За что вы хотите меня yбить, кричу я человеку, который сбрасывает меня с лестницы, а потом целится в меня из ружья. За что вы хотите меня yбить, я ничего не сделал, вернее, сделал, но не я, вернее, я, но не сделал, вернее...
Не успеваю убежать в лабиринты улиц, пуля пронзает мою спину – я не умираю только потому, что не живу. И все-таки это обидно, я ничего ему не сделал, вернее, сделал, но не я, вернее, я, но не сделал. Кто-то подхватывает меня под руку, тащит в неприметную арку между домами, и дальше по лестнице в еле различимую дверь, кто-то приговаривает, да что это такое, средь бела дня стреляют, ну и что, что сейчас ночь, все равно, где это видано...
С трудом выговариваю:
- С-спасибо.
- Да не за что... вы не думайте, любой бы на моем месте сделал то же самое... вы-то как, ничего? Не ранил он вас? Ой, как вам повезло, что вас не ранили, как хорошо-то... ужас какой вообще, вот так, средь бела дня... ну и что, что сейчас ночь, все равно ужас... Да вы не стойте, заходите, с Апрелей моей познакомлю, с детишками... я же вижу, вы человек хороший...
Так опешиваю, что даже не отвечаю, что никакой я не человек, и никакой я не хороший. Он хочет подхватить меня под руку, но у меня нет рук, хочет усадить меня в кресло, но я не могу сидеть, хочет угостить меня ужином, и я даже не могу сказать, что не могу есть, вот даже это отменное жаркое не могу съесть, потому что меня просто-напросто нет.
Ничего, надеюсь, скоро он поймет, что я не человек...
...и надеюсь, он не скоро поймет, что я не хороший.
.
Почему, спрашивает хозяин (его зовут Зим), почему я начал подмечать это, ну что это, ну это – это, что я говорю – фонарь, а моя Апреля говорит – ночесвет, раньше мне все равно было, что фонарь, что ночесвет, а теперь прямо коробит от этого – ночесвет. Почему я подмечаю, что я говорю ужин, а Апреля говорит ночехлеб, почему я говорю – у-у-у-н, а Апреля говорит – луна. Почему мне раньше было все равно, что фонарь, что ночесвет, а теперь не все равно, что ты с нами сделал, что ты за наваждение такое? Я молчу, я сам не знаю, что я за наваждение, я не выбирал, каким мне быть наваждением, наваждения, знаете ли, самих себя не выбирают.
.
Я не могу пойти домой, говорит мне Зим, почему я не могу пойти домой, почему я не могу переступить эту черту посреди улицы, да и нет никакой черты, но почему мне кажется, что я должен быть здесь, по эту сторону черты, а Апреля и дети по ту сторону. Что ты опять устроил, проклятое ты наваждение, глупый сон, что ты мне приснил. Я даже не отвечаю, что не виноват, что я не выбираю, кому что показывать.
.
Убирайся, убирайся, кричит мне Зим, что ты натворил, я же из-за тебя чуть не убил её, чуть не убил, понимаешь ты? Я и сам понимаю, что случилось что-то ужасное, непоправимое что-то, почему Зим набросился на Апрелю, почему кричал, что она должна погибнуть, потому что говорит не фонарь, а ночесвет, и по вечерам вешает на небо не луну, а месяц. Это все из-за тебя, говорит Зим, раньше мы и не задумывались, кто говорит – у-у-ун, а кто – луна, кто размешивает звездное небо ковшом, а кто ложкой. А все ты, все ты виноват. Я ухожу, если про меня можно сказать – ухожу, я убегаю, если про меня можно сказать – убегаю, ведь меня нет.
(продолжение следует)