Суды затянулись в тот день допоздна. Соответственно, и свежеарестованных в Спецприёмник возили до поздней ночи. Меня – с одной из первых партий, вместе с двумя женщинами – совсем молоденькой П. и с Н.Н., значительно её постарше. Их тоже осудили в Железнодорожном районном.
Везли нас с комфортом – в личной машине какого-то полицейского чина. За рулём был он сам, рядом сидел его коллега, а мы – трое «бандитов» - позади. По дороге разглядывали, будто прощаясь, родной город. Девчонка, которая «отъезжала» на 10 суток, тихонько всхлипывала, а мы с Н.Н. и с офицерами пытались отвлечь её от тяжёлых ожиданий пространными разговорами.
Путь от суда до места отбывания наказания занял минут 15 по погружавшемуся во тьму Екатеринбургу. Свернув с широких улиц в какие-то переулки, машина остановилась возле длинного и высокого забора, за которым виднелось невесёлое, казавшееся лишённым окон здание из кирпича. Тут-то вежливые офицеры передали нас куда менее вежливым рядовым. И ворота с надписью «Спецприёмник», хищно лязгнув, отрезали нас от свободы.
При входе в кирпичное здание в нос ударил сильный запах клоповника. Вверх, к этажу Спецприёмника вела узкая, освещённая тусклыми лампочками лестница, вся скованная решётками и по-совковому окрашенными стенами. Её суровая неуютность вполне гармонировала и с мерзким запахом, и с нашим подавленным настроением. Я ещё не знал, что весь период своей отсидки буду ходить по этой лестнице на прогулку.
Моих спутнице оставили в «стакане» - огороженном от коридора решёткой тесном закутке. Здесь им предстояло провести не один час в ожидании, пока оформят и распределят по камерам мужчин (и не спрашивайте, почему нельзя было сначала оформить женщин, - этого я, ей Богу, не знаю). Меня же провели через запевшую «рамку» в тёмный коридор, а из него – в ещё более тёмную комнату (которую, как оказалось позже, используют в качестве места для свиданок). Здесь уже находилось человек 8 новоприбывших, свезённых из других судов города. Среди них обнаружил я и одно знакомое лицо, чему неожиданно (но вполне объяснимо) обрадовался. Но, о Сергее Тиунове – позже.
Пока восемь (и я – девятый) знакомились и общались, нас по одному вызывали в коридор и уводили куда-то. Ни один при этом в комнату свиданий больше не возвращался, что несколько напрягало («на расстрел уводят?»). Я оказался последним в этом «расстрельном» списке.
Когда меня вывели в коридор и повели в кабинет дежурного, я с удивлением увидел своих соратниц по несчастью. Они всё так же томились за решёткой «стакана». П. устало махнула мне рукой, я не успел сделать и этого – меня завели в кабинет, где проходила регистрация новых «постояльцев» сего «гостиного двора».
Здесь показавшийся мне неприветливым полицмен записал мои данные, припрятал паспорт, распорядился опустошить карманы, в которых обнаружились только ключи, да визитница с набором пластиковых карточек. Всё это отправилось в лоток с личными вещами. Туда же полетели ремень, вынутый из джинс, и шнурки от зимних сапог – как оказалось, в «тюремных» фильмах об обязательном изъятии этих невинных предметов одежды не врали.
Небольшой сбой произошёл с «передачкой», которую передали мне ещё в здании суда от ОНК (Общественной наблюдательной комиссии, отслеживающей, как обращаются в тюрьмах и судах с задержанными и арестованными). Служивому было «в лом» возиться с целым пакетом жратвы. Поэтому он попросил меня самостоятельно, уже в «нумере» избавиться от упаковок (которые обязан был разрезать и выкинуть, дабы там не припряталось что-либо неуставное). Он вынул лишь мешок, полный мандаринов (тоже отправив их на месяц в лоток с личными вещами), а всё остальное пихнул мне в руки. И всё по тому же сумрачному коридору меня отвели в камеру, которая – как мне тогда представлялось – все 28 дней отмеренного судьёй срока будет служить мне кровом.
