Антон посмотрел в хмурое ноябрьское небо, опустившееся ниже будто специально, чтобы раздавить его, и без того раздавленного, потом опустил глаза на свои новые кожаные ботинки и вспомнил о родителях. Они всегда давали ему самое лучшее, и он ни на секунду не забывал, кому обязан своим благополучием: ему выделили лучшую комнату, устроили в престижную гимназию, покупали дорогую одежду, оплачивали блестящих репетиторов, и, когда он в очередной раз подводил их веру в единственного, долгожданного сына, не говорили обидных слов, лишь с грустью вздыхали. Он поправил капюшон, чтобы промозглый ветер не растрепал его аккуратную стрижку, представив, как уверенным жестом её машинально поправила бы мама, увидев его таким.
Теперь тройка по химии… Каждую четверть, бросив все силы на исправление предыдущей плохой оценки, он неизменно забывал о других предметах, и снова приносил в дневнике ровно один постыдный балл. Ставить плохие отметки по литературе и русскому ему, сыну знаменитого писателя Перемыслова, учителя просто не решались, но в других случаях этот иммунитет не действовал. В прошлом году он с содроганием признался родителям, что просто не представляет, как ему сдавать ГИА по математике, и тогда отцу пришлось подкупать кого-то в приёмной комиссии – после чего он серьёзно сказал сыну, что впредь тот обязан быть на уроках внимательнее, ведь ему предстоит поступление в институт, а родительский ресурс не бесконечен… И вот, первая же четверть десятого класса окончилась провалом! И это в семье, где все были выдающимися учениками: папа, сын лесника из какого-то глухого посёлка, умудрился окончить тамошнюю школу с золотой медалью и, пока все его одноклассники отправлялись кто в армию, кто в тюрьму, а кто на завод, без всякой протекции поступил в Москву! Мама вовсе происходила из профессорской семьи, а её эрудицию и редакторское чутьё до сих пор превозносили все именитые гости их дома. Сёстры тоже учились на отлично, встречались на всех досках почёта его школы и нашли себя в престижных профессиях: старшая помогала отцу в его издательских делах, а младшая удивила всех гуманитариев-домочадцев и стала программистом. А он? Антон знал, что подумает отец: вместо уроков сын часто позволял себе лежать на кровати и подбирать мелодии на новенькой гитаре, которую выпросил на день рождения. Вручая её, Перемыслов-старший долго вспоминал, что в своём детстве мог лишь мечтать о любом музыкальном инструменте, но, не получив такого подарка, не жалел – в конце концов, выучить несколько аккордов он мог бы хоть сейчас, если б захотел, чего не скажешь о вовремя полученном достойном филологическом образовании. И как же он был прав!
Антон брёл к дому, понимая, что не хочет идти ни гулять, ни на предстоящую школьную дискотеку, на которой, в сущности, всё равно был лишним – тихий, задумчивый мальчик, очень худой и сильно сутулившийся, стесняясь высокого роста, он не пользовался популярностью ни у одноклассниц, повально увлечённых местными хулиганами, ни у одноклассников, соревновавшихся в развязности, чтобы этих девочек заинтересовать. Сейчас ему лучше просидеть весь вечер дома, доказывая родителям, что он отлично осознаёт свою вину и в следующий раз уж точно не оступится!
В пустом арбатском переулке в поле его зрения были лишь двое прохожих: старушка, терпеливо ожидавшая, когда её шпиц справит нужду под колесо припаркованного дорогого автомобиля, да девушка, идущая ему навстречу: кончики длинных светлых локонов, выкрашенные в розовый, развевались на ветру, куртка, несмотря на холод поздней осени, распахнута на груди, и, если бы она не расстегнула молнию, короткая юбка была бы, наверное, совсем не видна из-под этой куртки. Смотреть было неловко, и он опустил лицо вниз, а она, шумно и стремительно пролетев мимо, вдруг окликнула: «Антоха? Перемыслов?».
Вика. Училась в его классе до девятого, но после развода родителей переехала с матерью куда-то в спальный район. Отсутствие гимназической морали явно сказывалось на её внешнем виде – впрочем, она всегда была такой, одновременно и грубой, и очень доброжелательной, что отражалось даже в чертах её лица, по-раздельности вроде бы резких, но в единении производивших очень миловидное впечатление. Сейчас она, видимо, приехала в гости к отцу на каникулы.
- А ты что, из школы? – поинтересовалась она, заложив руки в карманы.
- Да. А ты?
- А я пошла прогуляться, так и знала, что кого-то знакомого встречу! Дома сидеть сил нет… Папаша мораль читает, а бабу его я видеть просто не могу!
Не зная, что на это ответить, Антон кивнул, готовый распрощаться и идти дальше.
- А ты не хочешь погулять?
Удивительно. Ещё ни одна девчонка не предлагала ему свою компанию, пусть даже от безысходности. Он хотел, было, отказаться, а потом подумал, что это, может быть, лучшая перспектива, чем мучительно признаваться родителям, какое несчастье случилось с ним в этот раз и выдумывать причины, почему оно могло произойти – от предвзятого учителя до отвлекающего соседа по парте.
