Великий Эдгар был, коротко говоря, истериком. Он все время вел диалог с Вселенной внутри и вне себя — требовательный диалог, на высоких тонах. В результате испортил жизнь и себе, и своим произведениям. Не делайте так.
Та же «Маленькая четырнадцатилетняя танцовщица», гениальный прорыв, фундамент всей современной скульптуры — появилась на публике лишь однажды. А потом провела в мастерской Дега 36 лет. Последний десяток из этого срока — вообще только в компании почти ослепшего старика. Дега бродил по пыльным помещениям, немного рисовал углем и, я в этом уверен, разговаривал с девочкой.
У нее ведь даже имя было. Для статуи позировала юная Мари ван Гёрет из Бельгии, дочь портного и прачки. Ученица школы балета Парижской оперы, этих девочек еще называли «балетными крысками» — в общем, просто Мари.
Восковая Мари в обтрепавшейся пачке. В эту фигурку гений складывал свои воспоминания, идеи, обиды, жалобы на боль в коленях и претензии к властям. Это мощный, намоленный тотем. Но — как вообще старый Эдгар дошел до жизни затворника в компании восковой балерины? Отвечаю.
Никто уж и не помнит, как и почему для старшего сына управляющего банком из Парижа фундаментальной стала идея Совершенства. Такого, знаете, бескомпромиссного, чтоб до мельчайшей черточки. «Юных спартанцев», показанных на выставке уже в 1860 году Дега потом переписывал еще два десятка лет.
Становился сложнее и глубже, как художник. Пробовал новые методы. И все находки прилежно вносил на этот холст, как в дневник.
Говорили, что закончить работу над картиной Дега можно, только отобрав ее у создателя. А еще — что он ворует свои полотна у покупателей, чтобы «доделать».
Он, конечно, был гениален. Так умел передать движение, естественность позы, изменение цвета. Но — расплачивался за это глубокими творческими муками. Изводил себя и полотно буквально до дыр. Годами фиксировался на одном сюжете.
Только балерин в его наследии — более полутора тысяч, вот я о чем.
«Рисовать легко, если ты не умеешь этого делать, — писал Дега одному из своих корреспондентов. — Но если ты умеешь, о! Тут совсем другой разговор».
В жизни Дега — все время ворчал. Между этим — критиковал и раздражался. Мог также мгновенно вспыхнуть и оскорбить, умно и точно. Видел, зоркий глаз, чужие недостатки. И не скрывал своего возмущения по их поводу.
Хотел, чтобы все и во всем были такими же, как он. Сам при этом хотел быть не как все.
Высмеивал, например импрессионистов за обыкновение работать на пленэре: «Живопись — не спорт, чтобы заниматься ею на свежем воздухе. На месте правительства я завел бы бригаду жандармов, чтобы гоняли художников, заполнивших луга. Никакого насилия, просто стреляйте в воздух, чтобы спугнуть их».
При этом Дега считается великим импрессионистом, участником этой могучей кучки. Но близко общался он только с Эдуардом Мане, который притерпелся.
Эдгар жаждал славы, но боялся своего несовершенства. «Хочу быть знаменит, но чтобы меня не замечали», — вот еще одна цитата. «Успех неотделим от паники», — и еще одна. Прямо разрывало человека изнутри. Моя версия: слишком большой талант для такой хрупкой психики. Дега просто не справлялся с собой, так бывает.
Однажды влиятельный торговец картинами Анри Воллар заехал пригласить его на на ужин. «Конечно, Воллар, — ответил Дега. — Но вы же сможете приготовить мне отдельные блюда без масла? И, прошу, чтобы никаких цветов на столе. Приступить мы должны ровно в половине седьмого. Я знаю, что у вас нет кошки, но проследите, пожалуйста, чтобы никто не привел собаку. А если будут женщины, надеюсь, что они будут осторожны с парфюмом. Как ужасны все эти искусственные ароматы, когда есть так много вещей, которые действительно пахнут интересно. Например, тосты или даже навоз! Ах, и прошу — поменьше огней. Мои глаза, знаете, мои бедные глаза!»
В общем, в гости Дега выбирался нечасто. А если выбирался, то мог стать и звездой вечеринки. Смешно изображал общих знакомых: вот чопорная дама, она вот так «уселась, расправила платье, подтянула перчатки, заглянула в сумочку, покусала губы, поправила прическу, потом вуаль...» Недобро смеялся при этом.
Уверен, что у Дега в целом были добрые намерения (если он их вообще осознавал). Ну и что, стал мир лучше после его упреков? Ха-ха. Когда было так, чтобы мир задумался, и вежливо поблагодарил за критику? Мир ответил взаимностью.
Для начала, подвело само физическое тело — Эдгар все хуже видел. Отслоение сетчатки, что-то вроде божьего проклятия для художника. Дега в ответ занялся скульптурой — можно видеть и пальцами. В 1881-м показал на выставке «Танцовщицу», восковую фигурку в 99 см высотой. Критики — с удовольствием уничтожили и Эдгара, и его новую работу. «Марионетка», «обезьяна», — писали они. «Может ли искусство пасть ниже этого?», — потрясали они пером и руками.
Вернулось, в общем, Эдгару бумерангом его остроумие. Многие были рады высказаться.
Прицепились, например, к тому, что художник одел девочку в настоящую балетную пачку и перевязал ей волосы (настоящие человеческие волосы!) ленточкой. Что за фокусы мадам Тюссо.
А ведь обычно статуя — это тело в позе. Тут же — девочка не стоит, она только становится. И до окончания этого жеста есть еще мгновение... Нет, этого не заметили.
«Можно подумать, что художники нуждаются в чужом уме и идеях соседа, чтобы что-нибудь создать, как дельцы нуждаются в инвестициях, чтобы подзаработать», — фыркнул Дега. После его смерти в доме нашли более 70 скульптур — танцовщицы (танцовщицы, и еще раз танцовщицы), кони, люди. Ни одна из них не увидела публики.
В 1883-м умер Мане и не с кем стало поговорить. Семья не случилась. То есть — вообще никаких упоминаний о романтических связях с женщинами. «Я — и женат? О, никогда. Я бы все время боялся, что жена воскликнет: „Какая хорошенькая штучка!“ — когда я закончу какую-нибудь картину».
Тревожное ожидание неудачи, выражаясь устами специалистов.
Какое-то время круг общения стареющего брюзги составляли восторженные дамы. Женщина лучше умеет терпеть человека за его талант. Но потом растаяла и эта компания. Осталась Мари. Немного рисовал углем. Ворчал на пустые углы. И так — до 1917 года.
Вот мне урок (а вы как хотите). Общайся с людьми, поддерживай связи. Прощай им больше, чем они тебе. Забывай мелкие долги. Не потому что так хорошо или принято, а просто чтобы потом не выть одиноким стариком на кухне.
Взаимная снисходительность — вот, видимо, залог нашего выживания, как человеческого рода. Спасибо, старый Эдгар, за эту мысль, жаль, что с тобой так вышло.
