«Сцены из Ченстоновой трагикомедии: The covetous Knight». Так Пушкин предваряет текст ещё одной «маленькой трагедии» - «Скупой рыцарь». Однако, в отличие от «Пира во время чумы», этот подзаголовок – явная мистификация. Уильям Шенстон (Ченстон, как пишет Пушкин) - совершенно реальный английский поэт, однако, как указывают исследователи, среди его произведений нет ничего похожего на «Скупого рыцаря».
Эту пьесу Пушкин опубликовал в 1836 году, в первой книжке «Современника», подписав «Р.» (французский инициал фамилии). Возможно, мои читатели вспомнят, что 2 февраля 1837 года должно было состояться её представление в бенефис В.А.Каратыгина, да гибель поэта помешала. А работал над ней Александр Сергеевич в первую Болдинскую осень (на рукописи есть дата «23 октября 1830 г.» и эпиграф из Державина: «Престань и ты жить в погребах, Как крот в ущельях подземельных»).
Однако, видимо, замысел произведения возник значительно раньше. Практически все пушкинисты связывают «Скупого рыцаря» с записью, сделанной поэтом в начале 1826 года на черновой рукописи «Евгения Онегина»:
«Жид и сын
Граф».
Сломано немало копий спорщиками, чей сын имеется в виду (из-за скобки, поставленной поэтом, - см. в левом верхнем углу), хотя у меня иногда мелькает еретическая мысль: а связана ли вообще эта пометка с «маленькой трагедией» или Пушкин записал свой какой-то другой замысел, впоследствии не осуществлённый?
Затем «Скупой» будет упомянут в списке драматических замыслов, который обычно относят к 1827 году. Очень любопытный список! Здесь помянуты ещё «Моцарт и Сальери» и «Дон-Жуан», а также и другие названия. Некоторые из них, видимо, невозможно было воплотить из=за цензуры («Иисус», «Павел I»). Другие интересны по литературным ассоциациям («Димитрий и Марина» - мне немного странно: ведь «Борис Годунов» уже завершён; «Влюблённый бес» - тут, конечно, нужно вспомнить очень таинственное произведение «Уединённый домик на Васильевском», может быть, когда-нибудь дойду и до него!). Некоторые замыслы, увы, канули в Лету: «Ромул и Рем», «Беральд Савойский» (С.М.Бонди полагал, что это фантазия на тему рассказа о Беральде, принце Савойском, из французского сборника XVIII века «Bibliothéque de campagne»), «Курбский».
***************
Так или иначе, «трагедия скупости» была написана – и дала повод самым разным версиям трактовки её : говорят и об исторических отсылках, и о продолжении темы, поднятой другими писателями, и даже об автобиографическом характере пьесы, изображающей в завуалированном виде взаимоотношения Александра Сергеевича с отцом.
На этой версии остановлюсь на минутку. Действительно, скупость Сергея Львовича Пушкина хорошо известна и о ней немало рассказано. «Сергей Львович был нежный отец, но нежность его черствела ввиду выдачи денег. Вообще был он очень скуп и на себя, и на всех домашних. Сын его Лев, за обедом у него, разбил рюмку. Отец вспылил и целый обед ворчал. “Можно ли, – сказал Лев, – так долго сетовать о рюмке, которая стоит двадцать копеек?” – “Извините, сударь, – с чувством возразил отец, – не двадцать, а тридцать пять копеек!”» - записал П.А.Вяземский. На отказ отца материально помогать сыну указывали многие биографы поэта: «Сергей Львович никогда не оказывал ни малейшей помощи своему сыну Александру, и тот справедливо говорил своим деревенским соседям, знавшим его семейные дела, что он едва ли получил от отца во всю свою жизнь до пятисот рублей ассигнациями. При всём том тщеславие Сергея Львовича тешили успехи его сына, и он по-своему ценил их и гордился ими», «С.А.Соболевский рассказывал, что Ал. Серг-чу приходилось упрашивать отца, чтобы ему купили бывшие тогда в моде бальные башмаки с пряжками, и как Сергей Львович предлагал ему свои старые, времён Павловских».
