59,2K подписчиков

Запах полыни, вешние ливни… (Часть 3)

- Тебя люблю я, Наташ… Другая мне не нужна.

Наталья опустила голову, стала что-то быстро записывать в медкарте. Боялась – слёзы не удержит:

- Оой, Ванечка!.. Что ж говоришь мне слова такие… А вдруг не справлюсь я, – с тоской твоей, с твоей болью!.. Не справлюсь с тем… что думаю о тебе…

А вслух строго сказала:

- Это тебе кажется, Вань. Тебе жениться надо. В посёлке женщин и девушек много. Ты присмотрись. Выбери такую… что на руках будешь носить.

- Я тебя хочу на руках носить.

Наталья еле скрыла, что задыхается… Разве от счастья бывает так больно… и разве боль бывает такой счастливой…

- Зырянов! Тебе кто-то сказал, что для тебя организуют персональный спуск в забой?.. Давай – в ламповую! Светильник, самоспасатель, – и догоняй мужиков! Клеть – на старте, вся смена уже там… а ты мне в любви объясняешься! (Клеть – транспортная кабина, предназначенная для спуска-подъёма в шахту по наклонному или вертикальному шахтному стволу, - прим. автора).

-Наташка!.. – Не выцветшая васильковая синь в Ивановых глазах кружила голову… Смотрел Ванька исподлобья: – Я давно не пацан. Я зайду сегодня вечером, – как девчонок уложишь.

Иван вышел. А Наталья дала волю слезам…

Вчера вечером бежала из медпункта домой. Уже у калитки её окликнула Иванова мать – Зыряновы напротив, чуть наискосок от Натальиного дома живут. Елена Тимофеевна поздоровалась, улыбнулась:

- Старшенькая твоя молодец. Смотрю, помощница подросла.

Вроде бы добрые слова сказала… А что-то холодное прямо по лицу хлестнуло. Наступившее неловкое молчание ещё больше встревожило неясным ожиданием… Елена Тимофеевна вздохнула:

- И ты молодец, Наталья. Что вот сама… четвёртый год без мужика справляешься. Только скажу тебе… а ты послушай. Ты Ваньку нашего… Не позволяй ему. Он, вижу, дышит тобой… А не надо это, – ни ему, ни тебе.

Наталья хотела что-то сказать… Иванова мать перебила:

- Нет, ты послушай. Ты хорошая, Наташка. Я ж тебя с рождения знаю. Поэтому зла тебе не желаю. Не получится у вас с Иваном. Молод он ещё, – двоих-то сразу воспитывать. Чад этот… дурман пройдёт у него. Сам не рад будет… и ты тоже. Тебе б кого посерьёзнее надо, постарше.

- Елена Тимофеевна! Про Ивана я сама всё знаю. И про себя тоже. Вы не волнуйтесь, – встречаемся мы с ним только на медосмотрах, перед тем, как смена в забой спускается.

Елена Тимофеевна грустновато усмехнулась:

- Знаю: счастья женского хочется. Вон ты какая… красавица. И в самой поре… когда без мужика тяжело… Но не твоё счастье – Иван. Ты ему надежды не давай. И сама не надейся.

- Пойду я, Елена Тимофеевна. Поздно уже, а дел много.

Любаша, их с Андреем старшая дочка, и правда – молодец: после школы успела полы протереть, колготочки свои и Сашенькины выстирала, суп на завтра приготовила. И ещё на четвёрки учится. Недавно классная руководительница, Евгения Вадимовна, заметила, что Любаша может на одни пятёрки учиться… Об этих словах учительницы Наталья так и не решилась сказать дочке, – знала, какую тяжесть взвалила она на Любашины плечи… Хорошо и то, что без троек учится.

На ужин быстро пожарили картошку: Любаша почистила, аккуратной «соломкой» порезала, – отец так любил… Салатик из осенних припасов достала Наталья из погреба. После ужина улыбнулась Любаше:

- Стихотворение на завтра повтори. Я сама посуду помою.

