа ребятишек и взрослых и с восторгом слушает льющиеся из его уст дивные сказки».
Сказки Андерсена действительно очень сильно отличались от обычных детских сказок того времени. Даже слащавая сентиментальность, которой обильно сдобрены многие произведения Ханса Кристиана, была лишь особенностью его характера, а отнюдь не желанием угодить детям. Мало того, развязки более трети (!) сказок печальны, а порой и откровенно жестоки.
Стойкий оловянный солдатик проходит множество испытаний, чтобы в итоге быть глупо и нелепо брошенным в огонь (кстати, руками ребенка). Детям, грозящим убить аистят, аисты станут приносить «мертвых братиков и сестричек». Тень, удравшая от хозяина, занимает его место и, в конце концов, губит "оригинал" (это потом Е. Шварц в своей пьесе приведёт всё к счастливой развязке).
Девочка, наступившая на хлеб, чтобы не запачкать новые туфельки, проваливается прямиком в преисподнюю. Другая модница (из сказки «Красные башмачки») так любовалась своей обновкой, что забыла все на свете, за что в итоге… лишилась ног! Пишут, что идея последней сказки пришла к Андерсену из детских воспоминаний, когда на свою первую конфирмацию он надел новые сапоги и больше гордился ими, нежели думал о таинстве миропомазания.
Х. К. Андерсен «Девочка, наступившая на хлеб»:
«Платье ее все сплошь было покрыто слизью, уж вцепился ей в волосы и хлопал ее по шее, а из каждой складки платья выглядывали жабы, лаявшие, точно жирные охрипшие моськи. …Хуже же всего было чувство страшного голода. Неужели ей нельзя нагнуться и отломить кусочек хлеба, на котором она стоит? Нет, спина не сгибалась, руки и ноги не двигались, она вся будто окаменела и могла только водить глазами во все стороны, кругом, даже выворачивать их из орбит и глядеть назад. Фу, как это выходило гадко! И вдобавок ко всему этому явились мухи и начали ползать по ее глазам взад и вперед; она моргала глазами, но мухи не улетали — крылья у них были общипаны, и они могли только ползать».
Х. К. Андерсен «Красные башмачки»:
«…Она испугалась, хотела сбросить с себя башмаки, но они сидели крепко; она только изорвала в клочья чулки; башмаки точно приросли к ногам, и ей пришлось плясать, плясать по полям и лугам, в дождь и в солнечную погоду, и ночью, и днем.
…Так доплясала она до маленького уединенного домика, стоявшего в открытом поле. Она знала, что здесь живет палач, постучала пальцем в оконное стекло и сказала:
— Выйди ко мне! Сама я не могу войти к тебе, я пляшу!
И палач отвечал:
— Ты, верно, не знаешь, кто я? Я рублю головы дурным людям, и топор мой, как вижу, дрожит!
— Не руби мне головы! — сказала Карен. — Тогда я не успею покаяться в своем грехе. Отруби мне лучше ноги с красными башмаками.
И она исповедала весь свой грех. Палач отрубил ей ноги с красными башмаками, — пляшущие ножки понеслись по полю и скрылись в чаще леса. Потом палач приделал ей вместо ног деревяшки, дал костыли и выучил ее псалму, который всегда поют грешники».
О второй особенности сказок Андерсена говорит характерное название одного из его сборников — «Сказки и истории». Под одной обложкой органично уживались как сюжеты с троллями и говорящими крысами, так и те, в которых, на первый взгляд, нет ничего сказочного («Девочка со спичками», «Ребячья болтовня»). А все дело в том, что под пером Андерсена самая обыденная реальность приобретала то же неповторимое очарование, что и сказки. Это неудивительно, если учесть умение Андерсена смотреть на весь окружающий мир, как на чудо. Модную в XIX веке науку сказочник воспринимал тоже, как очередную удивительную способность человека узнавать неизведанное, видеть невидимое — ну чем это не чудо?
Х. К. Андерсен «Калоши счастья»:
«В голове его вдруг завертелось множество мыслей, а сердце исполнилось неизъяснимой нежности… к чему — он и сам не знал. …Неподалеку стоял мальчуган и хлопал палкой по воде в грязной канавке — брызги разлетались в разные стороны. И писарь задумался вдруг о тех миллионах живых, невидимых простым глазом существ, которые взлетают вместе с водяными каплями на огромную, по сравнению с их собственными размерами, высоту, — вот как если бы мы, например, очутились над облаками. Размышляя об этом, а также о своем превращении, наш писарь улыбнулся: «Я просто сплю и вижу сон! Оказывается, можно грезить наяву, сознавая, что это тебе только снится…».
А если Андерсен и сталкивал механику и живое («Соловей», «Свинопас»), то это было противопоставление мертвящего застывшего совершенства непосредственной развивающейся жизни. К техническому прогрессу этот «фантазер» относился не в пример трезвее многих романтиков, или проповедников «натуральной» жизни. Чего только стоит история с калошами счастья, которые надел советник юстиции, бредящий временами короля Георга, и внезапно угодил в желанное прошлое.
Х. К. Андерсен «Калоши счастья»:
«…моста, ведущего к Дворцовой площади, на месте не оказалось, — бедный советник едва разглядел в кромешной тьме какую-то речонку и в конце концов заметил лодку, в которой сидело двое парней.
— Прикажете переправить вас на остров? — спросили они.
— На остров? — переспросил советник, не зная еще, что он теперь живет во время средневековья. — Мне нужно попасть в Христианову гавань, на Малую торговую улицу.
Парни вытаращили на него глаза.
— Скажите хотя бы, где мост? — продолжал советник. — Ну что за безобразие! Фонари не горят, а грязь такая, что кажется, будто по болоту бродишь!
Но чем больше он говорил с перевозчиками, тем меньше мог разобраться в чем-нибудь.
— Не понимаю я вашей борнхольмской тарабарщины! — рассердился он наконец и повернулся к ним спиной.
Но моста он все-таки не нашел; каменный парапет набережной исчез тоже. «Что делается! Вот безобразие!» — думал он. Да, никогда еще действительность не казалась ему такой жалкой и мерзкой, как в этот вечер. «Нет, лучше взять извозчика, — решил он. — Но, господи, куда же они все запропастились? Как назло, ни одного!…».
Когда читаешь сказки Андерсена, просто физиологически чувствуешь, как неутомимо работала фантазия их автора. Основная сюжетная линия то и дело сворачивает в сторону, задерживается на всём, что попадается на пути, и это тотчас превращается в отдельную мини-сказку. Скульптор Торвальдсен когда-то пошутил: «Андерсен, вы ведь можете написать о чем угодно, даже о штопальной игле». И что вы думаете? На следующий день Андерсен уже читал скульптору сказку «Штопальная игла». Когда маленькая дочка Э. Коллина показала ему «гуська» и спросила — может ли он прыгнуть так высоко, как блоха, писатель ответил ей сказкой «Прыгуны».
Для фантазии Андерсена не было низких или неподходящих тем. Постоянно обостренное воображение оживляло любой предмет, в ход шли все воспоминания, обиды и даже недомогания. Однажды в Риме из-за постоянно мучившей писателя зубной боли он просидел всю ночь у камина в теплых сапогах. Результат — сказка «Мои сапоги». Во время страшной жары в Неаполе Андерсен почувствовал, что вот-вот превратиться в собственную тень. Результат – сказка «Тень» (Правда, не стоит забывать сказочную повесть А. Шамиссо «Необычайная история Петера Шлемиля», которую Андерсен упоминает в тексте своей сказки: «…он рассердился, не столько потому, что тень ушла, сколько потому, что вспомнил известную историю о человеке без тени, которую знали все…»). Также вошел в бессмертие и одноногий оловянный солдатик, подаренный писателю одним мальчиком.
Г. К. Честертон «По обе стороны зеркала»:
«…Этого великого крестьянина, этого великого поэта в прозе отличало одно крестьянское свойство, утерянное викторианцами, — древнее чутье относительно чудес, связанных с обычными бытовыми предметами. Ханс Андерсен нашел бы их более по эту сторону зеркала, чем Алиса во всем Зазеркалье. Там — фантастические математические проекции; только зачем проходить через зеркало, если эльфы могут вдохнуть душу во все прочие домашние предметы, во все столы и стулья?».
Прообразом Дюймовочки многие биографы Андерсена считают Хенриетту Вульф — маленькую горбатую женщину, которую за нежность писатель называл «светлым эльфом». Кстати, оригинальное датское название Дюймоаочки — «Томелисе» («Лисе, величиной с дюйм») — это подражание шведскому «Туммелитен» («Мальчик-с-пальчик»). Интересно, что в изданиях 1890-х годов переводчики Ганзены перевели «Дюймовочку», как «Лизок-с-вершок».
Что касается «Гадкого утенка», то эту сказку вообще можно назвать маленькой автобиографией писателя.
Зная удивительный талант Андерсена сказочно оживлять всё вокруг, редактор одного альманаха просто прислал ему несколько гравюр и попросил сочинить по ним какую-нибудь историю. На одном гравюре была изображена бедная маленькая девочка, продающая спички. Андерсен выбрал её, потому что вспомнил рассказы своей матери, которой в детстве тоже приходилось зарабатывать на жизнь подобным образом. Результат – «Девочка со спичками» — то ли сказка, то ли быль, когда замерзающей девочке чудится то Рождественская ёлка, то давно умершая бабушка. Позже на очень похожий сюжет Фёдор Михайлович Достоевский напишет своего «Мальчика у Христа на ёлке».
Х. К. Андерсен:
«Часто мне кажется, будто каждый дощатый забор, каждый цветок говорит мне: «Ты только взгляни на меня, и тогда моя история перейдет к тебе»; и стоит мне захотеть, как у меня сразу же появляются истории».
М. А. Гольдшмидт:
«Он находит поэзию там, где другие едва осмеливаются искать ее, в предметах, которые считают некрасивыми, на чердаке, где ель лежит в обществе крыс и мышей, в мусорном ведре, куда служанка выбросила пару старых воротничков, и т. д.».
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ...
***
Если вам понравилась эта статья, и вы не хотите пропустить новые, подписывайтесь на мой канал, ставьте лайки, делитесь своими впечатлениями...
Автор: Сергей Курий
(из книги "Культовые сказки")
Другие мои статьи про сказки:
- Настоящая Алиса из «Страны чудес»
- «А с поцелуем торопиться не будем...». Изнанка сказки «Спящая красавица»