Культура отмены – в головах. Это не что-то искусственно изобретённое, пришедшее с Запада. Это общее рефлекторное. Наше в том числе. Не дай бог с головой в неё ухнуть.
Текст Михаила Дряшина
Достоевский вроде бы говорил, что тот, кто не меняет с возрастом своих убеждений, – преступник. Сюда же – общее место, приписываемое то Чехову, то Черчиллю, что, дескать, если в юности не революционер, значит, нет сердца, а в старости не консерватор – ума так и не нагулял.
Но я даже не об этом, а об удивительных свойствах своей натуры. Вот, скажем, Дмитрий Быков, нынешние высказывания коего для меня решительно невыносимы и весь он со своими фрондёрскими умствованиями и, что там говорить, откровенной мерзостью зачастую.
Однако существует полтора написанных им романа, восхищение коими у меня не пропадает, несмотря ни на какие художества автора. «Остромов» целиком и первая часть «Орфографии» в качестве вполне законченной повести о заледенелом лютом Петрограде. Разумеется, постмодернистской, вторичной, собранной из аллюзий и чужих лоскутков, оттого, однако, не теряющей для меня лично своего волшебства.
А всё остальное – как минимум шлак. Разве что фрагментарно. Беллетристику имею в виду. Прочего же и вовсе касаться не хочется. Не дай бог наступить. Лучше обойти.
Ну? И как с этим жить? Спокойно. Обладаю чудесным умением не отождествлять автора с его произведением. Книга, как и фильм, или спектакль, или живописное полотно, существует отдельно от своих родителей. Сын за отца не отвечает. Родил – на том спасибо, дальше дорожки расходятся. И не становятся хороший роман или достойное кино хуже после привлечения их авторов на пятнадцать суток за аморалку или, того хуже, по расстрельной статье за измену Родине.
Буквы в романе или кадры в ленте от этого никак не меняются. Посему, думаю, стоило бы воспринимать творения вне связи с выкрутасами их создателей. В конце концов, Толстой вроде бы утверждал, что живут они своей собственной, отдельной от художника жизнью.
Или, скажем, Шендерович. Не отмщённый. Так ведь и концы отдаст на берегу, не дождавшись проплывающих тел врагов. Сидит ведь старательно, вглядывается, не покажется ли из-за речного поворота хоть какой завалященький трупик. Зрение посадил уже, радикулит от речной сырости заработал, язву нервическую желудочную. А они всё не плывут и не плывут. Мерзавцы.
Один только «пропагандон» кремлёвский какой-нибудь рассекает на яхте живёхонький, и всё у него в порядке.
Сохлый голодный Витёк ёжится, кутается в грязненький плед, глаза его мокреют, старается не глядеть на вражье бесстыдство.
Везде возит за собою свои куклы. Постыдное, надо сказать, представление. Невыносимое изначальною. Колхозное бугага, коим отчего-то очень гордится. Лакмусовая бумажка на умственную полноценность нашей интеллектуальной элиты. Знаю, во время оно записывали даже на видеомагнитофон, в таком неописуемом восторге от шапито пребывали.
Однако пара его рассказов и множество миниатюр из цикла «Чёрные ходики» по сию пору греют душу. Несмотря на полное, с моей точки зрения, непотребство нынешнего состояния их сочинителя. Ибо два рассказика и избранные миниатюры живут уже сами по себе, своей собственной жизнью. Как дети какого-нибудь пойманного маньяка. Они-то тут при чём?
Опять же Макаревич. Разумеется, при рассмотрении его творчества и нашего тогдашнего к нему (творчеству) благоволения обнаруживается почти полная несостоятельность. Его и наша. Времянка из реек и картона. Умерла, давно уже умерла. Почила в бозе, так что козырять нынешней совести нации решительно нечем. Однако первая по счёту его акустическая пластинка («Я снова жду осенних холодов» и пр.), да и вторая всё так же хороши. На мой вкус.
Он, кажется, вообще не ту стезю выбрал. Но главное, пластинки эти живут своей собственной, отдельной жизнью и хуже от нынешнего поведения их создателя не становятся.
А вот Акунин – да. На мой субъективный взгляд. Никогда не любил его опусы. Мучительно скучал и бросал сразу же. Может, оттого что вообще холоден к детективу как жанру. Но скорее неудовольствие вызывал слог. Явно разбавленный, обезжиренный, как нулевое молоко, целенаправленно создаваемый как чтиво, откровенно коммерческий проект, циничный, без каких-либо честолюбивых мечтаний.
И моя им неудовлетворённость совершенно случайно совпала в моих глазах с его общественной позицией. А могла бы и не совпасть. Был бы он, скажем, почвенником, радеющим за державу. А сочинения его прискорбные про Пелагию Фандорину оставались бы столь же безрадостными.
Так вот, обладаю отрадной способностью не менять задним числом мнения в зависимости от текущих событий. Мало того, умею полностью отделять художественные или малохудожественные творения от личности их авторов – как в ту, так и в другую сторону. Чего и вам желаю.
Стремление к целостности образа – штука совершенно детская. Отсюда и так называемая Культура отмены, которая на прогрессивном Западе просто легализована. На самом деле сидит она во всех нас. Ибо хочется, чтобы положительный герой был безупречен во всём, а отрицательный – решительно во всём мерзок. Но так не бывает. Принцессы какают, а способности и таланты раздаются сверху вслепую. Не по заслугам, уму или высоким моральным качествам. Раздаются просто так.
Оттого дурак и может вдруг написать бесподобный роман, мерзавец – поставить великий фильм, а обаятельный добродетельный умница так ничего из себя и не выдавить, а если и выдавить, то нечто жалкое.
Божий дар несправедлив. Бывает, что совпадает с интеллектом и нравственным обликом, бывает – нет. По другим каким-то соображениям всё Там выдаётся. Одно можно сказать точно: талант легко можно промотать, растранжирить, убить. Что мы во многих случаях и наблюдаем.
И последнее. Изымать книги фигурантов с прилавков – последнее дело. Если, конечно, это не пламенные революционные агитки, а безобидная беллетристика. Можно просто не платить авторам гонораров с продаж.