Люся чувствовала себя несчастной-несчастной. Целый день.
И утром сначала она проспала, а потом, впопыхах, напялила на себя совсем негожий наряд - на колготах вон дыра и кофта обтягивает то, что приличные женщины скрывают от чужих глаз. Бублики на талии, например, скрывают.
А потом трамвай еще долго не приходил! И люди толпились на остановке - с надеждой глядели на дорогу. Ежились от холода и лица у всех были мятые и напряженные. Неблагополучные лица.
Лохматый парень нагло курил. И на него смотрели с осуждением: ишь, курит. А мы дыши тут.
Девушка, которая толпилась к Люсе ближе всех, подскакивала от нетерпения на месте. Будто она была и не девушкой, а суетливым щенком. Видимо, тоже очень опаздывала. Люсю девушка раздражала - и суетой, и щенячьими ужимками, и дурацкой зеленой шапкой с длинными ушами. “Ишь, развесила”, - думала Люся неодобрительно.
Ишь!
А потом трамвай приполз - пассажиры в нем сидели и стояли друг у друга на сонных головах. И все сорок минут пути Люсю толкали и задевали сумками. И “ушастая” наступала Люсе на обе ноги.
А через сорок минут трамвай сломался и все понеслись до ближайшей остановки. Люся тоже понеслась - снег и дождь в очки. Ботинки на ней зимние, тяжелые. И Люся громыхала этими ботами по мостовой. И чувствовала себя настоящей колхозницей с плодородных полей. Будто выкопала она картофель и сразу в клуб пошла, на пляски художественной самодеятельности.
А потом - рррраз. И не громыхает Люся, а поскользнулась и расползлась неуклюжей кляксой. И выразилась про себя нелитературным словом, и по сторонам покосилась - не смеется ли кто заливисто. Но никто не смеялся - никому и дела не было до кляксы. Зато у нее заболела лодыжка. “А пусть бы и сломать конечность, - думала Люся, - и дома бы сидеть. На законных основаниях. Чай бы пила в тишине и Антона Палыча читала”.
Люся работала в школе. И опаздывать на работу - очень вопиюще. Это двоечники всякие опаздывают. И другие педзапущенные дети.
А педагогу опаздывать должно быть очень совестно. Люсе было совестно и лодыжка разболелась особенно подло. На подступах к кабинету Люсю перехватила Жабка. Жабкой дети звали завуча Ирину Мефодьевну. Женщину роскошных пропорций и сложного характера. Лицом она смахивала на Водяного из советского мультфильма. Того грустного нытика, который умолял об общении, а никто с ним этого не желал.
- Людмила Ивановна, - сказала Жабка вкрадчиво, - там ваши дети, этот 6, простите, “Б”, совсем уж с ума сошел - на шторах висят и орут мартовскими котами. А Кузьмин и вовсе на подоконник влез - рискует, между прочим, своей молодой жизнью. А вы - опаздываете. Это вопиюще!
Люся обмерла и ринулась в класс. Там был цирк-шапито. Кузьмин с подоконника исполнял неприличную песню. Это произведение пели в пионерлагере в Люсином детстве всякие хулиганы. Откуда ее знал Кузьмин, оставалось загадкой. Остальные слушали Кузьмина и занимались своими делами - толкались и орали котами.
И весь рабочий день Люся была все так же отчаянно несчастна - бублики, вид взъерошенный, лодыжка и орущие коты. И дырка на колготах. Хоть и не видно ее, но Люся-то знает, что дыра есть. А из нее - пятка голая, домашняя. Неприличная и вопиющая.
А потом был опять дребезжащий вечерний трамвай. И он снова сломался там, где ломаться приличному транспорту вовсе непростительно - посреди пустыря. На пустыре - непролазная грязь. И дикие собаки, и далекие многоэтажки на горизонте. И пакеты пустые гонит ветер.
И лодыжка болит! Люся ковыляла, зажав в руке пакет с тетрадями 6, простите, “Б”. В тетрадях были одни глупости и двойки.
И брела Люся себе посреди безрадостных пейзажей. А потом - рррраз. И присмотрелась к пейзажам повнимательнее.
"А чего я несчастная-то?" - подумала она.
Небо-то какое! Космического цвета - морской волны. Очень необычное сегодня небо. Бери и любуйся бесплатно.
И птицы где-то поют себе. Как давеча противный Кузьмин на подоконнике. Но пел-то он хорошо, хоть и всякое вопиющее. Голос у этого Кузьмина чистый и звонкий. Таким голосом про Чебурашку и голубой вагон хорошо бы исполнять.
И уже пахнет близким теплом, хоть и кучи вокруг. Но пахнет-то не кучами, а оттаивающей землей и детством.
И немного почками тополя, хотя до почек этих - как до Луны с ноющей лодыжкой.
И собаки бегают. И вовсе они не страшные - им, как и любым живым созданиям, просто тепла хочется. И немного какой-нибудь еды.
И Жабка, если вглядеться, не такой уж и плохой человек. Просто одинокий и профессионально деформированный.
И бублики зимние она, Люся, сгонит! А не сгонит - так и пусть живут. Не в этом счастье.
А в чем? А в небе космическом и возможности дышать полной грудью - вдыхать близкую весну. И надеяться на лучшее впереди.
И на следующий день надела Люся розовое свое пальто. И волосы красиво причесала. А ботинки зимние убрала в чулан. И натянула легкомысленные сапоги. С каблуками. Задышала полной грудью.
И “ушастая” на трамвайной остановке улыбнулась Люсе как старой знакомой. А Люся ей улыбнулась в ответ. Тоже как давней знакомой.
Весна!