Период, когда не можешь писать приходит несомненно. В этот раз я был уверен, что не хочу больше писать. Мне понравилось то состояние, когда голова свободна от всяких мыслей. Однажды утром, я ехал в машине и слушал песню. Был поражен тем состоянием, что дает сочетание пары фраз, как меняется атмосфера дня, и чувства, прежде обыденные, растворяются в воздухе, возвышают мысль.
Тогда и появилось первое желание написать хоть что-нибудь. Я вспомнил про случай, произошедший со мной на кладбище, написал ту историю, затем следующую. А желание не исчезало.
День за днём я обдумывал про что можно написать. Возникла идея про то как мы копали могилы на бомжах. Передать атмосферу, которая сопровождает на тех похоронах, когда ты наедине с покойником. Рассказать, почему мучает совесть, почему обычные могилы не несут печати, как могилы на бомжах. Да они особые и те деньги, что добываешь, копая их и та еда, купленная за них она особая. Всё это хотелось рассказать. Я думал.
Передо мной стояли некоторые проблемы, преступления и нарушения, черный юмор, кровь, что впиталась в доски и закипает, когда они, доски горят, пожираемые костром, кровать-гроб и многое-многое, что нельзя рассказывать. И огромный мир снов. Охота, сокрытие следов, игры с черепами, зловоние, гной — существовал мир, хотелось его раскрыть.
Сегодня я поделился своими мыслями с Австралийцем.
– Я хочу рассказать историю от лица покойника. Думаю, это будет интересно, – сказал я. Австралиец копал внизу и поднялся к нам на верхние сектора. Напротив, через дорогу приехали вчерашние заказчики поминать покойного. Австралиец сидел и ждал пока они отъедут, чтобы снять помин с могилы.
– Я хочу рассказать историю про бомжа, его привезли на кладбище, а копальщик загулял, спустил его в могилу поленился закопать, присыпал снегом, а через неделю приехали копы, чтобы эксгумировать его. Всё это время бомж шарился по кладбищу, наблюдал за копальщиками, разговаривал с покойниками. Смотрел кто где как живет. То есть информации миллион, можно все выдать.
– Это ты про челябинского могильщика рассказываешь? – спросил Австралиец.
– Нет.
– Его по телевизору в новостях показывали он шестнадцать трупов в снег зарыл, а они весной оттаяли.
– Нет это я сам придумал.
– Ты смотри приедут, загребут нас, – сказал он. Мы разговаривали, поднимаясь к дороге, заказчики со вчерашней могилы, сели по машинам и уехали. Я ждал у обочины, а Австралиец снял с могилы сок и конфеты, предложил мне их, я отказался, мы шли вниз. Австралийца моя идея захватила:
– Можно подслушивать за разговорами, многое объяснить, – сказал он. Я свернул направо он ушел прямо.
Идея овладела мной. Я размышлял. К вечеру пришёл к выводу. Так и работает зло, оно сеет, потом жнет. Так называемое желание писать движет мной. Ради чего я был готов переступить через запреты. Первое – это табу, наложенное на сны. Я хотел обойти его, представив мир грёз в виде параллельного мира, а реальность стала бы сном. Второй – это запрет на то, чтобы сочинять про кладбище. Я хотел обойти его, не упоминая слово погост, получилось бы астральное пространство. Когда моя фантазия разыгралась, вырисовался мир из фильма ужасов, где секреты рвались наружу. Секреты, науськанные силами зла, я должен был выпустить их наружу. Создав серый, угрюмый мир, играя на струнах плачущих, на струнах потери близкого человека.
Когда я увидел картину во мне проснулся охотник. Он всегда вычисляет зверя, откуда он берет начало, откуда вырастают всходы.
Вначале текста я восхвалялся желанием писать. «Эта девочка смеется, тронулась умом. Комедийный жанр выбор или жизнь кино». Поэзия движет мыслью, увлекая её за собой. Я проследил за этой мыслью, как возникшее желание рассказать в конце дало всходы, открыть дверь и выпустить зло. Я не стану изощряться, чтобы подробно объяснить мысль. Раньше я назвал бы это охотой, если удавалось проследить, как возникают монстры. Сейчас же охота заменено словом грех. Малый перерастает в большой, а затем уже не удастся избавиться от них…
В писанине нужно быть осторожным, опасное это дело, очень…