В новой колонке Иосифа Райхельгауза сначала речь идет о рождении спектакля, вообще о рождении искусства. Логично, ведь ее написал режиссер. Но потом все-таки автор переключается на разговор о рождении в прямом смысле слова — оно самое главное. Тоже можно понять: Иосиф Леонидович отец. И все-таки в самом финале все возвращается к театру. Круг замкнулся, что тоже неудивительно.
Три девицы под окном
пряли поздно вечерком…
Когда режиссер начинает работу над пьесой, им движет тема, которая из этой пьесы извлекается. Если не извлекается — работать трудно. Лучше бросить. Это к тому, что темы, предлагаемые «Русским пионером», не все одинаково «цепляют». Иногда — совсем мимо. И только обязательность мотивирует развить некую мысль, которая сама и в голову бы не пришла. Еще интересно бывает заставить себя подумать о том, что не сильно волнует: своего рода тренинг профессионала — спектакль можно родить из чего угодно, мысль можно родить из чего угодно. И вот этот процесс появления, рождения — из ничего? из небытия? из внешнего импульса? Как это происходит?
РОЖДЕНИЕ. Тема, которая волнует по-настоящему, заставляя думать, искать в литературе, в философии, в реальности.
Когда увидел «задание», даже опешил от безбрежности и необъятности. Для меня это то, на чем мир стоит, на чем жизнь зиждется.
Думал об этом всегда — ну, если не со дня собственного рождения, то уж с момента появления первых мыслей в голове — точно. Как родился мир? Конечно, в свое время прочитал:
«В начале сотворил Бог небо и землю… И сказал Бог: да будет свет. И стал свет… И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы… И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так… И увидел Бог, что это хорошо…»
И увидел я: нет, не хорошо. Потому что неубедительно и непонятно. Не отвечает на мои вопросы. Не проясняет загадки рождения.
Кабы я была царица, —
Говорит одна девица, —
То на весь крещеный мир
Приготовила б я пир.
Рождение спектакля, книжки, театра… Казалось бы, то, чем я с утра до ночи занимаюсь, что обязан досконально знать, структурировать, объяснять ученикам. Однако для меня все это продолжает оставаться необъяснимым. Процесс, когда в ответ на чью-то провокацию — пьесу, роман, стихи — внутри тебя появляется НЕЧТО, и ты откликаешься мыслью, образом, строчкой, сценой. Это самое НЕЧТО проклевывается и прорастает — вот что такое рождение.
Кабы я была царица, —
Говорит ее сестрица, —
То на весь бы мир одна
Наткала я полотна.
Запускаю новый спектакль. Перед этим прочитал пьесу — поймал свою тему. Это можно сравнить с зачатьем. А потом что-то происходит в самое несуразное, неподходящее время: в машине за рулем, когда еду в ночи домой без сил, с пустой головой с единственным желанием добраться до постели. И вдруг возникает смысл, затея или закон будущего спектакля.
У меня есть подруга — самая близкая и дорогая. Ее зовут Соня, и ей 7 лет. Она растет в творческой среде: ее папа и мама (моя дочь) знаменитые художники-сценографы, крестная — известнейший художник по костюмам. Процесс появления художественного продукта для Сони, которая и сама начала рисовать раньше, чем говорить, известен в деталях, не доступных для большинства людей, тем более детей. Однако по-настоящему ее потрясло не изготовление сложнейшего макета, не создание фантастического костюма, а… вылупление птенцов из яиц, которые снесли наши дачные курочки. Яйца поместили в инкубатор, и Соня практически жила рядом с этим инкубатором, ожидая чуда. Когда проклюнулся первый цыпленок, она испытала настоящее потрясение. А потом цыплята подрастали, у них появилось оперение. И ничего круче этого в ее жизни не было. Надо признать, у меня это вызвало те же эмоции.
Кабы я была царица, —
Третья молвила сестрица, —
Я б для батюшки-царя
Родила богатыря.
