19
— Не может быть! — возразил упрямо он. — Вы сказали, наверно, еще что-нибудь лишнее.
— Абсолютно ничего ... Я в нескольких словах рассказал Козловскому причину моего заключения.
Он тут же согласился со мной.
— Да, вполне возможный случай в этом хаосе беззакония.
Нам помешал продолжить беседу бригадир по кличке Король. Он был из рецидивистов. Его кличка словно была дана в насмешку над его внешностью. Маленький, с худощавым и бледным лицом, щуплого телосложения, он больше смахивал на лагерного доходягу. Проходя мимо нас, он проговорил, постукивая палкой по голенищу своего хромового сапога:
— Эй, вы, дипломаты, пошевеливайтесь там! Забыли, наверно, упираться рогами.
Мы не спеша взялись за работу. Когда Король отошел от нас, Козловский, отбрасывая землю лопатой наверх котлована, с возмущением произнес:
— Этот отъявленный идиот за человека себя считает, а, наверно ни одной буквы не знает. И воровать-то толком не умеет... Тюрьма все время скучает без него, а он вечный ее каторжник. Спешит всегда скорей занять место на нарах. Не пойму, с какой целью лагерное начальство ставит этаких негодяев бригадирами?
— Чтобы мы лучше из-под палки работали, — спокойно ответил я.
— Такие погонщики только хуже разлагают дисциплину труда, — возразил Козловский. — Ведь они морально и физически не дают возможности нам лучше работать своими зверскими выходками.
В этот самый момент Король ударил ногой в спину одного доходягу, который сел отдохнуть на край котлована, ехидно приговаривая:
— Господин удав, вы, наверно, проглотили уже целого теленка, конечно, вместе с копытами и задремали, думая о другом ... А думать не надо. Пусть думает за тебя начальник. Он газеты читает.
Названный удавом, ткнувшись в землю носом, молча подхватился на ноги и взялся торопливо за лопату.
— Вот вам наглядный пример, — шутя, обратился я к Козловскому. — Этот заключенный мог бы еще долго сидеть, не работая. А сейчас сразу взялся за дело.
— Ну, знаете, — вновь возразил мне Козловский, настороженно поглядывая по сторонам. — Здесь главная причина в том, что этот работяга сильно истощен. По своим физическим возможностям он уже ни на что не способен ...
Я не успел ему ответить, как вдруг вновь послышался злобный голос бригадира:
— Эй, вы, пилоты. У вас скоро начнутся летные дни. По триста граммов на рыло. — С этой угрозой он обратился сразу к троим доходягам, оборванным и грязным, которые, изнемогая от жары и усталости, возили нагруженные землей тачки.
Такая угроза обозначала то, что вместо положенного хлебного рациона в шестьсот граммов они получат только по триста ... В рабочей зоне на земляных работах в летний период норма выработки на одного заключенного составляла двенадцать кубометров мягкого грунта. Зимой, разумеется, эта норма уменьшалась. Ежедневно специальные вольнонаемные землемеры проверяли производительность каждой бригады и сообщали в письменном виде результаты выполненных работ в лагерь. В случае бригадного отставания от положенных норм выработки хлебный рацион уменьшался в зависимости от количества недовыполненных кубических метров. В таких случаях бригадиры играли главную роль в распределении хлебных пайков между заключенными.
В обеденный перерыв мы с Козловским уселись под старой ветвистой березой. В руках мы держали миски с жидкой баландой. Ложек не было. Пили баланду через край. Это называлось «через борт по-флотски». Козловский, хлебая большими глотками, с раздражением говорил:
— Ведь варили, наверно, гороховый суп. А нам досталась только вода. Все растаскивает эта саранча.
Он имел в виду воров-рецидивистов.
— Не пойму, куда смотрит начальство, — продолжал он возмущенно, захлебываясь супом. — Неужели так трудно навести порядок, чтобы работяги получали положенное по норме довольствие. Ведь они все знают, эти чекисты проклятые. Но не хотят по-настоящему браться за дело. Чего им, они сыты и одеты за счет наших страданий.
