После сцен, связанных с интимными семейными переживаниями героев, фильм выходит за пределы дома, начиная затрагивать новые темы – течение истории, жизнь страны и всего большого мира, неразрывно вросшую в жизнь одного человека.
И первой сценой, вводящей в фильм социально-исторический контекст, становится сцена в типографии.
Оказавшись в трудном материальном положении, с двумя детьми на руках, мать Тарковского Мария Ивановна Вишнякова устроилась в Первую образцовую типографию им. Жданова. Сначала работала подчитчицей. Работа заключалась в том, чтобы «набело» проверять текст с голоса второго корректора, читавшего вслух «эталонную» версию. (Кстати, до революции в той же – тогда ещё Сытинской – типографии на той же должности успел поработать Сергей Есенин). Затем Мария Ивановна работала уже корректором, вычитывая тексты и исправляя ошибки. Корректором она и прослужила до 1962 года, когда вышла на пенсию.
Мария Ивановна была хорошим работником и по-человечески относилась к коллегам. В одной из статей я уже писала, как она тайком подкладывала больной сотруднице тексты попроще.
А работа была каторжная, монотонная, тяжелая. И самое главное – в Первой типографии печатались ответственные издания, выходившие колоссальным тиражом: сборники трудов вождей, Большая советская энциклопедия... Всякая ошибка влекла за собой сильные неприятности, но были ошибки, подобные смерти.
В фильме показана такая обострённая ситуация. Мария Николаевна утром мчится со всех ног на работу: ей показалось, что в многотиражное издание попала ошибка. Безошибочные приметы времени: пропускная с ВОХРовцем в форме, портрет Калинина и плакат со Сталиным на стене. Нам не дают забыть, что на дворе – тридцатые годы.
Перед вахтёром Мария безуспешно старается выдержать гордость, но спешка и взвинченность выдают её. Тарковский для своего времени очень физиологичен: состояние героини усугубляется физической дрожью, потому что она промокла под дождем и иззябла, не взяв в спешке зонта. Это ощущение неуюта, сырости и холода станет одним из лейтмотивов сцены.
Мария вбегает в типографию, просит выверенные накануне сводки – но те уже в работе (отданы в печать). Судя по обмолвкам, по её ужасу, опечатка не просто нелепая, но «политическая».
Какого рода могла быть такая опечатка? Часто эту сцену связывают с известным анекдотом о неприличной ошибке в фамилии Сталина. Но более реалистичную историю рассказывала Марина Тарковская:
Однажды в гранках БСЭ [Большой советской энциклопедии – О.Г.] в одной из статей, касающихся Второй мировой войны, вместо “Гитлер и Салаши” (главарь венгерских фашистов) прошло “Гитлер и Сталин”. Ошибку поймали в верстке, но тем не менее все пятьдесят человек, работавших в корректорской, замерли от ужаса. Виновные “сушили сухари”. Дело кончилось по тем временам благополучно – корректор, пропустившая ошибку, была дисквалифицирована и уволена, а наборщица-линотипистка из-за нервного перенапряжения попала в психиатрическую больницу.
В сцене из «Зеркала» всё могло закончиться ещё хуже. Ошибка поймана не на этапе вёрстки: тираж уже отпечатан. Один из наборщиков мрачно замечает: «Всю ночь печатали». Вы, конечно, представляете, какой колоссальный объём сошёл со станков за ночь. Такой брак — это фактически растрата. И отвечать за него все будут по гамбургскому счету. А самое страшное – при такой масштабной порче доклад о её причине пойдёт в верха, и никто уже не замнёт роковую опечатку. Одним снятием с должности тут не обойдется.
Состояние героини близко к истерике, и в руках себя она держит жутким усилием воли.
В этой сцене важны подтексты – снова так и хочется вспомнить Чехова. Второй корректор Лиза (А.Демидова) и Иван Гаврилович (Н.Гринько), – по-видимому, начальник цеха, – создают «буфер» между Марией и теми работниками, которым пока не нужно знать, что произошло.
Они очевидно понимают, что дело нешуточное, в то же время выполняя несколько задач: стараясь держать лицо перед людьми, за которых они в ответе, не допустить паники, по-человечески успокоить Марию. При напряженной внутренней жизни всех героев внешнее действие сознательно сделано рваным и лишено внятного комментария, диалоги – скупы и полны недомолвок:
- Это же такое издание!
...
- Ну что, сбилась с толку? Ну, сверил я твои ковырялки. Ну что, еще нашла ошибку? Ну и что страшного? Маруся? ..
- Нет, страшного, конечно, ничего нет. Я просто хочу посмотреть, может быть, я и ошиблась, то есть я не ошиблась...
...
- Вы думаете, я боюсь?
- А я знаю, что не боишься, пусть другие боятся, пусть будет так - кто-то будет бояться, а кто-то будет работать...
Сцена разряжается внезапным выдохом облегчения: опечатки нет. Но недавнее напряжение не уходит бесследно. Когда Мария, Лиза и Иван Гаврилович останутся втроем, сдерживаемая истерика найдёт выход, а
«чеховская» психологическая проработанность и недоговоренность уступят место мотивам Достоевского. Но об этом – в следующей статье.
©Ольга Гурфова
--
Оглавление цикла:
--
<<Следующий пост | Предыдущий пост>>
Удобный путеводитель по моим постам - здесь .
Подписывайтесь на мой канал здесь или в телеграме и получайте больше историй о театре и кино!
Ну и как же без бан-политики: вся информация о ней – вот тут))