Начиная рассуждать о «Догвилле», следует сделать оговорку, что это произведение жестокое ровно настолько, насколько и философское. Оно ни в коем случае не оправдывает жестокость, не выставляет его как некую добродетель. Оно лишь ставит зрителя перед фактом его существования – причем лицу к лицу. И требует срочно выработать ответ. Поэт Сергей Есенин писал: «Лицом к лицу – лица не увидать. Большое видится на расстоянии».
Может быть, это верно в отношении поэзии, но точно не в отношении кино. Хорошее кино сближает человека с Истиной, обнаруживает вместе с ним Ее сложность. Оно снимает маски, разбивает «розовые очки» или, как минимум, если не воодушевляет на доброту, то хотя бы подталкивает на взвешенный конструктив.
В случае «Догвилля» этот вопрос остается как бы заслоненным неторопливой линией сюжета до тех пор, пока наблюдать за ним не становится практически невыносимо. Мерзость здесь показана плавно и нежно, чем удерживает от чувства отвращения к ней. Она растягивается так, чтобы ее можно было спокойно переварить и обдумать еще до того, как в финале будет дан ответ. В конце концов, Ларс Фон Триер дает свой ответ, но не выдает его за нечто универсальное. Иначе зачем фильму длиться почти три часа?
Повествование, выстроенное в виде «зрительного романа», поделенное на главы, перетекает из невинной романтики в безнадежный абсурд. Так Фон Триер медленно, капля за каплей, подводит нас к мысли, что жестокость может быть более конструктивна, чем безграничная доброта. Ибо жестокость своим существованием придает еще большую ценность доброте, поскольку та становится дефицитным ресурсом. Само восприятие доброты как «ресурса» уже лишает ее собственно «добрых», свойственных только ей качеств.
Хитрая формула Триера состоит в том, что он не хватает сердце в свои руки и не пытается мгновенно «вбить» в него абсолютное понятие добра, некую непреходящую вечную ценность со знаком «плюс». Вместо этого он его аккуратно щиплет, проверяет на рефлексы, делает небольшие надрезы, чтобы кровь текла не спеша. Самое главное, что зритель должен это заметить. И не просто заметить, а понаблюдать за процессом.
Беспринципность большинства героев мало волнует режиссера. Волнует его гораздо больше другое – вопрос: «Что с этим делать?». И здесь Догвилль превращается в художественный аналог «Содома и Гоморры» – в город, которому необходимо преподнести жестокий урок. Ибо если не сделать это сегодня, то завтра подобным «Догвиллям» будет «несть числа». Жестокость жизни – это факт, с которым надо суметь как-то обойтись.
Парадоксальная ценность «Догвилля» заключается в том, что это не массовый, а именно культурный продукт. Потому что массовый продукт культивирует разврат и жестокость, а культурный – обозначает и отвечает, предлагает внятную интерпретацию.
Почему парадоксальная? Один из вариантов – это парадокс равновесия. Как говорит нам математика: «плюс на плюс дает плюс» и «минус на минус дает плюс». Так же и здесь. Сильный человек не станет применять насилие к слабому, когда слабый докажет, что он силен. А слабый не станет притеснять слабого, потому что, понимая его, способен войти в его положение. И, соответственно, воспринимать его боль как свою.
Хотя поднимается здесь, конечно, и другой вопрос – о высокомерии. И, как выясняется, милосердие бывает не менее высокомерно, чем жестокость. Доброта – это не снисхождение, а возвышение себя над другими с помощью жертвенных поступков. Тем самым, это желание выделить себя и обозначить свою «доброту» как преимущество.
О многом еще можно сказать. Но зачем? Как режиссер, так и рецензент не имеет права настаивать на своей точке зрения перед зрителем. Соответственно, можно кратко подытожить, что «Догвилль» – это фильм, достойный просмотра. Он может вызвать неприятные чувства (так кусается правда жизни), но пожалеть об этом невозможно. Так что смотреть, смотреть и еще раз смотреть!