Сказано: история не терпит сослагательного наклонения. А кто проверял? Что если за сказанным кроется элементарная лень или трусость человечества? Вот следопыт «РП» Николай Фохт смело вмешивается в историю, перекраивая на свой, позитивный лад. Короля спасает в данном номере. А история? Она не то что терпит — она принимает как великую милость.
Есть мечта
Это же не политический вопрос, да? Это ведь вопрос нравственный, даже философский, правда?
И это, как ни крути, очень сложный вопрос.
Слабость меньшинства, сила большинства, а даже и наоборот — сила тех, кого меньше. Как ни жестоко звучит, это логично. И в большом, широком, вселенском смысле естественно: побеждает сильнейший. Он стал сильным, большим и доминирующим, потому что выигрывал гонку на выживание. В его крови, сильного, память о предках, которые зря, что ли, жертвовали и брали грех на себя — чтобы детям жилось лучше. Чужие, они как, они хотят в отместку, да и просто из зависти; да и еще из-за того, что сами по себе такие жестокие и дикие, они и хотят нас уничтожить, сильных и в целом избранных; хотят устроить тут, на святых наших землях, политых кровью отцов, в храмах, осененных милостью Божьей; хотят в шахтах наших, на скважинах и карьерах, полных природными ископаемыми и черноземом в основном; даже вечная мерзлота им покоя не дает — хотят и ее, матушку, прибрать к кровавым своим рукам; хотят они свои нечистые и языческие пляски устроить в кущах наших, в наших садах и теплицах. Мне кажется, вот так примерно работает эта генетическая память сильного большинства (или даже иногда сильного меньшинства).
Хотя формально все за равенство и братство, как завещал великий Робеспьер.
Формально «за», но практически, по жизни, ни пяди не отдадим. Никакому меньшинству: ни сексуальному, ни национальному, ни инвалидам, ни, разумеется, женщинам, хотя их как раз большинство. Им только дай волю, только пусти в тот самый огород — проср…т и разворуют. Инвалидов и женщин это тоже касается, не говоря уж о чурках и пид…расах. А так-то да, все у нас равны: и беспартийные, и безбожные, и несидевшие, и неподсудные, и иностранные представители. Хотя все это лишние люди — так с ними и будем поступать, как с лишними.
Это совсем не политический вопрос. И не религиозный. Это вопрос, без решения которого и человек пока не человек, а так, простое мыслящее животное. И борьба за то, чтобы все были изначально равны (потому что потом, в перспективе, конечно, никакого равенства не будет — но это другая история), — это война с молохом, почти без шанса победить.
Но избранные побеждают. Цена победы, в общем, всегда примерно одинаковая. В том смысле, что всегда приходится цену заплатить, каким бы ты ни был правым, мудрым, святым. Все равно сдерут с тебя эту цену, в три шкуры сдерут.
Я слушаю Мартина Лютера Кинга, я смотрю видео, я читаю мемуары про этого человека. Я почти равнодушен к его ораторскому искусству, я принимаю без всякого внутреннего сопротивления информацию о его романах на стороне, спокойно отношусь к констатации его, в общем, компромиссной позиции по важным, глобальным вопросам. Он, моральный лидер темнокожих в США, нобелевский лауреат, застреленный в Мемфисе в шестьдесят восьмом, — обычный человек. Он честно и дословно понял и принял христианские заповеди и, в общем-то, действовал по образу и подобию. И прототип тоже был человеком, с человеческими же слабостями — наверняка сюжет с Марией Магдалиной интерпретировался и проецировался в том числе на Мартина Лютера Кинга. Подвержен, но как может противостоит, да и подвиг, за который взялся, важнее намного.
Я слушал, я смотрел, я читал — странное ощущение. В его глазах нет ни покоя, ни уверенности, ни решимости. Он как будто в перманентной борьбе, в непрекращающихся сомнениях, в постоянном выборе. Но вот главное — выбирает он самый сложный путь, самый сложный и, значит, самый правильный.
И результат, конечно, удивительный. Таких побед, которые принесла слабая, казалось бы, тактика непротивления злу насилием, можно сказать, любовь к врагу и заведомое прощение врага, не было прежде у лидеров движения за расовое равенство. Это был скачок, невероятный, немыслимый. Самое интересное, что мирная тактика принесла плоды и в случае с духовным наставником Кинга Махатмой Ганди (был убит в сорок восьмом). И даже сам факт расправы над Кингом (и Ганди) доказывает, что они совершили невозможное — без насилия.