Девчонки спали уже, а Наталья расслышала, как об оконное стекло камешек ударился… Горько усмехнулась: права мать, – совсем мальчишка… И камешки-то ему, Ивану, в другое окошко бросать бы.

Вышла на крыльцо, – намеренно не оделась, чтоб на минуту…

- Зырянов! Чего хулиганишь!

А он поднялся по ступенькам… И не было сил оттолкнуть это счастье, и так хорошо стало, когда он обнял её, – будто защитил от сырой и холодной ночи… и вообще, от всех бед на свете… Продлиться этому счастью Наталья позволила всего минуточку. Освободилась от Ванькиных рук:

- Иван, мне вставать рано. Да и тебе – в первую. И девчонки спят… мне идти надо…

- Так спят же, – улыбнулся Иван. Прервал её на полуслове – бесстыдно нашёл Наташкины губы… И – до остановки дыхания…

- Наташка! – голос его, по-мальчишески нахальный, счастливо прерывался: – Я ж вижу, – любишь… – Поднял её на руки: – Какая ты!.. Единственная!.. Ни на кого смотреть не могу…

- Ваань!.. – Сил снова не было, – вырваться из его рук, из этого… такого защищённого счастья. – Умоляюще прошептала: – Отпусти… Любаша проснётся… а меня нет.

Он тоже шептал – в горько-сладком хмелю:

- Ты босиком… Наташка… Хочешь, согрею… ножки твои…Целовал бы… целовал бы каждый пальчик… – Касался губами её светлых волос: – На-таш-ка!.. Волосы твои… полынью пахнут.

- Вань, не надо. Отпусти.

- Ты лёгкая такая… На край света нёс бы тебя, не отпускал… Ну, скажи, – любишь?..

Наталья уперлась ладонями в его грудь, спрыгнула на крыльцо:

- Нет. Не люблю. И ты… Ты тоже не любишь. Просто придумал про любовь-то.

- На-таш-ка!..

- Иди, Иван. Мне холодно.

- Так я ж… согрею.

В доме Зыряновых вспыхнуло светом окно. Наталья кивнула:

- Батя вон… Михаил Васильевич, увидит…

- И что?.. Я вот сейчас… на руках тебя в свой дом унесу. И бате с матерью всё скажу.

- Не люблю, Иван… – Наталья сдерживала дрожь, – не от холода… От того, что сама отталкивала счастье.

В тишине ночи его отчаянные слова показались громкими:

- Наташка, зачем ты?.. Я знаю, что любишь…

Наталья испуганно оглянулась на светящееся окно, приложила ладонь к его губам. Взмолилась:

- Услышат же! Увидят. Уходи.

Быстро захлопнула за собой дверь. Прижалась к стенке, затаила дыхание. Медленно опустилась на пол. Ну, вот как теперь жить, – без его губ, без нахальных рук…

… И Иван не спал остаток ночи. То метался в полусне, то поднимался, – курил у приоткрытого окна…

Ещё когда спускались в забой, встретился с тяжёлым взглядом горного мастера Ефимцева. Почему-то виновато опустил глаза… А в забое Петро Григорьевич подошёл к нему, негромко и хмуро сказал:

- Разговор есть, Зырянов.

- Я слушаю.

- Не сейчас. Как поднимемся.

После душа, когда автобус ждали, Петро Григорьевич неприметно кивнул Ивану:

- Отойдём.

Закурили.

- Ты девчонке голову не морочь. – Ефимцев слов не подбирал. – Ей учиться надо… а не майки твои стирать. Ей восемнадцати нет.

- Петро Григорьевич! И в мыслях не было. Я ж знаю, – Анютка школьница ещё…

- Знаешь!.. А чего ж провожаешь её!

Иван улыбнулся:

- Так вышло. Она ж девчонка, – гусей боится. А у Калитиных гусак – что змей лютый. Ну, и попросила Анюта проводить её до калитки… Всех-то и дел.

Спокойная Иванова улыбка… и то, что он ни разу не отвёл глаз, немного успокоили горного мастера. Петро Григорьевич заговорил глуше: