01.10.-02.10. ночь Завтра такой день, наверное, мне поэтому не остановиться. Мне так холодно. Я всё никак не могу согреться. Мне теперь холодно всё время. Я не могу не вспоминать сегодня, как всё это было. Именно сегодня, завтра я постараюсь быть сильной, а сегодня я могу позволить себе поплакать.
Был прекрасный солнечный день. Утром мы с Басей ездили во Мгу, купили там овёс, чтобы посадить на картофельном поле. Ходили по ларькам, покупали всякие вкусности. Купили себе по мороженому – трубочки с чёрной смородиной. Бася свою уронила, пришлось с ней поменяться. Потом приехали домой. Она покаталась с подружкой на велике. Около 3-х пришла и сказала, что больше никуда не пойдёт. Мы смотрели «Зену», но не досмотрели, так как она сказала, что Маша (подружка) будет её ждать, и они поедут кататься. Сказала, что сегодня они были на кладбище и снова поедут туда, потому что там интересно. И ушла, «Зена» почти кончалась, то есть было почти 16.00.
Я стала выкапывать старую клубнику, чтобы посадить новую. Прошло немного времени. Вдруг к калитке подошло несколько ребят. Боня залаял. «Я не знаю, как сказать. Там с вашей девочкой несчастье». Я закрыла Боню в доме, схватила сигареты и так в шортах, майке и резиновых галошах выбежала на улицу. Там была Маша, она села в машину, я с ней. Нас вёз какой-то мужик. Я всё думала, что надо было взять деньги, как я потом доберусь из больницы. «Маша, она живая?» – «Да, да, она живая» – ответила та, а сама плачет. Да, я, наверно, сразу всё поняла, когда пришли те люди. По-другому не сказать, но мир сразу перевернулся, и у него стали не те краски. Всё стало по-другому: неестественно, как во сне. И до сих пор, наверно, так.
Мы подъехали (это километр с небольшим по шоссе). Я увидела, что Бася лежит на другой стороне, и увидела её шлёпанцы посреди дороги. «Маша, тапочки подбери, - крикнула я, – подбери тапочки». А сама бросилась к Басе. Сначала я увидела её ножку: белая кость торчала из мяса. «Отрежут Басе ножку, – подумала я, - будет долго лежать в больнице, кошмар! Ну ничего, пусть будет без ножки, уж как-нибудь проживём!». Потом я посмотрела на её лицо: кровь вытекала из носа, глаза были полуоткрыты. Мне показалось, что она ещё жива, что, может, даже видит меня. Но я же поняла, что она мёртвая ещё когда увидела её ножку. Просто не хотела поверить. И тут я закричала: «Бася!». Я закричала страшно, но только один раз. Наверно тогда я и потеряла свой зуб – нормальный коренной зуб. Я даже не заметила, как он исчез. Бася забрала его с собой.
А потом я сидела и сидела. Подходила милиция, сновали взад-вперёд любопытные, кто-то принёс простыню и накрыл Басю. Велосипед её, весь всмятку, валялся на дороге, и машины объезжали его, притормаживая, и все пялились, всем было так любопытно. Мне принесли в банке корвалол с водой или что-то в этом роде. А я сидела и гладила Басю, разговаривала с ней, но не очень много. Я просто не знала, что сказать. Я только повторяла: «Бася моя, Бася. Как хорошо мы сейчас с тобой сидим. Это самое лучшее, последнее время. Ведь дальше будет всё только хуже и хуже».
Приехала «скорая», посмотрели. Я спросила: «Ну, что?», как будто сама не видела. Они предложили мне сделать укол, я отказалась. Не знаю, почему. Наверно побоялась, что мне станет только хуже, и я раскисну. А я этого не хотела. Один придурок с сыном подошёл и стал спрашивать: «Кто там?». Я сказала: «Уйдите». А он не расслышал: «Какие дети? Может, мы их знаем?». «Уйдите» - сказала ему громче и так, что он, наконец, убрался. Потом я помню, что мне очень захотелось в туалет, но я не могла отойти от Баси. Люди шли мимо, потом останавливались чуть дальше или на другой стороне дороги и пялились – другого слова нет. Я сказала одним мальчишкам, которые стояли ближе всех: «Убирайтесь! Как вам не стыдно!». Они ушли, тогда я быстро сбегала в кусты. На дороге ещё валялся большой клок её волос вместе с заколкой, но его забрали менты. Я подобрала другой клочок, обмакнула его в кровь, которая капала у Баси из носа, и спрятала в карман.
Да, кровь капать перестала, Бася стала быстро холодеть. Была такая тёплая сначала, а потом стала холодная, и кровь из носа перестала капать. Я закрыла ей глаза. Я – мать – закрыла глаза своему ребёнку! Этот кошмар мне не забыть никогда! И никак не пережить. После такого невозможно жить, я просто не понимаю, как, зачем, почему я существую. Я помню это каждую минуту, каждую секунду. Помню, как Бася становилась всё холоднее, и день клонился к вечеру (я просидела с ней 5 часов), и стало так холодно, а я была в одной майке. И я так замёрзла – и от погоды, и от того, что держала Басю за уже ледяную руку. И этот холод настолько проник в меня, что я до сих пор не могу согреться: мне до сих пор холодно, и я постоянно вся трясусь.
Опять приходили менты, задавали вопросы. Потом сказали, что им надо снять простыню, всё измерить, сфотографировать. Стали меня оттаскивать. А я сказала: «Что же вы делаете! Я столько с ней просидела, и всем было наплевать, а теперь вы вдруг надумали, что мне станет тяжело!». И я на всё смотрела. Это было ужасно, но я не плакала, я не могла. Я только жалела, что вокруг так много народа, и я не могу лечь рядом с моей Басей и обнять её. Я даже и боялась её обнимать и трясти. Я думала, что это может ей повредить. Ведь нельзя же трогать при травмах, это может привести к смертельному исходу. Так я, дура, думала в глубине души. Как будто Бася живая, просто без сознания. И сейчас кто-нибудь приедет, заберёт нас в больницу, и Басю спасут. Хотя я понимала, что это не так, но не могла в это поверить.
Да, я позвонила родителям (мне все совали свои сотовые). Я сказала: «Басю сбила машина. Мы на шоссе в сторону Мги». Помню, мама сразу стала орать: «Как сбила, зачем ты её отпустила, как ты ей разрешила?». Я сказала: «Бася, по-моему, умерла, но мы ждём «скорую». «Как умерла?» – заорала мама. «Она говорит, что Бася умерла» - сказала она папе. «Приезжайте скорей» – сказала я и отключила телефон. Они не поняли, не захотели понять про смерть. Они приехали довольно быстро и могли бы всё это ещё застать. Но они не захотели всё это услышать. Они решили, что я уехала с Басей в больницу. Папа забрал все мои вещи (одежду, сумку, деньги) и уехал в город, а мама осталась на даче. Я понимаю, что у них тоже был такой шок.
Но я-то соображала довольно здраво, единственное, что боялась трогать, переворачивать, в общем, обнимать Басю, чтобы ей не повредить. Вот тут мне соображение немножко отказало. Чем уж теперь можно было повредить трупу?
Ещё я позвонила мужу свекрови. Он-то меня понял, хотя придурок ещё тот. Но ему-то, по-большому счёту, на всё это наплевать. Кто ему Бася? Поэтому до него сразу всё дошло. Я только попросила найти и как-нибудь вызвать с дачи Пашу. Он обещал, но сказал, что вряд ли. Там у соседа есть телефон, но он не знает номер. Но мне на это было наплевать. Нет, так нет. Я сначала про Пашу и не вспомнила. Просто мне так навязывались с этими телефонами, что я уж решила и туда позвонить.
Потом подъехали соседи по даче. Они ездили во Мгу и по дороге туда видели, как Бася лежит, ещё не прикрытая. Но они её не узнали. А потом ехали обратно и подошли, когда меня увидели. Она подходит и спрашивает: «Кто там?». А я её вообще не узнала, настолько ничего не соображала, но ответила: «Наташа». Она заохала. Они поехали искать родителей, я попросила, сказала, что они, наверно, уже приехали. Они мне оставили куртку, хотя я уже так замёрзла, на всю оставшуюся жизнь.
Я всё это пишу, кстати, чтобы не забыть никогда. Память слаба, а мои записки останутся. И я знаю, что пишу не для Вас, а для себя. Наверно, мне просто так удобнее. Если я напишу когда-нибудь книгу, то так её и назову: «Письма психотерапевту». Мне нравится название. А посвящу её Басе. Вы говорите, что у Вас случайно унесли моё «дело». И стишок мой тоже? Скажите, я дам другой. Или, когда пациент переступает порог (в сторону выхода) Вашей клиники, Вы тут же выкидываете его из головы? Это правильно, конечно, я это понимаю. Но всё равно обидно, правильно? Замечаю, что повторяюсь в словах. Но уже, всё-таки, два часа ночи, даже больше. А завтра такой день. Хотела сегодня обо всём написать, но, наверно, не успею.
Соседи уехали за мамой, ну и папой тоже. Я же не знала, что он уехал. Они нашли маму, сказали, что сейчас её отвезут. А она ничего не поняла, побежала на станцию. Они опять ко мне приехали – нет ли здесь мамы? И, в общем, только Басю увезли (а ждали мы так долго потому, что не было машины, они искали хоть кого-нибудь, чтобы увезти тело, ведь был выходной день – суббота. В общем, нашли машину с прицепом. Не знаю, как я пережила, когда её грузили. Помню, мент взял её только за одну ногу, ведь вторая была практически оторвана. А я ещё пыталась поправить на ней кофточку, но у меня так тряслись руки, что ничего и не смогла.), я иду по дороге – в руках Басины тапочки и спица от велосипеда, рядом ещё была какая-то тётка. Она мне принесла чай с блинами. Чай я немножко попила, а блины есть не стала.
И тут, наконец, подъезжают соседи, привозят маму, да ещё мне говорят, что они ей ничего не сказали. Они вышли из машины, и мне ещё пришлось самой говорить всё маме. Помню, она начала: «Как же так?». А я ей ответила: «Была у нас радость 13 лет, больше её нет». Ещё тогда мне пришло в голову сравнение с куклой, которой оторвали ножку, но вслух я его не сказала.
Соседи предложили (вернее, я так решила) отвезти нас домой. Мама зачем-то хотела остаться на даче переночевать, а ехать домой только утром. Но я её заставила. Да, тогда на дороге, и с мамой, в общем – в той ситуации – и вылезла эта моя тёмная половина. Даже не тёмная – она мне чем-то нравится. Она меня поддерживала, и я ей благодарна. Она со мной, или я с ней, или мы с ней просидели там, на дороге 5 часов и доехали потом до дома. Спасибо ей за это. Правда, на следующий день она потащила меня в аптеку за снотворным (которое мне, к сожалению, никто не продал, не тот у меня был, наверно, вид). И теперь она даёт мне слишком много интересных советов. Я их слушаю, но не всем следую, пока.
Уже 3 часа ночи, на улице дождь. Я сижу на кухне и вспоминаю, и не могу остановиться, хотя мне надо спать, чтобы завтра быть в форме. Помню, как мама развопилась: «Ты что надела?». А я надела Басины кроссовки, другой подходящей обуви не было. А я ответила: «Что надо, то и надела». Потом я закурила прямо у машины, пока ждали соседей. Мама опять в шоке. Я при них никогда не курила. А теперь – какая разница. Мне уже, в конце концов, 35 лет. И когда, уже в машине, соседи предложили нам по 50 грамм (а потом ещё по 50, и всё) какой-то настойки, и мама стала вырывать у меня стакан и вопить, я тоже в ответ немножко поорала, но чуть-чуть. У меня, в конце концов, нервы не железные. Даже соседи были несколько шокированы мамой и сказали, что немножко надо выпить, тем более, что они-то видели Басю такую и поняли меня. Они видели, как у неё ножка торчала. Они не видели, что у неё и рёбра были переломаны и выпирали из-под кофты, и на голове была вмятина, и мозг стал вытекать под кожу. А я только сидела и гладила всё это.
Ну ладно. Надо остановиться, а то я не высплюсь. Тем более, что дальше будет о том, как я сломалась и себя не контролировала 4 дня, даже пять.
02.10. утро Спала ужасно. Легла около 3-х, а около 5 Вы мне приснились. Наверно потому, что я всё время думаю, что Вы должны мне завтра позвонить, пусть на пару слов, но мне станет легче, мне даже от мысли об этом становится легче, и я за неё цепляюсь. Правда, как-то Вы обещали тоже позвонить вечером и поговорить с мужем, но не позвонили. Извинились и сказали, что кто-то унёс бумажку с моим телефоном. Но ведь телефон записан на моей карточке. Я сделала вид, что вам поверила, тем более, что я и сама сказала, что не стоит звонить мужу. Вот видите, как получается: Вы меня обманули разок-другой, но я-то Вас обманываю гораздо чаще, так что не мне обижаться. Мне приснилось, что я пришла к Вам на приём, а вы были не то чтобы заняты, но просто подсунули мне вместо себя какого-то практиканта-мальчишку. Я старалась с ним поговорить, но мне стало вдруг так трудно дышать, что я проснулась, а сон продолжался. Я лежала с открытыми глазами, но видела Ваш кабинет, видела этого практиканта и видела свой камень на полу. Я рассказала практиканту про мусорный бачок. Он мне стал объяснять, что это хорошо, что я так стараюсь удерживать свои негативные эмоции. Но ведь он был не прав. Тогда я, из вредности, рассказала ему про кофточку, как я вижу на ней гной и червяков. И я стала смотреть на фонарь за окном и заснула. Ещё, помню, всё думала: не подобрать ли мне мой камень, но так, кажется, и не взяла, пока. Скоро ехать на кладбище. Надо собираться, а мне никак не выбраться из ванны, сижу – пишу. Я бы, кажется, никуда не поехала, лишь бы сидеть здесь так целый день и писать.
03.10. утро. «Д*Артаньян найдёт миледи. Ему поможет ненависть и боль утраты». Помните такую фразу из «Трёх мушкетёров»? Что-то она крутится у меня сегодня в голове. Вот так я вела себя вчера. Я Вам обещала, что я не расклеюсь, но вышло всё ещё хуже. Я так старалась держать себя в руках, что, по-моему, перестаралась. На кладбище всё было очень светло и замечательно. Я там была с папой, мамой, двоюродной сестрой и дядей. Папа сказал много хороших, добрых слов. Я опять не выпила сначала, но потом не смогла удержаться. Но всё равно я выпила немного, одну рюмку, скажем. Потом они уехали, и я осталась одна с Басей. Я не знала, о чём с ней говорить. Я сидела и молчала. Мы разговаривали без слов. Я так замёрзла, хоть папа и оставил мне свой свитер. На кладбище всегда холодно. Это мне объяснила сестра.
Потом приехали Юля с Денисом (у них машина) и привезли Пашу с Зиной (свекровь). С ними мы на кладбище ничего не отмечали. По дороге Паша со своей мамашей вышли посмотреть памятники в каком-то магазине. Меня даже не позвали. Да у меня и желания не было, только злость. Зина дала на похороны 3000 рублей, а мой драгоценный вообще ничего не изыскал, ведь он опять который месяц не работает. Хорошо, что директор мне дал на работе десять тысяч, да у родителей нашлось. И такая злость на все семейство моего мужа, что я не выдержала и сказала о том, что они должны будут денег за похороны. Свекровь раскудахталась, наговорила гадостей обо мне и моих родителях и исчезла. А мы еще посидели, попили, да поругались. Больше никого и не было: только мы да Юлька с Денисом.