Ну вот, поэтому и надо будет спасти Мартина Лютера Кинга — Ганди тоже надо, но всему свое время. Хотя, разумеется, как всегда, сначала затея эта кажется напрасной: на вскрытии тела Кинга обнаружилось, что у него было сердце старика, а не тридцатидевятилетнего мужчины. Долго он в таком режиме не протянул бы все равно. Но тут как — каждый день жизни такого человека разрастается в год, может, и больше. Да и надо прервать эту подлую последовательность, отменить зловещую плату, это вечное «за все хорошее — смерть».
Страдания и величие
Должен сказать, Мемфис мне показался низкорослым. Да нет, город большой, чего говорить, есть и высотные здания, сити есть, но вот тот район, в котором я оказался, который интересует меня, — классическая двухэтажная Америка. Все как в играх GTA — там, правда, LA имеется в виду, но схема та же. Плотный, яркий центр с современной архитектурой, со зданиями в стиле колониального классицизма (в основном тут, как у нас говорят, госучреждения — суд, мэрия, ЦУМ и все такое), но чуть отойдешь, едва покинешь эту обязательную, презентационную зону, оказываешься сразу в пригороде. С дворами, задворками, на наш-то вкус с дачными домиками, одно- и двухэтажными. Вот этот простор и царит на Малберри-стрит, улице, где стоит мотель «Лоррейн». Там в номере триста шесть провел последние часы жизни Мартин Лютер Кинг. А через дорогу, на холмике, который и дает тактическое преимущество, — апартаменты «Морроу энд Янг». Вот тут, в концептуально неудобном креслице, тесном, без мягкого сиденья, чтобы особо не засиживались, я жду консьержа — мне надо с ним договориться о комнате. Время, как я подозреваю, у меня есть, можно еще раз собраться с мыслями, подытожить, вспомнить, зачем тут я, ради чего.
Вот, кстати, неожиданно выяснилось, что про Мартина Лютера Кинга у нас, в России (и в СССР), не очень-то много популярных, доступных материалов. Самая известная (ну, так мне показалось) биография журналиста Уильяма Роберта Миллера написана, можно сказать, по горячим следам. Она совершенно безэмоциональна, что, с одной стороны, плюс. Однако с другой — текст формален, никогда не заподозришь автора в том, что он был участником событий и почти всегда был рядом с героем. Может, потому что журналист, Миллер рассказывает о Кинге, будто листает документ за документом. И ему важно пересказать смысл борьбы Мартина Лютера, содержание его подвига. А все, что он видел своими глазами, волшебным образом тоже звучит как отчет в какую-нибудь комиссию по расследованию, не как репортаж даже. Документальные фильмы, художественные — почти та же история. Отстраненная интонация, будто события происходили сотни лет назад. Сразу, не дожидаясь, эпический жанр.
Так мне показалось.
В двух словах, дело было так. Мартин Лютер Кинг родился в семье пастора баптистской церкви в двадцать девятом году прошлого века в Атланте — юг Америки. Всю жизнь близкие звали его Майк (а он так и записан был, как и его отец, кстати). Но потом что-то случилось, что-то эволюционировало, и отец поменял имя и сыну, и себе на Мартин. Таким образом, в семье два Мартина Лютера Кинга — старший и младший. Никто не скрывает, что отец в детстве бил Мартина. То есть с насилием, хотя, конечно, родительским, которое всегда «во благо», он столкнулся рано. Судя по всему, в нем с детства была тревожность, он рос эмоциональным ребенком. И, наверное, учился прятать свои чувства, любые проявления. Мартин отлично учился, особенно преуспел в ораторском искусстве. Поступил в колледж Морхауз (для темнокожих), окончил его в сорок восьмом, стал бакалавром «искусств в социологии». Поступил и в пятьдесят первом окончил честерскую духовную семинарию Крозер со степенью бакалавра богословия. В пятьдесят пятом защитился, стал доктором богословия. Я позволю себе поделиться наблюдением. Мартин Лютер Кинг-младший в отличие от отца, классического пастора, совсем не похож на священника. Его проповеди — это вполне светские выступления — поэтические, возвышенные, с христианской риторикой и образностью, но совершенно политические. В том смысле, что смысл, послание в них, с одной стороны, конкретно, с другой — оно касается места человека не во вселенной, а вот непосредственно в этом городе, в этой стране. Библейский, евангельский инструментарий Кинг-младший предлагает применить для борьбы — смиренной, но до последнего. Наверное, многие священники и до него решали политические задачи, только, мне кажется, Кинг-младший именно скрестил открыто политику и церковь, сделал из себя политика нового, духовного типа.
Это давало ему возможность агитировать на улице и проповедовать в храме. Его скрытый, но большой темперамент требовал борьбы. Его христианское призвание требовало терпения. Он не стал терзаться, страдать из-за этого противоречия, он нашел пример, способ, путь, где можно совмес-тить. Кинг-младший стал последователем идей и методов Махатмы Ганди. Ненасильственный активизм, непротивление злу насилием — на самом деле именно идеальный политический инструмент. Абсолютно легальный, действенный.
И начало было удивительным, красивым…
Да, самое главное же. Мартин Лютер Кинг-младший, как и положено, вырос в ненависти к белым. В послевоенной Америке, конечно, никакого рабства не было, по конституции темнокожие граждане были равны белым. На самом деле расовая сегрегация на местах процветала, была вполне формализована и легализована. Места для цветных в кафе, места только для белых в транспорте. Ну и в избирательных правах (а это, в общем, основополагающее право) цветные граждане на деле были поражены. Из какой бы благополучной семьи ни был Кинг-младший, каким бы уважением ни пользовался его отец, он, как и любой темнокожий Юга, подвергался унижениям на каждом шагу. Кинг-младший ненавидел белых, но его мечтой из знаменитой речи-проповеди было сесть за один стол с белым братом, забыть вражду. Униженный предлагал мир абьюзеру, как победитель. Не просил, а делал милость. Это сильно, это очень мощно.
К этой речи, к грандиозному маршу на Вашингтон, к получению Нобелевской премии он шел-то всего чуть больше десяти лет. Первым знаковым с политической точки зрения (да с какой угодно) актом стал бойкот автобусных линий в Монтгомери. Темнокожую Розу Прайс арестовали за то, что она отказалась уступить место в автобусе белому. Кинг-младший возглавил протест. Бойкот длился больше года. За это время в дом Кинга была брошена бомба, он был арестован. Экономический и имиджевый ущерб был настолько велик и очевиден, что окружной суд признал практику расовой сегрегации на автобусных линиях Монтгомери неконституционной. Кинга выпустили из тюрьмы, он стал национальным героем, моральным лидером темнокожего населения Америки.
ФБР vs МЛК
Он продолжал линию ненасильственного сопротивления. Он был очень эффективным уличным политиком, который ставил и достигал глобальных целей. Да, за ним следило ФБР, им интересовалось ЦРУ, его пытались причислить к коммунистам. Никакая Нобелевская премия мира не защитила его от презрения и откровенной ненависти не только рядовых куклукс-клановцев, но и консервативных политиков. Но тем не менее с ним считались, своими маршами он шел напролом. Он добился принятия «Закона о гражданских правах» и «Закона об избирательных правах» — подтверждающих, закрепляющих на деле равенство всех граждан Америки, невзирая на расовую принадлежность. Мартин Лютер Кинг выступил и против войны во Вьетнаме. Он долго медлил, может быть, даже слишком долго с осуждением американской интервенции. Он вел себя как политик, он пользовался компромиссами. Он понимал, что, пока он не скажет слова, осуждающие эту войну против «таких же меньшинств» во Вьетнаме, он может сделать для своего народа еще больше, чем уже сделал. Но проповедник, праведник, победил. И, разу-меется, услышав правду, от него отвернулся истеблишмент, от ястребов до либералов. Ну как же — идет война, а ты против Родины! Руководитель ФБР Гувер потихоньку стал сливать накопленный компромат (в основном, надо понимать, это были прослушки о внебрачных интимных связях Кинга; есть предположение, что там фигурирует изнасилование, при котором присутствовал Кинг, — точно сложно сказать, материалы засекречены до две тысячи двадцать седьмого). Но надо сказать, что на решительные шаги по дискредитации Кинга Гувер, а значит, и федеральное правительство не решились. Можно сказать, потому что боялись протестов афроамериканцев, а можно предположить, что добытый материал был не очень убедительный. Про любвеобильность Кинга, как я понимаю, знали все, включая его жену Коретту. Не то чтобы это было нормально, но Кингу прощали.
Его убил Джеймс Эрл Рей, бывший военный, рецидивист, белый. Чуть было не сказал «разумеется, белый» — первое-то покушение на Кинга совершила темнокожая безумица на автограф-сессии: Кинг подписывал свою книгу «Путь к свободе». Изола Карри ударила его в грудь канцелярским ножом. За то, что ей показалось, что Кинг коммунист.
Рей выстрелил из окна ванной комнаты на втором этаже «Морроу энд Янг», где я сейчас сижу в неудобном винтажном кресле. Спланировать убийство было нетрудно. Охраны у Кинга особой не было, о его перемещениях и планах было известно — он приехал в Мемфис, чтобы возглавить движение коммунальщиков, темнокожих, которые боролись за равные с белыми права. Ну да, неравенство продолжалось, несмотря на законы. Было известно, что Мартин Лютер Кинг остановится в мотеле своего друга «Лоррейн», даже номер был известен, он всегда там останавливался, в триста шестом. Из окна ванной дверь номера, открытый проход, парковка под номером как на ладони. Одним выстрелом Рей убил Кинга.
Разумеется, сразу после этого убийства появились сомнения, что Эрл Рей сам организовал покушение. Конечно, говорили и говорят, что замешано тут ФБР, что это Гуверу было выгодно ликвидировать идеологического противника (хотя Кинг и Гувер формально как бы примирились, во всяком случае, они встречались и обсудили ситуацию и свои взаимоотношения). Возник таинственный Рауль, который якобы получил винтовку из рук Джеймса, а сам Джеймс даже и на спусковой крючок не нажимал. Циркулируют в медиа «неопровержимые нестыковки»: и баллистическая экспертиза не смогла однозначно доказать, что именно из винтовки Рея был убит Кинг, и что есть отпечатки Рея на оружии, а вот в номере, из которого он стрелял, ни одного «пальчика», да и отказался киллер от своих признательных показаний и хотел нового процесса. Этого хотела и семья Мартина Лютера Кинга — но Джеймс Эрл Рей скончался в тюрьме, не успев рассказать ничего нового.
Ну, конечно, по поводу баллистики сразу вспоминается убийство Джона Кеннеди, там экспертиза тоже многим казалась неубедительной. Про отпечатки — приложив минимальные усилия, можно выяснить, что в комнате номера, может, и не было отпечатков Рея, но в ванной, откуда он стрелял, их завались. К тому же, если бы какой-нибудь Рауль захотел подставить Рея, он оставил бы винтовку с отпечатками прямо на месте выстрела (по легенде, Джеймс купил оружие для Рауля, поэтому там остались его следы), но винтовку нашли в городе, на помойке, кажется, — так поступают все стрелки. И еще: Рея видели убегающим от «Морроу энд Янг». Там же открытая местность, говорю.
Но дело не в этом. Раскрывать раскрытое преступление не мое дело, мне надо предотвратить убийство Мартина Лютера Кинга-младшего. Я для этого тут, в Мемфисе, на стульчике.
В Мемфисе без убийства
— Да, я вас слушаю, сэр. — Средних лет мужчина, с легкой сединой, белый, не в ливрее, но в таком ужасном люстриновом костюме василькового цвета, что любая униформа лучше.
— Мне нужна комната с ванной, на несколько дней. У вас ведь тихо тут?
— О, вообще, конечно, тихо. Если бы не эти события, если бы не мусорный бунт…
— А что, и сейчас волнения?
— Да вроде они успокоились, уж не знаю, как там дальше пойдет.
Консьерж суетился, мне кажется, он знал, что в первый приезд Кинг останавливался в сотне метров от его меблированных комнат.
— Так что с номером?
— Ах, да. У нас все с ванной комнатой.
— Я бы хотел посмотреть сначала на втором этаже.
— Конечно.
Мы поднялись и сразу попали в нужную комнату. Потом осмотрели оставшиеся свободные, в том числе на первом. Меня интересовал номер строго под комнатой, в которой послезавт-ра окажется Джеймс Эрл Рей.
— А я правильно понимаю, что постояльцев сейчас не очень много?
— Да, к сожалению, мертвый сезон. Да и беспорядки эти. Мы даже почасово сдаем. Но уверяю вас, к концу месяца, не говоря уж про май, тут не протолк-нешься. Так вы определились?
Мне в мае и не надо, мне надо до послезавтра продержаться.
— Ага. На втором. Вот та, откуда вид открывается…
— Простите, мистер, но номер забронирован. Послезавтра туда въедет постоялец.
— Так это послезавтра. А я сегодня. А днем переселюсь вот в тот, который мы последним смотрели.
— Вам что, сэр, эта сторона пришлась по душе? — Конечно, я почувствовал в голосе портье иронию — ну и что?
— Да, зеленая сторона. И холм этот, живописный. В целом.
Консьерж опустил глаза, сделал вид, что разбирает какие-то записи в книге клиентов.
— Да без проблем, сэр. Вот ключ от номера, отдыхайте. Я смотрю, у вас совсем нет багажа. Вы же приезжий?
— Да как же нет, а это? — Я тряхнул страшным советским портфелем из кожзаменителя. Внутри зазвенели инструменты. — Гантели, — объяснил я.
Консьерж решил ничему не удивляться. Он оставил ключ на бюро и выскользнул на улицу — там садовник, или как его называют, занимался обрезанием веток.
Я поднялся в номер и тоже, наверное, не оставил ни одного отпечатка в комнате. Потому что сразу оказался в ванной. Осмотрел раковину. Развод-ным ключом из портфеля ослабил гайку вентиля холодной воды. Труба замаскирована внутри тумбочки с дверцей. Ага, никакого сифона, так даже лучше. Пластик еще не проник в сантехническую вселенную, все такое настоящее, железное. Не без труда ослабил гайку, подтянул верхнюю часть трубы, чтобы образовался зазор. В приготовленный по такому случаю презерватив набрал воды, спрятал на полу, в тумбочке, под трубой. Вряд ли Джеймс перед выстрелом будет руки мыть. А даже если и захочет, мне на пользу.
Закончив с сантехникой, вышел из номера, прогулялся по апрельскому городу. В квартале от своего пансиона набрел на кафешку, такую, с диванчиками. Заказал острых крылышек и молочный коктейль — зачем выпадать из тренда?
Утром переехал на первый этаж. Я знал, что сегодня Кинг выступает в Мейсоновском храме, знаменитая речь «Я был на вершине горы». Последняя. Провидческая. Ну, если завтра у меня не получится. Рванул было туда, но на полдороге вернулся. Я видел ее много раз. Накануне рейс Кинга в Мемфис перенесли из-за угрозы взрыва самолета. Он говорил в каком-то трансе, мне даже показалось, был не очень адекватен. Но как может человек под кайфом произносить такие слова, так четко, так правильно. Ему угрожал весь мир, все были против него, все хотели его смерти — так ему казалось. Он буквально рухнул на руки сподвижников, выйдя из-за кафедры. Да, я знал, что он не хотел выступать, плохо себя чувствовал — но люди собрались, но они просили его. Как проповедник, как политик, как праведник он не мог не прийти.
Я вернулся в номер и крепко заснул.
Джеймс въехал в номер часа в два. Его почти не было слышно. Только в ванной, прямо надо мной, скрипнула рама. Он поднял ее, чтобы наблюдать за номером Кинга в бинокль. До покушения еще четыре часа.
В половине шестого я приступил. Плеснул из кружки несколько раз на потолок в ванной, разлил воду вокруг раковины, обильно так разлил. Выбежал в холл, бросился к консьержу.
— Меня верхний жилец заливает.
Менеджер осмотрел потоп в моей ванной и, в общем, без спешки пошел на второй этаж. Я, разумеется, за ним.
— Сэр, откройте, у вас неисправен водопровод.
Никакого ответа.
— Сэр, я вынужден буду открыть своим ключом и вызвать полицию.
Послышались шаги. Дверь приоткрыл именно Джеймс Эрл Рей.
— Отвалите, у меня все нормально.
— Хорошо, сэр, я посмотрю, и мы все решим.
— Да иди ты, говорю же, у меня никакой протечки.
— Но только у вас может быть, у постояльца под вами потоп.
— Все, уходите.
Ни слова не говоря, я толкнул дверь плечом, отпихнул ошалевшего Джеймса и нырнул в ванную. Быстро открыл кран, распахнул дверцу и проткнул презерватив. И периферическим зрением, конечно, увидел у окна винтовку. А вот консьерж ее увидел первым делом.
— Сэр, у вас тут оружие, что это значит?
Рей вылетел из комнаты. Привратник перевел взгляд на открытый кран, из которого хлестала вода, и на лужу на полу.
Я подошел к окну. И без бинокля было видно, что на балкончике второго этажа мотеля «Лоррейн» Мартин Лютер Кинг-младший в костюме, при полном параде (они собираются сначала на обед к преподобному Самюэлю Кайлсу, а потом на собрание в церкви, где будет концерт), свесившись, что-то весело прокричал вниз человеку у припаркованного «кадиллака». Это он музыканту Бену Бранчу, который сыграет сегодня в церкви: «Ben, make sure you play “Take my hand, precious lord” at the meeting tonight. Play it real pretty». Он любил эту незамысловатую песенку.
Точнее, он любит ее.
Колонка Николая Фохта опубликована в журнале "Русский пионер" №107. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
