Продолжаю публиковать записи из блокадного дневника Эльвиры Каптаренко (Муси) - 19-летней ленинградской студентки. В июле 1941 года она вместе с другими студентами отправилась "на окопы".
11 июля. "Срезались глазами"
Состоялось мое знакомство с моим новым начальником – секретарем Василеостровского райкома партии. «Каптаренко» – «Крюков» – срезались глазами. «Очень рад». Я подумала про себя: «Что ты за человек?». Он, наверное, тоже.
Крюков носит белоснежную рубашку апаш. Она такая белая, что его кожа кажется черной. Темные волнистые волосы. На лоб спадает чуб. Когда он злится, скулы отчетливо видны, и начинает прыгать какой-то желвак. А улыбается он хорошо, открытой доброй улыбкой. Упрям как хохол.
Крюков руководит разношерстной силой – 3600 человек рабочих, студентов, домашних хозяек. Всех надо обеспечить питанием, инструментом и, главное, бодрым настроением.
Крюкову трудно. Особенно с такими помощниками, как я. Крюков категорически запретил мне сегодня куда бы то ни было ходит. «Надо, – говорит, – выздороветь окончательно».
14 июля. "Только мы знаем истинное положение вещей"
Я собираю сводки, которые приносят бригадиры, а потом составляю сводный отчет. Это происходит с 8 часов утра до 2х-3х часов. Т.е. пока Крюков галопирует на белой кобыле (с которой я съехала довольно неудачным образом), «урегулировывая» вопросы питания, хода работы и т.д.
Я сижу за его столом и выслушиваю заявления о том, что надо ехать домой, потому, например, что там дети, потому что скоро родить пора, и ребенок уже мешает нормально работать, потому что нужно проститься с сыном и т.д.
Отпустить нельзя. Мы должны через 4 дня сдать трассу, и потом просто уехать не на чем. Составы больше не ходят по нашей ветке. Немцы недалеко. Я стараюсь держаться солидно и объяснять, так, чтобы дошло. Когда просят добавить табака, если бригада хорошо работает, добавляю.
Когда замыленный Крюков вваливается (он не очень-то хорошо ездит и после езды ходит совершенно ненормально) и докладывает – сделал то-то и так-то, моя дневная миссия заканчивается до обеда.
Но так как Роза с лейтенантом Масаловым никак не могут к 2-м часам сварить обед (это их обязанность), то я часок валяюсь за баней на солнце, и думаю, думаю.
Думаю о доме, друзьях, о войне которая так неожиданно ворвалась в нашу жизнь, думаю о Крюкове. То, что только мы двое из штатских знаем истинное положение вещей, сблизило нас, и мы доверяем друг другу всякие тайны.
После обеда я хожу на трассу со сводками информбюро и поднимаю дух. Крюков говорит, что у меня здорово получается. Возвращаюсь часам к 8-9 на совещание. Совещания проходят в палисаднике перед домом. Все сидят на траве, только Крюков и я (тоже «важная птица») на низеньких скамеечках.
Роза с Масаловым не присутствуют на совещаниях, они на заднем крылечке поют друг другу серенады. Много комаров, но так как все курят, то на нас они не садятся.
Потом, когда делается совсем темно, расходятся все, кроме нас с Крюковым. Мы, конечно, не поем друг другу серенады. Чаще всего я слушаю Крюкова.
Он рассказал по моей просьбе о себе И слово за словом встал образ Крюкова – студента географического факультета, исследователя, начальника экспедиции, влюбленного человека, а потом мужа и отца. Крюков очень любит свою дочь и привязан к жене.
Мне неприятна его связь с дружинницей Чижиком. Я спросила его об этом. Ему стало неудобно, но он ответил, что она сама лезет. Это правда. Я сама замечала и думала об этом.