Засучив рукава старенькой кофты, Настасья споро шуровала распаренными маленькими ручками в корыте - мыла посуду, и острые локотки быстро двигались туда-сюда, как челноки. Светка, высунув язык, старательно выводила на измазюканном кляксами тетрадном листе кривые закорючки, у неё ничего не получалось, и Дина психовала, с трудом сдерживалась.
-Какая ты, Света, бестолковая все-таки. Руки у тебя, крюки, в жизни так писать не научишься. В школу стыдно будет ходить.
Иван сидел в углу и штопал сеть, собирался на рыбалку, иногда кидал взгляд на вспотевший круглый дочкин затылок, морщился, ему явно было жалко недотепу-девчонку. Но он молчал, и лишь когда Дина с размаху ляпнула дочери подзатыльник, не выдержал, сказал громко и раздражённо, стараясь перекричать басистый рев.
-Ты, вот Дина учительница, приехала ведь работать, а ни дня не работала. Сейчас бы Светку в свой класс взяла, все бы легче ей было.
Дина, уже красная от злости, зыркнула на мужа, прошипела.
-Да? А в дому кто работать будет? Эта вон прошмандовка приблудная не очень напрягается, все кое-как. Да и сынок твой ей пара, глазки строят друг другу, ещё пару годков, и она в подоле принесёт. Все на меня, все, а мне ещё на работу пойти? Шиш вам.
Дина потрясла в воздухе кукишем, хотела ещё что-то выкрикнуть, но подавилась криком - в окне качалась милицейская фуражка Петрушки - так в деревне называли участкового - длинного и худого, как глист мужика. Он постучал в окно костяшками костлявой пятерни, и когда Дина открыла окно, забубнил
-Аделина Геннадьевна, я тут у тебе с Лариской из родительского комитета. Поговорить надо.
Дина растерянно глянула на мужа, её багровая от злости кожа разом побелела, она поняла, о чем будет разговор.
-Настасья, иди к себе. И не вылазь, пока не скажу.
-Нет-нет. Девочка пусть останется, разговор о ней будет. А то какое-то средневековье у нас в селе творится. Стыдоба.
Лариска уже не была той Лариской, с которой Иван учился в одном классе - дородная матрона с начесанной гривой, ярко накрашенным лицом-сковородкой, вислым задом и полным отсутствием груди. Когда-то в школе ребята толкали друг друга в бок, хихикая над плоской, как доска девахой, и вот время прошло, телеса баба нарастила, а основное достоинство так и не нажила. Тетка Люба, мастерица по сплетням, лучшая в селе бросала дробным хохотком, выразительно хлопая себя по груди
-Вот ведь. Бог красы лишил, плоскодонка. И злющая такая поэтому. Сисек нет, откуда доброта - то.
-Привет, Ларис. Что это ты милицию с собой привела, преступники мы какие, что ли?
Иван встал, подошел к столу, бросил
-Дина, Настя, чай соберите. А ты, Света, собирай свои тетрадки, вечером допишешь.
Петрушка, вернее Пётр Иванович снял фуражку, стеснительно умостился на краешек стула, аккуратно уложил рядом со своей чашкой четыре конфеты и пять печенюшек, хлебнул чайку. Лариска сидела, поджав губы, ни с чему не прикасаясь. Потом разлепила красный рот, буркнула
-Мы тут все интересуется, на каком основании вы оставили у себя девочку, заставляете работать, не пускаете в школу. И как вы её оформили, удочерили или как? Она что у вас в двенадцать лет, столько ей, если я не ошиблась, не читать, не писать не умеет? Неграмотную растите? Это преступление, между прочим.
Дина насупилась, выпалила скороговоркой
-Мы её из леса не брали. Приблудилась, вот и живёт. Куска не жалко даже собаке, а это человек. А грамотная она или нет, не знаю. Мы за неё не отвечаем - пришла, ушла, её дело.
Иван дёрнул мышцами щеки, сдал зубы, но сдержался.
-Мы думаем документы на удочерение подать. Уже почти собрали. К концу лета подадим. А читать… Так может в школу её?
Настасья подошла к столу, опустила рукава кофты, пряча красные руки, тихо сказала.
-Я умею читать. И писать умею. Меня мама научила.
Лариса всплеснула руками, крикнула трубно
-Вы в какое время живёте? Вы что, не знаете, что надо документы подавать - на удочерение, на опекунство. Короче, я звоню в район, ребёнка заберут в интернат. А вы, пожалуйста, собирайте документы, подавайте. А то взяли себе прислугу бесплатную, пользуются…
Лариска поперла к выходу, как танк, Петрушка торопливо запихнул в рот последнюю конфету, двинул следом, неловко переставляя ноги-ходули.
Настя молча повернулась и ушла к себе.
…
Утро плакало серым дождём, колотило в окна ледяным ветром и было такое чувство, что лето кончилось, ушло не попрощавшись. Было воскресенье, в школу идти было не надо, и Сашка, оттащив пару вёдер парящей в холодном воздухе мешанки, пошёл к козам, там Настасья должна была уже закончить свои дела и ждать его у ворот. Но в козлятнике было пусто и холодно, кормушки пустые и даже в поилках, как в Сахаре - ни капли воды. Сашок встревожился, в жизни такого не было, быстро покидал сена, налил пару вёдер и побежал в дом - заболела, не иначе. На кухне никого не было, а уж пора было бы ставить чайник, да печь блины, и Сашок, вдруг остро почувствовав потерю, вбежал в Настин закуток. Кровать, застеленная так гладко, что казалось её отбивали доской, идеально намытые полы, открытый пустой шкаф и… ветка шиповника в вазочке - яркого, душистого, пышного… Сашок сам вчера его ей подарил, весь ободрался в клочья, пока сломил именно эту ветку, краше не было на кусту. И парень остро и явно почувствовал - Настя ушла навсегда.