На второе мы получили буквально по нескольку ложек овсяной каши.
— После этого обеда разве можно работать? — не унимался Козловский. — Даже лежать в постели не выдержишь целый день. Я, правда, спасаюсь тем, что жена мне каждый месяц шлет хорошие посылки. Но опять беда. Блатные добрую половину забирают себе. И такой лагерный грабеж — как закон. Попробуй пожалуйся уполномоченному — убьют, гады. За свое же добро. Хотел написать жене, чтобы не слала больше мне посылки, но не могу лишить себя последней надежды на существование. Ведь я хотя половиной да пользуюсь. А то совсем ничего ... На этом лагерном пайке — просто могила. До зимы надо постараться отсюда попасть на этап. — Козловский, успокоившись, посмотрел мне в глаза и спросил: — Вот вы были в разных лагерях фашистской Германии. Какой, интересно, у них там существовал режим и порядок по сравнению хотя бы с этим лагерем?
— Идеальный.
— Как идеальный? Я вас не понимаю. — Козловский удивленно наморщил лоб, подняв высоко свои мохнатые брови. — Неужели там, в фашистском лагере, было лучше, чем здесь?
— Совершенно верно. Там был порядок. А здесь его нет. Взять, к примеру, концентрационный лагерь Заксенхаузен. Там в рабочих зонах не было норм выработки.
— Как, разве там что сделал, то и ладно? И не наказывали за симуляцию? — перебил меня Козловский, все больше интересуясь событиями прошлых лет.
— Наказывать, собственно, было не за что, потому что все заключенные только делали вид занятости на работе. Копались в меру своих сил. Большего от них не спрашивали. Кстати, так называемые «зеленые капо» — это старшие команд, подобные нашим сейчас бригадирам, — были, как правило, уголовники-немцы ... Разумеется, бывали случаи и тяжких избиений, но это случалось довольно редко. Вообще у немцев система истребления заключенных была намного «культурней», чем у нас ...
Козловский растерянно смотрел на меня и не знал, что мне ответить. Затем он будто придя в себя, произнес:
— Вы знаете, когда мы освобождали Австрию, я был очевидцем в лагере Маутхаузен ... не могу выразить тех ужасов, что там видел. По лагерю ходили не люди, а живые скелеты ... Если мы с вами просидим столько лет в этом лагере, сколько они в Маутхаузене, то будем такими же, если не хуже.
— В наших условиях до такого состояния просто не дожить, — неожиданно перебил я Козловского.
— Знаете, вы, наверно, правы. Лагеря, будь они прокляты, имеют, конечно, много общего — что в России, что в Германии. Поскольку созданы они самыми бесчеловечными диктаторскими режимами, — как бы успокаиваясь, проговорил Козловский.
К этому времени обед закончился, и Король подал команду браться всем за работу. С визгом заскрипели несмазанные тачки, глухо зазвенели лопаты. День был очень жарким, и ярко палящее солнце, казалось, стремилось сжечь истощенные тела работавших под открытым небом заключенных. Козловский, изнемогая от усталости и жары, к концу дня совсем ослаб и едва шевелил руками. С трудом поднимая лопату с грунтом, Козловский едва переводя дыхание, бормотал:
— Если не вырвусь из этого ада, то к зиме я кончусь. И никакие посылки жены меня не спасут. Шутка ли, на пятый десяток уже перевалило!
— Ваш возраст еще юношеский. Не надо отчаиваться, — полушутя-полусерьезно пытался возражать ему я.
— Не утешайте меня, пожалуйста. Я свои физические возможности уже изучил, — обиженно отвечал Козловский, бросая очередную лопату земли на специальный выступ в котловане.
Во время неудачного броска грунт сыпался вниз назад, и тогда он называл себя гнилым интеллигентом. Когда у него получалось лучше, он облегченно говорил:
— Если доживу до конца срока, из меня чудесный землекоп получится, хотя сомневаюсь, что такое может случиться со мной. Конечно, с наступлением холодов легче станет на общих работах ... Но ведь еще почти десять лет впереди.