Вода растекалась бесшабашными струями, лилась, окружая мир потоками, рассеивалась вокруг мелкими каплями, наполняя воздух особой мартовской нежностью, бесформенной взвесью, проникая за воротник, нарушая теплый уют пальто, мягкую защиту шапки, норовя прильнуть к весело шагающим ногам, похлюпать в ботах. Мысли, подобно растаявшему снегу, текли, не успевая задержаться, чтобы обрести какую-то форму, потом, потом, ещё придёт время, когда мир обретёт чёткие формы, вернутся знакомые запахи, всё начнёт меняться по знакомым привычным законам, а пока всё течёт, не обретая очертаний, и невозможно ухватить эти расплывающиеся в голове мысли, зарисовать их словами, остановить, не выпустить раньше времени, и они утекают в тающий снег, остаются за спиной прохладной взвесью в сыром воздухе. И пусть. Если попытаться осалить, окликнуть известными словами, они, наверное, обернутся и застынут, как несчастная Лотова жена, чьё имя никто не вспомнит, но, может, и не узнают, что же их остановило, задержало, растворяясь без воспоминаний в окружающем... Так не создать ничего нового.
Март не понятен, неизвестен, хитёр и непредсказуем обманщик март. И вот уже скованы морозом весенние разлившиеся потоки, схвачены в моменте и застыли причудливыми колдобинами под спешащими ногами, заставляя замедлиться, а где и остановиться, обратить на себя внимание, вглядеться, а что же не даёт двигаться без риска сломать себе что-нибудь жизненно важное и дорогое навсегда. Питерские сталагмиты вырастают прямо под ногами, ужас и кошмар дворников, а сверху растут сосули... да, вызывают уважение. Слово словно... Ещё... Ах, какие же это слова!
Девушка шла, перебирая улицы уверенно стучащими ботами, то сердито, то весело, то плавно поворачивая голову вслед мысленным потокам. Что-то таяло в душе, спадало вместе с тающим снегом, льдинами, непререкаемыми оковами зимы.
Хотелось остановиться, отдохнуть от захлёстыаающих чувств, но невозможно, дальше, дальше, быстрее...
Город неумолимо менялся, прошёл год, похожий на вечность, а жизнь, такая, казалось, непреклонно неизменная, словно навсегда сковавшая этот город, где даже дворец царей назывался Зимним, а Летний был мал и незаметен, вырвалась из повиновения, понеслась, попав в не менее твёрдые и жесткие руки, увлекая и руки эти в немыслимое и неведомое будущее.
Но реалии 1918 года мало трогали внимание Анечки, а, вернее, уже давно Анны Андреевны, став привычными, как фонарь и аптека на углу.
Грусть, горечь, ощущение пропасти и неизбежности признания потери смешивались с освобождающей надеждой, тусклыми солнечными лучами, прохладной нежностью мартовского ветра. "Почему?" Всё, всё кончено, сказки, любовь, ожидания, смешные рассказы о каких-то жирафах и несуществующем озере Чад... Настоящим было только немыслимое и непреодолимое расставание. Две жизни, две души, две разные поэзии, так и не сумевшие слиться потоки. Снова направлялись в стороны. Разные, каждый в свою.
Такое непривычное, но ведь можно, можно это сказать! Люблю, но не люблю. Точка... или тире с запятой. И обрыв, пустой лист белой бумаги. Только слова ещё не останавливались, торопились, подскакивали сами, как камушки под колёса, оставляли какую-то связь, уже без надежды, но всё ещё прочную, как вера, как бумажные цепочки, но повозка - очевидно же - всё набирала ход.
Да, они ещё встретятся, замкнётся ещё один годовой круг, и ещё, чтобы выпустить линию дальше, (линию жизни, судьбы? только не счастья), когда один падёт под жерновами истории, снова, ещё один невольник чести, а она будет спасать его память, память и честь... Впереди будет ещё почти пятьдесят лет жизни. И бессмертие.
А. Ахматова.
Всё расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?..
1921г.