Да и сам Пушкин писал брату из Одессы: «Изъясни отцу моему, что я без его денег жить не могу. Жить пером мне невозможно при нынешней цензуре; ремеслу же столярному я не обучался; в учителя не могу идти… Мне больно видеть равнодушие отца моего к моему состоянию, хоть письма его очень любезны. Это напоминает мне Петербург — когда, больной, в осеннюю грязь или в трескучие морозы я брал извозчика от Аничкова моста, он вечно бранился за 80 коп. (которых верно б ни ты, ни я не пожалели для слуги)».
Но всё же мне кажется, что подобное сведение счётов с отцом (а недавно мне попалась в Дзене статья, вновь именно так трактующая трагедию) – всё же мелковато и слишком примитивно для гениального поэта.
После смерти Пушкина в его бумагах нашли пачку отдельных ненумерованных листков, объединённых в обложке с названием «Table-talk» (Застольные разговоры). Здесь собраны, в основном, исторические анекдоты, но есть и несколько литературно-критических записей, в частности, знаменитое сравнение персонажей Мольера и Шекспира, где записано: «У Мольера скупой скуп — и только; у Шекспира Шайлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен».
Записи обычно датируются 1830-34 г.г. Мне очень интересно, как соотносится запись о «скупом» с «маленькой трагедией». Ведь Пушкин создаёт абсолютно самостоятельное произведение, не имеющее никакого сходства с пьесами Мольера и Шекспира. К тому же у Мольера «Скупой» - ярко выраженная комедия (базирующаяся на античной комедии Плавта «Кубышка» и даже дословно повторяющая несколько сцен из неё), комедией назван и «Венецианский купец» Шекспира, хотя здесь намешано столько мотивов, что скорее его жанр можно определить как драму. У Пушкина же – безусловно трагедия.
Иногда можно встретить мнение, что «маленькие трагедии» Пушкина посвящены изображению смертных грехов – правда, из семи отражены лишь четыре: гордыня (Вальсингам), похоть (Дон Гуан), зависть (Сальери, о котором речь впереди) и жадность (Барон). Что ж, возможно и так, хотя, по-моему, у поэта всё куда сложнее.
Мне «Скупой рыцарь» кажется интереснейшим произведением хотя бы потому, что он не похож ни на один «бродячий сюжет» (как «Каменный гость»), не отражает трактовки реальных событий (как «Моцарт и Сальери»), не является вольным переводом (как «Пир»). Он абсолютно самостоятелен. И очень необычен.
Прежде всего, повторю то, на что указывают практически все исследователи: своего рода оксюморон в самом заглавии. Очень часто названия знаменитых произведений настолько всем известны, что мы, привыкнув к ним, даже не вникаем во вложенный авторами смысл. Так и здесь: сочетание настолько привычно, что не задумываемся - а может ли рыцарь быть скупым? Могут ли скупость и рыцарство быть соединёнными в одном человеке?
Мольеровский Гарпагон – буржуа-ростовщик, ростовщик и шекспировский Шейлок, на дворянство и благородство не претендуют ни тот, ни другой. Барон Филипп у Пушкина – не только титулованный дворянин, но и бывший придворный, не случайно Герцог будет вспоминать:
Он был друг деду моему. Я помню,
Когда я был ещё ребёнком, он
Меня сажал на своего коня
И покрывал своим тяжёлым шлемом,
Как будто колоколом.
Даже сейчас, отказываясь от придворной жизни, Барон скажет о своей готовности исполнять вассальный долг:
Бог даст войну, так я
Готов, кряхтя, взлезть снова на коня;
Еще достанет силы старый меч
За вас рукой дрожащей обнажить.
И, видимо, в былые времена Барон не раз проявлял свою доблесть. Молодой Герцог напомнит ему:
… мой отец
Вас уважал. И я всегда считал
Вас верным, храбрым рыцарем
Кажется странным превращение блестящего приближённого герцога в скупца, как будто лишившегося способности чувствовать. Нам неизвестно, что послужило причиной этому, но мы ясно видим, что обладание богатством заслонило у старого Барона все человеческие страсти.
Каким же предстаёт он перед нами? В знаменитом монологе Барона будет вопрос-восклицание «Что не подвластно мне?» И окажется, что слишком многое…
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь