– Маски надели и отошли, – говорит педиатр, которого мы вызвали дочери. Врач только что зашла в прихожую, а мы уже почувствовали себя скромно и неуютно в своей же квартире.
У родителей дочки положительные тесты на коронавирус, сама она сильно кашляет, из носа нещадно течет. Ее нужно было послушать, назначить какое-то лечение. Жанна Николаевна обрабатывает антисептиком руки, отсылает мужа в другую комнату (видимо, из-за того, что он первый заразившийся).
– Вы такая раздраженная, – пытаюсь поговорить с ней я.
– Мне сейчас еще к деткам идти, которые только что из роддома, – врач ворчит, движения ее резкие, горло она не смотрит. – Да, к вам придут взять тест у ребенка.
Но у ребенка не приходят брать тест. А осадок, что мы, чахоточные, могли принести в дом другого родителя неприятный вирус, остается.
Недалеко от перекрестка поскользнулась бабушка. У нее закружилась голова. Невзрачная пожилая женщина тихо упала, прохожие, наверное, подумали, что она пьяна и им, трезвым и успешным, некогда поднимать кого-то хмельного из желтого сугроба. Она поднялась сама, сухая и бледная, повторяя о скользких валенках:
– Чего это я, развалилась? Чего это.
Правда, чего? В этой жизни нельзя падать, могут наступить на руки.
В поликлинике самоуверенный мужчина кричит на регистратора:
– Заведующую мне. В каком, говорю, кабинете сидит заведующая? – И после паузы. – Вы чего глупая что ли?
Ему не закрыли больничный, что в перегруз очередной волны пандемии вполне возможно. Решить мирным путем вопрос он не желает, он хочет крови, умной мести и извинений от администрации больницы. Многие в очереди в эту же регистратуру такие же агрессивные и уставшие.
В этой же больнице в девятый кабинет среди омикронных и не очень сидит женщина с ребенком. Оставить дома малыша не с кем, а маме нужно к врачу. Среди кашляющего и чихающего ада в тесном помещении и забитыми скамейками никто не предлагает ей пройти вперед. Она отсидела полтора часа с плачущим мальчиком, пока случайно из кабинета не вышел врач и не взял её полис:
– Проходите, наконец, без очереди, – вызывает ее медик.
По району ездит в инвалидном кресле мужчина с потрепанным листком на передвижном транспорте: «Душанбе – моя родина». Один раз он пытался уехать с района, попросил стоящих на остановке помочь ему въехать в пазик. Однако водитель спешил (вы знаете, наверное, как спешат они в Екатеринбурге), автобус – тесный для коляски, а прохожие занятые: его сначала хотели занести, но потом бросили на остановке. Невнятно говорящий и невозможно одинокий мужчина с табличкой о далекой родине так и не уехал, куда хотел.
В торговом центре молодая барышня шлет на три буквы охранника. Ухоженная, лоснящаяся, красивая, а выражается некрасиво на дежурное, обязывающее по должности замечание чоповца надеть маску.
На работе на три буквы не шлют, но, прежде чем не дать комментарий от пресс-службы, не лишним считают прочитать лекцию о том, что журналисты мало что понимают в судебной тематике.
Жизнь пошла через нерв, беспокойно-агрессивная, боязливая и при этом ошалело наглая. Люди кричат в общественном транспорте, а особенно в пробках, злятся на врачей на горячих линиях, ругаются в регистратурах, обижают других на кассах, не корректничают в общении. Спешат, то ли бегут куда-то, то ли убегают.