Я много чего забываю, но помню во всех подробностях картинку, когда родилась моя дочь Маша. Как стоял во дворе роддома на Ленинском проспекте, был сильнейший ветер, мороз — конец ноября. Но я испытывал такой подъем, будто сам только что родился. По двору бродили такие же тени одуревших мужчин — кто-то курил одну за одной, кто-то пытался докричаться сквозь намертво закрытые окна… Я вглядывался в них и, казалось, видел жену и только что появившуюся на свет дочку.
И как бы люди не отмахивались от своего дня рождения, каждый из которых приближает их к смерти, большинство его отмечает, принимает поздравления и получает подарки. Главный подарок мы получили в самый первый день рождения — жизнь.
Почему в литературе, живописи, музыке, драматургии так ярко и, главное, так часто изображают смерть, особенно насильственную и безвременную? Герои опер и драм активно умирают от ножевых ранений и чахотки, погибают на дуэли и от удушения. А как разнообразно они кончают жизнь самоубийством! Не только банально стреляются или травятся, но и под паровоз бросаются, как Анна Каренина, а то и в обнимку с соперницей кидаются в ледяную воду, как Катерина Измайлова.
А рождение? Кто описывал рождение? Сразу приходят в голову трагические роды маленькой княгини у Толстого или смерть ребенка Заречной у Чехова. То есть опять-таки — летальный исход увлекает художника больше, чем рождение. Почему? Не потому ли, что смерть постичь гораздо легче, чем таинство рождения?
Гениален рассказ Максима Горького «Рождение человека», в котором писатель подробно с физиологической достоверностью, доходящей до натурализма, описывает роды. Но как при этом поэтичен Горький, какие удивительные слова он находит, чтобы воспроизвести свое состояние восторга перед этим чудом. Для него «человек звучит гордо» с самого первого мига своего существования:
«И вот — на руках у меня человек — красный. Хоть и сквозь слезы, но я вижу — он весь красный и уже недоволен миром, барахтается, буянит и густо орет, хотя еще связан с матерью. Глаза у него голубые, нос смешно раздавлен на красном, смятом лице, губы шевелятся и тянут: Я-а… я-а…»
У Александра Сергеевича Пушкина было пятеро детей от Натальи Николаевны. Как знать, возможно, были и еще — донжуанский список великого русского поэта весьма длинен. Он классик не только потому, что КЛАССИК в высоком смысле слова. Но и потому, что мироощущение у него соответствовало эпохе классицизма. И потому его царь Салтан, который во время разговора трех девиц стоял «позадь забора», сделал однозначный выбор.
Здравствуй, красная девица, —
Говорит он, — будь царица
И роди богатыря
Мне к исходу сентября.
Вы ж, голубушки-сестрицы,
Выбирайтесь из светлицы.
Поезжайте вслед за мной,
Вслед за мной и за сестрой:
Будь одна из вас ткачиха,
А другая повариха.
Прошло всего 100 лет, и другой гений русской литературы выбирает ткачиху и повариху. Он тоже создает трех сестриц, вернее, «Трех сестер». Всем они хороши, только вот бесплодны. Случайно ли это? Конечно, нет. Ничего случайного у Чехова не бывает. Его герои бездетны, как и он сам. И если у Аркадиной есть сын, то он стреляется. А если Заречная рожает ребенка, то он умирает. А те, у кого дети живы и здоровы, Антону Павловичу неинтересны. Он бросает их на произвол режиссера, провоцируя на создание образа вульгарной и пошлой героини. Как, скажем, Наташа из «Трех сестер». Или равнодушной, лишенной материнского инстинкта — как Маша из «Чайки»…
Рождение стиха, мелодии, сюжета совершенно идентично рождению человека. Творческое бесплодие сродни бесплодию физическому.
И думая обо всем этом, я понял важную вещь: рождение и смерть — понятия вовсе не противоположные. Они — часть целого, именуемого ЖИЗНЬ.
НЕРОЖДЕНИЕ — вот истинный антоним РОЖДЕНИЯ.
Колонка Иосифа Райхельгауза опубликована в журнале "Русский пионер" №108. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".