Настроение музыкантов было сумрачным. В обычное время в этот ресторан приходило много народа, люди рукоплескали, заказывали любимые композиции, оставляли хорошие чаевые. Их молодую группу здесь знали и любили. Сегодня зал был почти пуст, и не потому, что все ушли слушать выступление конкурентов. Кризис, неизвестность и безработица – худшие враги для людей искусства.
Тут уж не до живой музыки. Трое молодых музыкантов ели угощения, приготовленные вместо оплаты работы. Тоскливо пересчитывали более чем скромные чаевые. Хмуро переговаривались.
- И правда, на кой вы сейчас, в тяжелые времена? – подсел к ним изрядно захмелевший официант. – Вот врачи, я понимаю, сейчас людей спасают. А вы что? Кому вообще вы нужны?!
- Ну, не скажи, – хмуро ответил ему гитарист. И рассказал такую историю.
***
Один скрипач Володя очень любил свою жену. Неприлично сильно, до одури. Он устраивал ей вечера при свечах с фруктами, едой из ресторана и цветами, хотя они были вместе уже не первый год. Когда она смеялась и откидывала волосы так, что на них играли солнечные лучи, он принимался целовать ее руки и складочки на одежде. Снежана, так звали женщину, в шутку отбрыкивалась:
- Перестань, ну хватит! Не будь ребенком! – но продолжала смеяться так, что становилось понятно: она отталкивает его лишь в шутку, а сама получает удовольствие от обожания, граничащего с почитанием, которым балует ее муж. В положенный срок родилась у них дочка, назвали Дашей, в честь бабушки Снежки. Володя зарабатывал не очень много, доход у музыкантов нестабильный: концерты то есть, то нет; с выступлениями в барах и ресторанах так же. Чтобы обеспечивать дочку, устроился подрабатывать в школу учителем музыки. И стабильность, и детей он любил. Дочка росла тихой, спокойной, скрипач в ней души не чаял. Каждый раз, когда он возвращался, дома было прибрано, чисто, пахло вкусной едой. Чего еще желать?
Однажды он вернулся чуть раньше (один урок отменили), и увидел в прихожей мужские ботинки. Сначала Володя даже не понял, что произошло. Настолько не укладывалось в голове, что он – тот самый не вовремя вернувшийся муж из анекдота. Подумал: «Может быть, гость?»
Лишь зайдя в комнату, скрипач увидел Снежану, возле которой сидел его не лучший, но очень хороший друг. Они кое-как успели нацепить одежду. На плечо Снежаны падал темный локон, она смотрела на вернувшегося мужа с вызовом и насмешкой. И вдруг родная, теплая женщина показалась Володе холодной, как зимняя стужа. Он думал, что так и умрет от обморожения прямо на этом месте.
Друг смущенно шарил под кроватью, что-то искал, как оказалось, носки. И все это было так неловко, так дурно, что скрипач не нашел ничего лучшего, чем в ужасе выбежать из собственной квартиры. Володя шел и шел, удаляясь от дома. С каждом шагом ему казалось, что мир за его спиной рушится. Ему не было больно. Просто на месте, где были чувства, осталась соленая от слез темнота.
Бороться за жену Володя не мог и не хотел. Прощать – тоже, тем более, прощения никто и не просил. Вы скажете, без предпосылок такого не бывает. И будете правы.
Наверное, жизнь с музыкантом была не всегда сладкой. Во всяком случае, во время развода он узнал о себе много всего: что он неудачник, который зарабатывает копейки, пьяница (хотя все, что Володя мог себе позволить – это в выходные выпить пару банок пива с друзьями), деспот и последняя сволота. Внимания уделял недостаточно, денег тоже не хватало. Бывшая жена накрутила себя, говорила так уверенно, что казалось, верила в каждое слово. В красивых глазах Снежаны было столько ненависти, что казалось, вся ее разгневанная фигурка говорит: "Лучше бы ты умер, слышишь, лучше бы умер!"
Женщина не произносила это прямо, это слышалась между строк. "Лучше бы не познакомились. Я проклинаю день, когда согласилась стать его женой. Лучше бы его не было".
"Лучше бы я умер," – думал мужчина, слушая ее полную праведного гнева речь. Лучше бы погиб. Опеку над дочкой, конечно же, оставили бывшей жене. Володе назначили алименты, но позволили видеться каждую неделю по выходным.
- И не надейся, – сказала Снежана после суда.
"А может, мне действительно умереть?" – с каждым мгновением эта мысль казалась все более притягательной. Один миг – и больше никаких мучений. Не придется просыпаться посреди ночи с мыслью: "Как там Дашуля?", а потом пытаться не вспоминать, что дочки рядом больше нет. Живет Володя теперь отдельно.
Не придется думать во время сложного рабочего "Как там любимая, соскучилась?" – и обрывать себя тем, что любимой отныне тоже нет.
Его манили высокие крыши домов. Мосты. Скрипач спросил у приятеля, с которым вместе ездили на работу: что будет, если сигануть на рельсы в метро? Ну, так, чисто теоретически. Током сразу убьет, или придется помучаться? Тоже только теоретически интересно. Приятель посмеялся для вида: мол, ты чудак, что удумал, ха-ха. Но ездить вместе с Володей перестал. Мало ли.
На день рождения старый учитель Володи подарил ему плеер с записями Баха. Ездить на работу было долго – целый час. И каждый раз во время поездки Володя ставил ХТК, второй том, делать-то нечего. И недовольные прохожие, и метро, и презрительно-надменное лицо горячо любимой женщины - все, что казалось мужчине важным, вдруг исчезало и ему открывался Космос. Это нельзя описать, можно только услышать.
Он знал, что каждая прелюдия и каждая фуга посвящена серьезному библейскому сюжету. Он же профессиональный музыкант, консерваторию закончил. Но Володе казалось, что вся эта музыка – про него. Нот всего семь, но Бах сумел расположить их так, что казалось, из Володи вытащили душу, прополоскали ее в кристально-чистой воде, вычистили всю грязь и аккуратно поместили обратно.
Скрипач прямо чувствовал, как в нем после каждой поездки все выстраивается по полочкам. Гармонизируется.
По приезду ему меньше хотелось выйти в окно или наглотаться таблеток.
Потом он постепенно поправился. Оказалось, у него есть то, ради чего нужно жить: маленькая дочка ждала, когда папа придет в гости. Снежана, как оказалось, не имела права запрещать Володе с ней общаться. Его ждали выступления в концертных залах. Ждали ученики.
***
- Как же Бах спас тебя? – удивленно спросил рассказчика один из слушателей.
- А так, что этот Владимир был моим отцом. Через много лет он оправился, встретил маму, такую же, как и он, только художницу. Когда ей было плохо, она спасалась, часами глядя на мрачные репродукции Карла Брюллова и Гойи. Нашли друг друга.
Музыканты помолчали. Официанта рядом уже не было, история показалась ему скучной и неправдоподобной с самого начала, и он, позевывая, удалился. Ему бы музыка не смогла помочь. Он другой. Кого-то спасает психолог, кого-то спасатель, а кого-то протянувший руку сквозь века немецкий композитор. Сделал бы что-то с собой нервный, преданный женой Владимир? Может быть, музыка была только предлогом, чтобы остаться здесь, на земле?
Не знаю. Но, возможно, музыкант спас целый род: Владимира, его детей, внуков и правнуков. А может, и не один.
