Витька скучал. Скучал и томился. Потому что мама привезла его к бабушке с дедом, ибо сами они с папой были заняты. Они – разводились. Прям по-настоящему!..
Когда вот раньше ругались, то один из них (то папа, например, то мама) мог крикнуть: «Давай тогда разводиться!..» Но другой, который в этот момент тоже кричал, но был «на втором месте по крику» (это Витька так придумал!), сразу сбавлял тон, опускал глаза и бормотал: «Ну, почему сразу «разводиться»? Давай поговорим спокойно…» И после этих слов ссора между ними шла постепенно на убыль.
Если же никто из родителей долго заветных слов не произносил, то Витька выходил из своей комнаты, делал «постное» лицо (это папа придумал так говорить) и притворялся, что стесняется и боится отвлекать родителей от столь важного занятия. Глаза опускал в пол и говорил тихим и послушным голосом: «Можно, я попью?.. А потом вы ругаться дальше будете…»
Папа с мамой тогда сразу оба смолкали. И кто-нибудь из них говорил так сладко, будто никакой ругани в доме и в помине не было: «Конечно, сынок, Витенька, попей, милый…» И они уходили из кухни в свою комнату, где доругивались, но уже шёпотом и быстро.
А в этот раз Витька просто не успел «захотеть пить», как мама крикнула: «Давай тогда разведёмся!..» Папин ответ прозвучал молниеносно: «Хватит меня шантажировать! Давай!! Давай разводиться!!!»
Дальше всё покатилось в ускоренном темпе. Назавтра Витька был уже у бабушки с дедом, которые немедленно отправили его «смотреть телевизор», а сами заперлись с мамой на кухне и там «бу-бу-букали» что-то, очень взволнованно и часто хором. Точнее, слышались голоса только мамы и бабушки. Дедушка, как всегда, молчал. Но иногда Витька слышал, как бабушка, на октаву повысив голос (про октаву Витька знал, потому что мама водила его на эту чёртову музыку!), почти кричала: «Пётр! А ты-то почему молчишь?!. У твоей дочери рушится судьба, а ты безмолвствуешь, как фараонова мумия!..»
«Фараонова мумия» - это было любимое бабушкино ругательство, которым она периодически наделяла деда, маму, Витьку и даже Леонида (так звали старого-престарого дедушкиного с бабушкой кота, который всегда спал на дедушкиных ногах белоснежным сугробом).
Ну, так вот. Бабушка называла дедушку «фараоновой мумией», после чего он тоже что-то там «подбу-букивал» дорогим своим женщинам. Но больше Витька ничего не слышал. Он крепился, крепился, да и пошёл на кухню. Пришёл, встал на пороге и собирался «испросить водицы», но мигом понял, что сейчас это прозвучит крайне фальшиво, а потому (неожиданно!) изменил привычный текст: «Я пришёл забрать Леонида. А то вы тут так кричите, что он может оглохнуть. А быть старым, да ещё и глухим, наверное, очень обидно…»
Леонид, услышав своё имя, пробудился и уставил свои мудрые медовые глаза на Витьку. Всё понял. И принял Витькин план. Сам встал с дедушкиных ног и походкой ровесника «фараоновой мумии» поплёлся из этого «вертепа ссор и раздоров» вон. Кажется, он даже ногу чуть приволакивал. Все взрослые провожали его сочувственными и понимающими взглядами.
Потом женщины стали плакать, а дедушка сидел и охранял слёзы дорогих его сердцу женщин. Витька же с Леонидом убыли к телевизору.
На кухне было тихо, будто в «мирное время». Потом бабушка сказала, что горе, конечно, горем, но ужина никто ещё не отменял. Через несколько минут и Витьку пригласили к столу. Леонид попёрся без приглашения.
Бабушка только-только готовилась разливать чай, когда в двери позвонили. Витька первым сорвался с места и с криком «ясамоткрою» метнулся в прихожую. Леонид вопросительно поднял голову, решая, нужна ли поддержка его сподвижнику и меньшому брату по разуму. На всякий случай покинул свой заветный пост и почти по-молодому потрусил в прихожую. Но, не добежав до входной двери, стал высовываться из-за угла, контролирую ситуацию.
Когда Витька распахнул двери, на пороге стоял папа. С цветами и кучей каких-то там коробок стоял. Стоял и очень придумано улыбался. Если бы так улыбался Витька, когда просил напиться, родители бы сразу всё поняли. Папа как-то уж очень сильно обрадовался, когда увидел Витьку, словно и не ожидал, что встретит его здесь: «О! Привет, сынок! И ты здесь…» Потом папа чуть-чуть помедлил и спросил: «А мама… дома?..» Следующий вопрос смутил даже Леонида, торчавшего из-за угла. Кот развернулся и пошёл к своему дедушке после того, как папа сказал: «Можно войти?..» «Проходи, конечно», - ответил Витька, жестом гостеприимного хозяина приглашая папу в дом. Тот вошёл, беспомощно огляделся, не зная, куда положить всё, что было у него в руках. Потом опять увидел Витьку. «Подержи, пожалуйста, сынок»,- сказал он. Сунул Витьке в руки всё принесённое и быстро стал раздеваться-разуваться-искатьтапочки. Затем забрал всё из Витькиных рук и безошибочно пошёл на кухню. Леонид, тоже оценив ситуацию, целомудренно присоединился к Витьке.
Они вдвоём сидели в комнате, при включенном телевизоре,обнявшись и прижавшись друг к другу, и честно пытались не подслушивать. Но через некоторое время это стало невозможно, потому что «бу-бу-буканье» всё повышало и повышало градус.
Тогда Витька решил вмешаться. Не выпуская кота из объятий, он отправился на кухню. Когда дверь перед ними распахнулась, все взрослые замолчали. «Все» потому, что за мгновение до этого они тоже говорили все. Замолчали и уставились на Витьку с Леонидом. И тут вот, именно сейчас, Витька понял, что должен сказать что-то такое, очень важное, после чего история их семьи должна пойти по совершенно иному руслу. Он набрал полную грудь воздуха и сказал: «Если вы сейчас не прекратите, то мы с Леонидом уйдём от вас. И дедушку заберём с собой, потому что вы и его измучили. А вы все останетесь несчастными сиротами, которых даже в детский дом никто не возьмёт, потому что вы и там ругаться будете!..»