Здравствуйте
И снова с вами я и Любанька. Да-да, та самая. Сегодня транслирую в широкую общественность ее воспоминание из детства. Как родня напивалась, в деталях. А Любанька, как никто другой, любит их примечать, детали те...
Ну и как обычно, ничего не меняю, традиционно только лишь выделив жирным шрифтом ее слова. Почитаем? Ну тогда, как говаривал бывало небезызвестный Ю.Гагарин "Поехали!":
Гулянки в нашем доме собирались нечасто, два-три раза в год. И никаких там новых годов, дней рождений, и прочей светской хре@ни! Только большие религиозные праздники: Пасха, Рождество, Рождество, Успение Богородицы и прочее. Эти праздники «делились» между родственниками и отмечались в каждом доме по-очереди.
Когда бабушка была жива в доме вообще никаких гулянок не было. Я росла совсем в другом мире, в ветхозаветной старине. Там где в красном углу избы большой иконостас украшенный вышитыми полотенцами; еженощно теплится лампадка, освещая потемневшие лики святых (сколько масла лампадного сгорало!); где день начинается и заканчивается молитвой, строго соблюдаются посты и на всё спрашивается Божье Благословение.
По воскресеньям в наш дом набивалась куча народа. Друг двоюродного брата, семинарист, читал проповеди (он сейчас в монастыре, 50 лет был батюшкой). Потом старушка, по прозвищу Душа открывала старинную книгу в серебряном переплёте и читала молитвы. Все благоговейно внимали, хором говорили: «Аминь!» а мы с сестрой лазали по коленям и получали в угощение горсти конфет. Эти конфеты мы складывали в ящик стола и они там лежали пока "пнём не сядут"…
Иногда мама с папой ходили в гости, «посидеть». Мы оставались с бабушкой, долго не зажигали свет – «сумерничали», она нам рассказывала сказки и время от времени ворчала:
- От иде так долго шатаются, черти? Не дождёсси их…
Под бабушкины сказки и ворчание мы с сестрой засыпали. И не видели пьяного папу, возвратившегося с гулянки. О степени его опьянения прошлым вечером можно было судить утром, по грохоту чугунов и бабкиным причитаниям…
Когда бабушка умерла мне едва восемь исполнилось. До этого возраста я и близко не видела пьяных. И очень их боялась! И вот праздники стали отмечать и у нас. Презабавное это зрелище – пьяные мужики)))
Готовились к гулянке серьёзно: папа приносил из сарая два длинных дощатых стола и лавки, мама крутилась у печи, мы с сестрой расставляли на столе посуду. Еды было море, но всё по-простому: картошка, капуста, огурцы-помидоры, вездесущие винегрет и салат «Оливье», блины, пироги, котлеты, колбаса, сало, холодец. Народу приходило много, до 50-ти человек. Всех же накормить надо.
Часам к двум начинали собираться гости: пять маминых сестёр с мужьями, мамин брат с женой, папин двоюродный брат с женой и их дети. Всем двоюродным было уж за 20, и нас с сестрой, как самых маленьких, щедро одаривали. И не только конфетами)))
Перед трапезой – обязательная молитва. Читала обычно тётя Дуся которая «дослужилась» до должности церковного казначея. Помогал ей мамин брат. Я до сих пор удивляюсь: как дядя Ваня, живя примаком в доме тёщи-баптистки - пресвитера местной общины, мог сохранить православную веру, воспитать в ней детей и не отпустить в секту жену? Просто чудо какое-то!
Молились минут 15-20, потом дядя Ваня благословлял стол. И все принимались за еду. «Салат подайте, пожалуйста!», «Ой, котлеты какие вкусные! Из свинины?», «А соль где? Да вот, у тебя под носом!» и так далее. Из крепких напитков на столе - самогонка, водка и одинокая бутылка «Кагора», для женщин. Которая оставалась почти не тронутой. Потому что выпить по-настоящему могла только тётя Аня. Под неодобрительные взгляды сестёр она лихо опрокидывала рюмку водки, занюхивала кусочком хлеба, совала в рот огромный «навильник» солянки и сосредоточенно-задумчиво жевала.
Наверное рюмки ей было мало но если б тётя Аня позволила себе выпить ещё одну то её либо задушили бы либо утопили! И тут на выручку тётке приходили мужики. Делали отвлекающий манёвр – стенку, и тётушка, за их спинами, втихаря выпивала вторую рюмаху. Иногда и третью. Это был её предел. Был прецедент – выпила четвёртую, и весь вечер её рвало)))
Как у всякого мало и редко пьющего человека выпитое быстро ударяло тёте Ане в голову. Речь её становилась тягучей, движения суетливыми и мама, внимательно посмотрев на сестру, говорила:
- Ты, Нюрка, и пить-то не можешь! Чуть хлюпнула – и окосорылилась…
Тётя Аня, чтоб не быть в центре внимания, тихонько уползала в угол, прикидывалась дремлющей и постепенно трезвела. Зачем, спрашивается, пила?!...
Первым из строя выходил дядя Вася-старший. Прям, хрестоматийный был алкоголик, хоть книжки по нему пиши. После первой рюмки он улыбался во весь рот, таращил небесно-голубые глаза. Миленькие ямочки на его щеках превращались во впадины. Ямочки эти были не от природы, а от ранения: шёл в атаку, кричал «Ура!», повернул голову вбок. Пуля вошла в одну щёку, и вышла через другую, «прихватив» по дороге зубы. Его пьяная улыбка была похожа на оскал черепа, со множеством железных зубов во рту.
После второй рюмки дядя Вася начинал рассказывать небылицы про своих многочисленных друзей. В друзьях у него «числились» генералы от авиации, космонавты и прочий лётный истеблишмент наперебой предлагавший дяде Васе покатать его на своих персональных «Волгах». На самом деле, его катали или на тачке, или на санках, но вот летать он умел – с табуретки, башкой в пол! Редко какая гулянка обходилась у дядьки без «рогов».
Друга всего лётного состава СССР отволакивали в кухню и укладывали на старенькое одеяло. На кровать нельзя было – летун ссался. И не просто ссался, а выдавливал из себя реки, озёра и моря! И это за 30-40 минут… Потом дядя Вася просыпался, полз к гостям, ему наливали рюмочку, и он опять уходил в аут, и его опять оттаскивали в кухню, и он опять прудонил на одеяло. И так несколько раз. К концу гулянки дядька был мокрым до подмышек, а штаны на нём торчали колом. Так что я с младых ногтей знала, что такое «цвет зассанной ширинки». Вот такое тяжёлое детство…
Вторым склеивался дядя Вася-младший. У него была мания преследования. После первой рюмки он начинал озираться и прислушиваться: ему чудились голоса - осуждающие, принижающие. И чем больше дядька пьянел тем больше врагов ждали его за воротами. Он горячился, призывал всех собравшихся «разогнать эту шайку». Ему не верили, дядя Вася психовал, потом начинал подозревать что враги уже внутри, долго принюхивался к рюмке – не подсыпали ли туда яду? Иногда он убегал домой прихватив со стола ножик. А иногда затевал скандал, всё с тем же ножиком. В общем-то, он был опасен в этом состоянии. Очень опасен! Были случаи, что и ножом в кото-то попадал, и вилкой!
Успокаивал его папин брат, дядя Саша, здоровенный широкоплечий мужик. Он хватал дядю Васю за шкибот, и волок прочь из дома. Дядька, суча ногами, орал:
- Ты чиво? Пусти! Тебе ж посодют!!!
Курский мужик, с местным говорком. Так и не избавился от него до конца жизни…
К этому времени веселье достигало своего накала. Женщины, выпив по глоточку «Кагора», требовали гармонь. Гармонь приносил дядя Вася-старший, но у него до кнопок руки не доходили. В семье было ещё три гармониста, столы сдвигались в сторону и бабы начинали дробить ногами и орать залихвастские частушки. Еда уже никого не интересовала и только тётя Дуся тихонько пристраивалась в уголке и орудовала вилкой – наедалась впрок)))
Отплясавшись, женщины садились отдыхать, в «дело» вступал дядя Петя. Он брал в руки гитару – высокий, седовласый, красивый – и начинал петь. В его репертуаре были такие скабрезные песенки, что нас с сестрой быстренько спроваживали в кухню. Как будто мы оттуда не слышали: «…сиська правая замусолена, на п**де хоть сметану взбивай…»! И как будто только что не слышали похабные частушки…
В кухне мы с сестрой затевали какую-нибудь игру с дяди Петиным зонтом. Зонт был трофейный, его дядька из самого Берлина привёз. Большой такой, чёрный. Мы строили из него домики, использовали как парашют – прыгали с табуреток и печки. Однажды мы решили поиграть в индейцев а зонт у нас был пирогой. В общем, кранты зонтику пришли)))
Отдохнув, женщины пытались отобрать гитару у дяди Пети, чтоб заткнуть поток похабных песен. Дядя Петя не сдавался и его брали «на слабо»: мол, не выпить тебе зараз стакан водки, ни в жисть! Дядька, гордо откинув седой чуб, брал стакан двумя пальчиками и выпивал одним духом… Через несколько минут его оттаскивали на кровать, что было совершенно безопасно – этот дядя был крепким на низ.
В это время нам можно было заходить в комнату. Женщины опять отплясывали и горланили частушки, им помогал дядя Коля. Частушек он знал множество, и довольно приличных, но с «изюминкой». Начав петь очередную, он вдруг замирал – с открытым ртом, с поднятой рукой – и все понимали, что он на ходу заснул. Дядьку клали под бочок к дяде Пете (тогда такой расклад не вызывал никаких ассоциаций), а веселье продолжалось…
Постепенно народу в доме становилось всё меньше – молодёжь убегала в клуб. Уставшие женщины усаживались за столы и просто пели песни. Папа, перепив, становился гадким: всех поддевал и подначивал, иногда нападал на дядю Ваню. Тот тоже "петушился" и жена быстренько уводила его домой. А папа не унимался, и мама хлопала его ладонью по толстым губам. Папа орал:
- Не трогай мой рот! Поди, за п**ду рукой хваталась!
После этого он получал настоящих люлей от мамы, пинками загонялся в спальню, лёгкая подсечка – и он лежит на кровати! Засыпал мгновенно, но иногда всё же успевал сказать:
- Чё дерёсси-то, дуро...ио...бина?!
Веселье потихоньку сходило на нет. Дядя Саша, выпив бутылки три, казался совершенно трезвым. Он растаскивал мужиков по домам: дядю Васю на тачке (санках), дядю Петю на плече. Дядя Коля шёл сам, повиснув на руке своей большой жены. И всё время бормотал: ничё, моя дорогая, зараз дойдём…
Наутро мы просыпались от маминого голоса. Она отчитывала папу за вчерашнее поведение. Папа, с несчастным видом, с мокрым полотенцем на голове, виновато причитал:
- Да понял я всё… Сдохну щас, наверное…
Мама, чтоб не допустить «сдыхание» мужа, наливала папе рюмочку «Кагора». Больше в него ничего не лезло)))
На этой позитивной нотке буду с вами прощаться. Всем здоровья, благоразумия и удачи! Огромное спасибо Вам, просто за то что Вы есть! Обнимаю, успехов!