Тема «бывших», как их тогда называли, вообще часто всплывает на страницах «Крокодила». Что совершенно не удивительно – слишком мало прошло времени с того часа, как старый мир рассыпался разбитым ветровым стеклом. И «мы наш, мы новый» мир строили из осколков прежнего – больше его не из чего было делать. Эти осколки были повсюду, а художники – они же как дети. Что вижу – то и рисую.
Этот осколки навсегда ушедшего мира не всегда вспоминали в «Крокодиле» с пролетарской ненавистью, как на карикатуре про воспитателей. Иногда настроение было совсем иным – грусть об ушедшем и даже жалость. Как на карикатуре «Все в прошлом», публикованном в восьмом номере журнала за 1922 год.
Этот рисунок – как будто иллюстрация к написанной почти век спустя статье «Российская повседневность в условиях НЭПа: жизнь между «Традицией» и «Новацией» российской исследовательницы Натальи Миловидовой, где реалии 1920-х реконструируются на основе текстов тех лет: «Бывали дни, когда на асфальте базарной мостовой в длинный ряд выстраивались необычные продавцы - это дамы, в прошлом принадлежавшие к высшему обществу. Сидя на ящиках, складных стульях, они продавали остатки былого благополучия, комфорта, роскоши. Это мог быть веер из слоновой кости, напоминавший им о днях прекрасной молодости, или брюссельские кружева, или бисерные ридикюли. Когда эти дамы обращались друг к другу, нередко слышалась французская речь. Вспоминаются строки из чеховского «Вишневого сада». Эта жизнь была уже на исходе, ей на смену спешила другая. Здоровые, горластые, в пестрых юбках и косынках «бабы» суетились возле прилавков. Воздух базара был им полезней и прибыльнее другой атмосферы».
О торговле недавних «благородных» пишет и Анна Громова в своей работе «Жизнь «бывших». Повседневность женщин из привилегированных слоёв после 1917 года». Приведу большую цитату:
______________
"Поэтесса Вера Инбер вспоминала:
«В те годы мне было очень плохо: я совершенно перестала понимать для чего я живу, и что будет дальше. Кроме всего прочего, ещё не на что было жить. Вещи из дому вытекали неудержимо, как вода, мы питались сначала портьерами, скатертями, наконец роялем».
В новом — но не дивном — мире торговля стала одним из основных способов пропитания. Крайняя нужна заставляла продавать всё до нитки. «Есть что-то надо», «не на что было жить», «есть почти нечего». На рынок «вытекало» всё: украшения, одежда и обувь, книги и картины, мебель и занавески, ковры и скрипки, столовое серебро и сервизы. Бережно хранимые фамильные драгоценности в тяжёлых условиях существования становились просто вещами, которые можно было продать или обменять на еду. Перед лицом голода предметы из прошлой жизни теряли смысл и былую значимость. Книги и красивая дорогая мебель превращались в дрова для топки квартиры, золото и серебро — в пшено и картофель.
Любовь Менделеева в борьбе «за хлеб насущный» и для того, чтобы прокормить Александра Блока, занятого службой революции, не пожалела ни пяти сундуков своего актёрского гардероба, ни тщательно подобранную коллекцию старинных платков и шалей, ни «обожаемой» нитки жемчуга.
Мария Белоцветова, жена поэта и антропософа Николая Белоцветова, впоследствии в эмиграции руководившая русской антропософской группой в Берлине, в революционные годы писала следующее:
«Сегодня продавала на Смоленском рынке бабушкин (со стороны мамы) браслет — единственная уцелевшая у меня вещица… Мне не жаль было её, как вообще не жаль ничего из наших обывательских скарбов. Но смертельно надоело постоянно нуждаться».
<…>
Торговать нужно было постоянно — прожить на вырученные деньги при стремительно растущих ценах обычно удавалось недолго. Мария Белоцветова жаловалась своему дневнику:
«У меня опухли ноги и уже завтра, если не случится чего-либо непредвиденно-удачного, придётся идти на Смоленский торговать…».
Зинаида Гиппиус, блистательная и экстравагантная поэтесса, царица петербургских литературных салонов, позировавшая Баксту и Репину, вынуждена была продавать всё, вплоть до старой обуви:
«Не дают полторы тысячи, — малы. Отдала задёшево. Есть-то надо».
Но торговля плохо давалась Зинаиде Николаевне, как и многим из «бывших» — «не умею, плохо идёт продажа». Сложно приобщиться к коммерции тем, кто был воспитан по-другому и для другого. Однако зачастую иного способа достать деньги просто не было».
______________________
В принципе, описания исчерпывающие, но от себя мне бы хотелось добавить следующее.
О «бывших» в стране большевиков писали многие. Но к сожалению, большинство авторов ограничивалось одной краской – либо белой, либо черной. Либо «нечего жалеть бывших эксплуататоров», либо «большевики извели цвет страны».
В жизни, как всегда, все было несколько сложнее. Дело в том, что вся эта продажа вещей была атрибутом переходного времени, когда старого мира уже нет, а новый еще не сложился. Когда это безвременье закончилось – все так или иначе определились и обжились. Жизнь расставила по местам практически всех потерявшихся в безвременье.
Вера Инбер, родившаяся в богатой еврейской семье из Одессы, действительно чувствовала себя в первые годы советской власти «бывшей» - ведь до революции она с первым мужем несколько лет жила во Франции и Швейцарии, выпустив в Париже свой первый сборник стихов. Но уже в 1920-х Вера Михайловна стала более чем успешной советской поэтессой и журналисткой, а в 1924—1926 годах даже в качестве корреспондента жила в Париже, Брюсселе и Берлине.
Что, честно говоря, неудивительно, если вспомнить, что «большевик № 2», Лев Троцкий, приходился Вере Инбер дядей и знал ее с рождения – ведь будущий «Лев революции» жил в их семье с 9 до 15 лет, когда учился в реальном училище в Одессе.
Как ни странно, после разгрома троцкизма ее не тронули (едва ли не единственную из родственников Льва Давыдовича) и она так и прожила жизнь успешной советской поэтессы. Лучшие свои стихи написала в войну, воспевая подвиг ленинградцев. Получила за поэму «Пулковский меридиан» Сталинскую премию, была кавалером ордена «Знак почета» и трех орденов Трудового Красного Знамени.
Умерла в 1972 году в 82-летнем возрасте.
Любовь Менделеева, в замужестве Блок, дочь великого химика и супруга великого поэта по профессии была, как известно, актрисой, выступавшей под сценическим псевдонимом Басаргина.
В 1920—1921 годах она часто выступала перед рабочими и красноармейцами, читая им поэму «Двенадцать». Осталась в Советской России, оставила актерскую карьеру, профессионально занялась изучением балетного искусства, выпустила множество научных работ на эту тему. Написала книгу «Классический танец: История и современность», которая сегодня считается классическим исследованием в области советского балетоведения. Оставила воспоминания «И быль, и небылицы о Блоке и о себе».
Скончалась в Ленинграде перед войной в 1939 году в 57-летнем возрасте.
Мария Белоцветова, в девичестве Лейтнеккер-Дембская, дочь польского аристократа, из Советской России практически сразу эмигрировала. В 1920 году они с мужем переплыли финскую границу на рыбацкой лодке, оттуда перебрались сначала в Ригу, а в 1921 году — в Берлин, где жили его родители. В Германии они, кстати, не бедствовали благодаря капиталам свекра, который успешно занимался страховой деятельностью. Тем не менее в 1932 году Мария Белоцветова развелась с своим «поэтом и антропософом» и вышла замуж за друга семьи философа Валентина Томберга.
Эмигрировала и дочь бывшего обер-прокурора Сената Зинаида Гиппиус, в замужестве – Мережковская. Но в отличие от аполитичной Белоцветовой и сама Гиппиус, и ее муж, известный писатель Дмитрий Мережковский, ненавидели большевиков лютой ненавистью.
В дневниках она писала не только про продажу обуви, достаточно известна ее цитата 1918 года: «У России не было истории. И то, что сейчас происходит, - не история. Это забудется, как неизвестные зверства неоткрытых племен на необитаемом острове. Канет. Мы здесь живем сами по себе. Кто цел – случайно. На улицах вонь. Повсюду лежат неубранные лошади. Каждый день кого-то расстреливают, «по районным советам…».
Они бежали в Польшу в 1919 году, после того, как Мережковский получил мандат на чтение лекций красноармейцам по истории и мифологии Древнего Египта. Поселившись в Париже, Мережковские публиковали в газетах открытое письмо к Папе Пию XI, вздумавшему помогать голодающим в России: «Если произойдет это невероятное событие, если будет подписан конкордат между Святым Престолом и этой международной бандой, именующей себя "русской советской властью", тогда святое дело восстановления Церквей никогда не сможет совершиться». Потом переехали в Италию по приглашению Бенито Муссолини, где прожили три года.
Вся эта неугасающая ненависть закономерно завершилась выступлением Мережковского по германскому радио после нападения Третьего Рейха на СССР, где он призвал всех к борьбе с большевизмом.
Это было слишком даже для большинства белой эмиграции и последние свои года Зинаида Николаевна прожила практически в одиночестве, малос кем общаясь (Мережковский умер в конце 1941).
Она умрет в Париже в сентябре 1945 года, вскоре после Победы и будет похоронена в одной могиле с мужем на знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть. «Прощай!» и «Ура!».
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.
Белая гвардия, белая стая.
Белое воинство, белая кость…
Влажные плиты травой порастают.
Русские буквы. Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне.
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало. А память — была.
Ваши сиятельства, их благородия —
Вместе на Сент-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Все-таки — русские. Вроде бы — наши.
Только не наши скорей, а ничьи…
Как они после — забытые, бывшие
Все проклиная и нынче и впредь,
Рвались взглянуть на неё — победившую,
Пусть непонятную, пусть непростившую,
Землю родимую, и умереть…
Полдень. Березовый отсвет покоя.
В небе российские купола.
И облака, будто белые кони,
Мчатся над Сент-Женевьев-де-Буа.
(с) Р. Рождественский