Этот рассказ изначально писался для литературного конкурса, но оказался несколько неформатным. Для меня это не было сильно удивительным, ибо его тематика действительно войны касается опосредованно. Тем не менее, во мне жило настойчивое желание дать тексту жизнь, потому вы и можете наблюдать его здесь. Приятного прочтения!
В то утро природа будто замерла. Ветер не шумел в верхушках ив, птицы не пели в листве, и, казалось, даже ручей звучал как-то приглушенно, будто издалека. На пустыре, окружённом крытыми соломой мазанками, солдаты строили несколько десятков запуганных людей, раздраженно покрикивая, то и дело подталкивая кого-то стволами своих эмпэ. Немощные старики, женщины разных возрастов, дети с горечью и страхом смотрели на грубые лица, обрамлённые ремешками касок.
Это был сорок первый год. Красная Армия в том районе быстро отступала, и крохотную деревушку, находившуюся на расстоянии двадцати километров от ближайшей железной дороги, фашисты заняли без боя. Надежда Михайловна прекрасно понимала, что сейчас будет.
Маленькая Варя тихонько всхлипнула, сильнее вцепившись в мамину руку. Из-за спин эсесовцев показалась фигура в чёрной фуражке с изображением человеческого черепа. Это был офицер. По суровой военной выправке, по лицу, украшенному старым шрамом, по глазам, не подававшим признаков человеческих эмоций было видно, что это существо умело только убивать, и умело на редкость хорошо. Поигрывая люгером, каратель задал вопрос, всегда произносимый в подобных ситуациях, неизменно, с одной и тоже интонацией:
— Евреи, цыгане, коммунисты ест?
Надежда Михайловна сглотнула. Как же не быть. Муж ее, Прохор, председатель колхоза. Он сейчас на фронте, сражается далеко отсюда, но немцев это определённо не смутит. Но кто осмелиться доложить? Кто поступит столь подло?
Взгляд скользнул по шеренге односельчан, выхватив оттуда лицо со спадающими на лоб русыми кудрями, жидкими усиками над губой и обильными веснушками. Пахом. Сын кулака. В двадцать девятом Прохор лично внёс его отца в сибирский список. Ещё мальчиком тот его возненавидел. Появилась возможность отомстить. Пахом не лучшей славой в деревне пользовался. А с тех пор, как угодил ногой в мялку для льна, он и вовсе озлобился. Оно и не удивительно - какому мужику по нраву сидеть на иждивении у жены? Даже на фронт не пустили.
Эсесовец посверлил людей глазами и грозно повторил свой вопрос:
— Евреи, цыгане, коммунисты ест?
Варя вскрикнула и юркнула за мать. Надежда Михайловна резко одернула дочь, но взгляд карателя уже был направлен в их сторону. В несколько шагов хромовые сапоги преодолели расстояние, отделявшее их от рваных чёботов матери и ребёнка. Офицер пристально посмотрел на Варю, обдав девочку холодом пустых глаз, а затем вдруг приставил к её голове люгер - будто из любопытства, как она отреагирует. Варя попыталась вскрикнуть вновь, но не смогла издать и звука, так и оставшись стоять с открытым ртом. Эта сцена, видимо, позабавила немца, и, оскалив острые клыки, он перевёл взгляд на Надежду Михайловну, беззвучно глотавшую слёзы. Как быть? Что ей делать? Если они узнают, что Прохор партийный…
Фашист залился кашляющим, гиенистым смехом и, убрав люгер от Вариного лба, двинулся вдоль шеренги селян. На Пахоме он вновь задержался. Его привлекло мужское лицо. Надежда Михайловна зажмурилась. Сейчас он точно не выдержит, сейчас скажет… Ведь за укрывательство…
Однако офицер заметил костыль, и вновь оскалившись, на сей раз презрительно, пошёл дальше. Завершив обход, он вернулся на прежнее место и перешёл к следующей части подобного построения - заговорил о новых порядках, о работах, о наказаниях и ещё раз о наказаниях…
Вечером она встретила Пахома у ручья. Посмотрела на него в нерешительности. Наконец произнесла:
— Спасибо…
— За что? - вскинул бровь Пахом.
— Не выдал, что мы коммунисты.
Он немного помолчал, как будто эта благодарность была ему неприятна, затем проговорил, будто оправдываясь:
— Кто коммунист? Варька твоя, что ли?
Отвернувшись, Пахом с большим усердством принялся тереть на стиральной доске сорочку, а затем вдруг чертыхнулся и отбросил её в сторону. Видно, что такая бабская работа его раздражала, но на большее он со своей ногой годен не был.
— Знаешь, когда он приставил ей пистолет, - начал он вдруг, - меня как будто изнутри морозом пробрало. Ведь это дьявол, самый настоящий дьявол, а не человек! А то что на мужа у меня на твоего зуб был, то ты забудь. Важно, что он сейчас там, защищает нас от таких, как этот фриц! Я никогда коммунистом не был и за Сталина бы жизнь свою ни за что не отдал, но мог бы я сейчас получить здоровые ноги - сбежал бы от этих гадов и на фронт, к своим.
— Своим? Но ведь твой папка за белых…
— А нет сейчас красных и белых. Мы за отчизну сейчас воюем.
Пахом бросил доску, поднялся, отошёл под иву, стал набивать трубку. Надежда Михайловна в задумчивости смотрела на мыльные разводы в воде.
Перед сном она достала из чулана запылённую иконку, что в прежние времена висела в красном углу, до того, как красной стала вся страна. Помолилась за Прохора. За всех солдат, что несли сейчас тяжелейшее бремя защиты Отечества. Помолилась неумело, но живо и горячо. И где-то под Москвой, в сырой и холодной землянке, её молитва отдалась в солдатском сердце…