Сегодня можно встретить точку зрения, что в год помолвки Пушкин был душевно гораздо ближе к очаровательной Ушаковой с добрым, преданным ему сердцем, чем к Гончаровой. Но его визиты в дом Ушаковых становились всё реже. Впрочем, куда чаще предлагается просто поверить Пушкину, наверное, лучше знавшему свою Мадонну, «чистейшей прелести чистейший образец».
Я не уверен ни в первом, ни во втором. Судя по всему, Екатерина ждала, надеялась. В начале 1830 года она пишет брату И.Н. Ушакову:
«Карс день со дня хорошеет, равномерно как и окружающие её крепости, жаль только, что до сих пор никто не берёт штурмом — …недостаток пушек и пороху».
Слово «пушек» в письме жирно подчёркнуто. Вероятно, случился момент, когда для Екатерины забрезжила слабая надежда, что «штурм» крепости отменяется: Пушкин почти отказался от бесплодных попыток взять «Карс» из-за неладов с «маминькой Карса». Но… Как отражение настроений «Ушаковский альбом». Вот рядом с профильным изображением юной особы в замысловатом головном уборе (явно портрет Натали) ровным женским почерком сделана надпись:
Любовь слепа средь света
И кроме своего —
Бесценного предмета
Не видит ничего.
А чуть ниже той же девичьей рукой проставлены инициалы: «Н. Г.». Кто автор немудрёных строк, Екатерина или Елизавета, — роли, полагаю, не играет.
Просить согласия на брак с Натальей Николаевной Гончаровой, как известно, Пушкин решил не сам. В качестве свата избрал Фёдора Толстого-Американца, который, как ему было известно, в семействе Гончаровых пользовался немалым влиянием. Когда Пушкин впервые посватался к Наталье, Гончаровы отнеслись к сватовству холодно и, не исключено, лишь их нежелание портить отношения с Фёдором Толстым избавило Пушкина от окончательного отказа. Не менее холоден был приём, оказанный Гончаровыми Пушкину по его возвращении с Кавказа. И это не домыслы, это его собственные слова:
«Сколько мук ожидало меня по возвращении! Ваше молчанье, ваша холодность, та рассеянность и то безразличие, с какими приняла меня м-ль Натали... Я уехал в Петербург в полном отчаянии».
Когда всё же после немалого времени маменька Натальи соизволила дать согласие, одно за другим стали возникать обстоятельства, как бы говорящие Пушкину: «Одумайся!»
Ключевое из них — безденежье. Нет средств содержать семью. Не на что даже сыграть более-менее приличную свадьбу. За несколько месяцев до первой попытки сватовства к Наталье Пушкин пишет И.А. Яковлеву письмо с просьбой подождать с долгом, мотивируя тем, что он весь в долгах; мало того, «я (между нами) проиграл уже около 20 тысяч... В конце мая и в начале июня денег у меня будет кучка, но покамест я на мели и карабкаюсь». На помощь родителей рассчитывать не приходится. Все имения семейства Пушкиных заложены-перезаложены.
В конце августа 1830 года поэт отправляется из Москвы в имение своего отца. По пути «в Нижний, то есть в Лукоянов, в село Болдино» пишет письмо другу и сотоварищу по «Современнику» Петру Плетнёву:
«...Милый мой, расскажу тебе всё, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска. Жизнь жениха тридцатилетнего хуже 30-ти лет жизни игрока. Дела будущей тёщи моей расстроены. Свадьба моя отлагается день от дня далее. Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни. К тому же московские сплетни доходят до ушей невесты и её матери — отселе размолвки, колкие обиняки, ненадёжные примирения — словом, если я и не несчастлив, по крайней мере не счастлив. Осень подходит. Это любимое моё время — здоровье моё обыкновенно крепнет — пора моих литературных трудов настаёт — а я должен хлопотать о приданом да о свадьбе, которую сыграем Бог весть когда...»
Не доезжая до Болдино, Пушкин узнал о надвигающейся холере, но назад решил не поворачивать, сказался настрой писать, в просторечии называемый приливом вдохновения. То есть планировал поездку в деревню Александр Сергеевич недели на три — намеревался устроить свои предсвадебные имущественные дела, предстояло вступить в права наследства имением. А вышло, застрял на всю осень — болдинскую. Через месяц шлёт невесте жалобное письмо:
«Наша свадьба точно бежит от меня; и эта чума с её карантинами — не отвратительнейшая ли это насмешка, какую только могла придумать судьба? Мой ангел, ваша любовь — единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка (где, замечу в скобках, дед повесил француза-учителя, аббата Николя, которым был недоволен). Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней всё моё счастье. Позволяете ли вы обнять вас? Это не имеет никакого значения на расстоянии 500 вёрст и сквозь 5 карантинов. Карантины эти не выходят у меня из головы…»
Письмо столь жалобное, особенно, когда его автор пишет о любви, которая мешает ему повеситься на воротах печального замка, что жалости, за отсутствием доверия к написанному, как-то не вызывает. Тем более, что знаешь: к этому времени у него на столе лежат стопки страниц, а на них написанные «Гробовщик», «Станционный смотритель», «Барышня-крестьянка», 8-я глава «Евгения Онегина», «Элегия». Та самая элегия, где жених в преддверии свадьбы делает горькое пророчество печального будущего.
…Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
Уважаемые читатели, если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 44) повествования «Как наше сердце своенравно!»
Эссе 36. В ту пору Пушкин пред гордою полячкой «унижался»… и вынужден был прощаться с ней навек
Эссе 15. Муж не отличался верностью супруге, а она платила ему той же монетой