«Накинула шаль на плечи, «хвосты» в ладонях зажала — свела руки к подбородку. Постояла, покачалась. Выпустила цветастую, разжав пальцы — «пасадский» платок скользнул по спине, на пол осел. И уткнула лицо в распахнутые ладони..
Разлука — тать.. А сердце рвётся ниточками в роспуск. И болит грудина, аж в лопатку отдаётся.. Вдохнула глубоко — что уж! Распрямила корпус, развела грудное пошире. Волевым усилием расправила — согнутое, свёрнутое, схороненное.. — «заиндевевшее» бедами и печалями тело. Через игольчатые мышечные боли и судорожные «припёки» в икрах овладела собой. Настолько — что уж и не она это..
Пошла завтрак готовить. Хлеб нарезала, потоньше. Колбаски, сыра накидала в тарелочки. Яичницу зажарила славную, богатую.
Кофе закипел — сняла джезву с горелки и разлила, дышащее горьким и пряным, по чашкам. Крикнула, в сторону гостевой спальни: «Ты готова?. Приходи, отчаёвничаем..»
Она — мать. Не столь, сколько — женщина. Но и как сравнить! Кто знает, какая она — женщина.. А мать — ласковая, капризная, заботливая. И любящая безмерно..
«..идёшь?. Давай, вставай.. Нам ещё в город смотаться, прикупить съестное тебе, в дорогу.. И подарок, какой.. чтоб грел, вдали..» — добавляет последнее тихо, с грустью. По коридору несутся звуки «домашнего не/одинокого обитания» — шорох ночнушки, шлепки голых пяток по половицам, зевки почти детские. Её дочь никогда не вырастет, для неё. Будет вечным — enfant terrible! Милым, восторженным, прекраснодушным! Её можно баловать, и слегка нравоучать. Совсем чуть! А баловать — сколько хочешь! Девочка..
Застёгивать верхнюю пуговку пальто — «..ветер сильный..» Доставать платочек батистовый, из сумки и пихать в аккуратные ладошки — на слезливой кинокартине. Оглядывать строго хама, толкнувшего случайно в кафе — кто посмел? мою доню! Выбирать — всегда! — лучшее и только. Ей, достойна.. Оберегать, выкармливать, утешать, если придётся.. И грызть глотку любому! Только посмей!..
Поцелуй в висок: «Как спала?. Садись, всё потом, ешь..» Подпереть щёку по-бабьи, и смотреть.. Когда ещё!..»