- М-м… М-можно, – неуверенно ответил он, и с изумлением отметил, что девушка радостно улыбнулась. – А ты не замёрзнешь?
- А мы с тобой пивка возьмём, – подмигнула она.
Алкоголь Антон к шестнадцати годам, конечно, пробовал, хотя и не особенно любил, но пить пиво во время уличной прогулки казалось ему чем-то маргинальным. Однако Викина приветливая улыбка просто не позволяла отказать.
- Только я бы домой зашёл, рюкзак оставить.
Она с готовностью кивнула и развернулась в сторону его движения.
Дома никого не было. Антон вдруг вспомнил, что за своими переживаниями упустил главное: у отца была какая-то презентация, и они с мамой ушли до позднего вечера; возможно, по этой причине мама до сих пор даже не позвонила, чтобы узнать, какие у него новости, как называлось обычно выставление четвертных оценок. Он вдруг подумал, а так ли надо идти обратно в этот неуютный холод, пить противное пиво, если можно посидеть тут, открыв бутылку вина – вряд ли кто-то придёт в ужас, если они выпьют по бокалу, да и подаренного алкоголя в домашнем баре столько, что это вряд ли кто-то вообще заметит. Вика его предложение одобрила.
Вскоре они сидели в его комнате, забравшись с ногами на кровать, и пили красное французское вино из высоких бокалов, закусывая найденной в холодильнике почти целой сырной нарезкой.
- Крутая у тебя комната… У меня тоже такая была тут, у отца. А теперь мы с мамой живём в одной комнате, в другой – бабушка моя. Но я вот вообще не скучаю, – она с жаром положила ладонь с накрашенными ярко-красным лаком ногтями на высокую грудь, старательно обтянутую футболкой. – Здесь мы вечно были кому-то должны, а теперь у меня полная свобода!
- И что ты делаешь? – с любопытством спросил Антон.
- Я? Ничего!
- А где учишься?
- Да в школе районной… Но я туда не хожу. Бесполезная трата времени!
- Ну как же бесполезная, – с возмущением отозвался он. – Дальше же как-то надо устраиваться в жизни. Поступать в универ, искать работу… Кто тебя возьмёт, если ты даже в школе не доучилась?
- Я тебя умоляю! – с искренним недоумением уставилась на него девушка. – Сейчас 2014 год! Будущее за интернетом. Ты посмотри, сколько зарабатывают блогеры на одной рекламе! Какая там школа, кому она нужна! Снял дерущихся котиков – и ты уже знаменитость. А если делать скандальный контент, или если записать, например, приедающуюся песню – для этого ведь тоже больше ничего, кроме компа, не нужно… А у тебя, я вижу, гитара есть. Играешь?
Антон кивнул, но не хотел уходить от темы, которая внезапно завлекла его – он никогда ни о чём таком не задумывался, но всё же не готов был согласиться, что всё так просто. Он начал что-то говорить о музыке бессмертной, об однодневности интернет-успеха, но потом вдруг спросил:
- Вот ты чем конкретно собираешься заниматься?
- Не знаю, – беспечно ответила Вика, отпивая из бокала, – может, в эскорт пойду.
Серьёзно посмотрев на него, вдруг прыснула от смеха:
– Шутка! – и, снова посерьёзнев. – А может, и нет!
Она всё же заставила Антона взять гитару, и он принялся неуверенно наигрывать вчера разученную песню Нирваны. Вика смотрела внимательно, с большим любопытством, как его руки перебирают струны. Антон постепенно обретал уверенность: больше не думал о постановке пальцев, мотив словно изливался сам, минуя его тело, рождаясь где-то вовне, и он только слышал этот рваный ритм и видел её округлённые, как бы подпевающие ему глаза. Три песни спустя она, наконец, заговорила:
- Надо же, я и не знала, что ты так умеешь!
- Почему? – спросил он, догадываясь об ответе. Изворачиваться гостья не стала.
- Ну… Ты какой-то…задрот. – Вика испугалась, что задела парня и торопливо стала причитать. – Не пойми плохо. Ты отличный парень! Но даже выглядишь как-то странно.
- Как же мне выглядеть?
- Да чёрт знает. Как тебе хочется!
- Но мне хочется вот так!
- Ты уверен?
Антон вспомнил, как его, шестилетнего, мама привела в парикмахерскую и объяснила, какую стрижку ожидает увидеть на сыне. В последние годы он получал от неё деньги и ходил в салон сам, но там неизменно повторял парикмахерам то, что говорила много лет назад его мать. И эти брюки, этот джемпер, которые были сейчас на нём, тоже выбирала она, хотя и с ним вместе, но, властно поворачивая его перед зеркалом в примерочной, удовлетворённо приговаривала: «Вот так, одно с другим, очень хорошо будет смотреться! И просто, и серьёзно, и со вкусом».
- А как бы ты хотела, чтоб я выглядел? – спросил он, не заметив, как захмелел от второго бокала, стал болтливее и смелее, чем обычно.
- Ха! Я чего, стилист? – со смехом возмутилась она, но продолжила с большим жаром. – У тебя внешность такая, по сути, панковская! Вот и музыку ты такую играешь… Я тебя вижу в кедах, рваных джинсах, с ирокезом на голове… Тебе бы пошло!
Саша представил ирокез из своих тёмных, приглаженных волос, и засмеялся. Вика тоже расхохоталась.
- Я сама в моде ноль! Девки в классе всегда надо мной ржали – они ж у нас гламурные, все модные паблики читают… А мне насрать! Я себя вижу вот так! – и она гордо выпятила грудь.
Антон в очередной раз отметил, что она у неё очень большая для не слишком крупной девушки, и тут же смутился – от того, что думает об этом, и от того, что, кажется, задержался на ней взглядом дольше, чем можно было бы. В смущении пролепетал:
- По-моему, ты выглядишь очень хорошо!
Вика, ничего не ответив, полезла в сумочку и достала небольшой прямоугольник бежевой бумаги, а следом маленький пакетик, наполненный сероватой трухой. У Антона слегка кружилась голова, было хорошо, но происходящее он наблюдал как бы со стороны. Красными ногтями девушка принялась осторожно высыпать содержимое пакетика на бумажку, а потом так стремительно, ловкими движениями длинных, красивых пальцев скатала её в трубочку. Достала зажигалку и подожгла, затянулась, не вставая с кровати, придвинув к себе опустевшее от сырной нарезки блюдо вместо пепельницы.
- Будешь?
Антон пробовал курить однажды обычные сигареты – одноклассники долго уговаривали, любопытство взяло верх, но ничего, кроме сжавшихся, будто в тиски, лёгкие он не получил, да ещё и мама дома унюхала табачный дым, рассказала отцу, и с привлечением некурящих сестёр они вчетвером долго разъясняли ему, что развитому человеку необязательно завоёвывать авторитет в компании посредственных людей такими глупыми методами. Но сейчас странная мысль, что всё это до сих пор было не с ним и, может быть, именно сегодня живёт он настоящий, и, возможно, этому ему нравится играть на гитаре, идёт ирокез, приятно безделье и будет на пользу внезапный косяк.
Он принял самокрутку из рук подруги, затянулся и, к своему удивлению, не закашлялся. Всё начало пропадать, падать, тонуть в бесформенной дымке. Голова перестала кружиться, вытесненное на задворки беспокойство о предстоящем неприятном разговоре с родителями и тяготах новой четверти улетучилось совершенно, стены комнаты раздвинулись и пропали. Был только он, красивая девушка напротив, которая, как будто сквозь вату, глухо, издалека говорила ему: «Ты – не их собственность. Если родители произвели тебя на свет, они обязаны любить тебя любым! Обязаны хотеть, чтобы ты нашёл своё место в жизни и стал счастливым! А если они хотят, чтобы ты продолжал их жизнь, то зачем вообще тебя рожали? По-моему, это не любовь, а просто издевательство! Давно пора сказать «нет» своему стокгольмскому синдрому и выйти из клетки!».
«Стокгольмскому синдрому», – беззвучно повторил Антон вслед её двигающимся обветренным губам, по которым прошли две тёмно-бордовые узкие полосы – следы от засохшего на них вина. Он медленно придвинулся и поцеловал эти губы, не очень понимая, что делает, а она не отстранилась, но только с готовностью плотнее прижалась к нему. Прямо за окном каркала ворона, как будто хотела докричаться до них сквозь стекло, звонко ударился об пол, но не разбился, а с тугим напором покатился упавший бокал, и комната будто заполнилась дрожащим, переливающимся, смеющимся солнцем, как вся его жизнь. Счастье… Счастье… Мир больше никогда не будет прежним! Он сам больше никогда не будет прежним! Только счастье, только свобода! Счастье… Счастье…
Вика почему-то дёргала его за ногу, как будто пыталась стащить с кровати. В сказочном дурмане стена напротив совсем расступилась и превратилась в уходящие далеко тёмные, бесконечные сосны, немного расплывающиеся в его сонных глазах. Она стояла, ветер колыхал её светлые волосы и… пустой рукав куртки?..
Юная, хрупкая блондинка, тихо чертыхаясь и матерясь, одной рукой тащила Антона из норы, в которой тот, скрючившись, лежал.
- Ты чё, пьяный, что ли? – с раздражением спросила она, видя, что незнакомец очнулся.
Антон беспомощно озирался по сторонам, прежде чем стряхнул морок странного сна и смог произнести:
- Нет, но это был самый мощный глюк в моей жизни! А их, поверь, было у меня много, – он уставился на спасительницу. – Тебя как зовут?
- Ксюха, – процедила она сквозь зубы недовольно.
#мистика #детектив #триллер #фантастика #рассказ
