26 июня.
Четыре дня, как объявлена война. Ходила сдавать «Грецию и Рим». Получила «5». Но это необычная пятерка, потому что она получена во время войны!
Экзамен проходила в «античном кабинете». Там даже мрамор дышит стариной. «Парфенон и Тезейнон» величественно расположились на стенках. А мраморный Перикл смотрел грозно с постамента. Как всегда, надрожавшись, пошла отвечать одной из последних.
Первый вопрос попался из нелюбимой темы «Реформы Солона». Отвечала хорошо – самую суть и соль. А когда перешла ко второму вопросу, где следовало рассказать о трагедии Антония и Клеопатры, краски у меня стали яркими, я воодушевилась – и экзамена будто не бывало.
Профессор Сергеева, довольная, закурила и предложила мне. Я постаралась как можно любезнее отказаться.
В тот самый момент зенитки как залают… В окошко увидала в голубом небе вражеский самолет. И даже не поверила этому. Как это может быть – над Ленинградом вражеский самолет!
Но зенитки не умолкали, и вокруг самолета запрыгали белые облачка. Тогда он взвыл и метнулся вверх за пределы досягаемости зениток.
В фойе меня затормошили, потащили в кино, но я решила пойти домой, и притом одна. Когда я шла по Неве, упорно смотрела по сторонам, ища изменений… ведь война…Но все на своем месте, только на всех стеклах во всех домах крест-накрест наклеенные бумажки – это чтобы взрывной волной не выбило стекла.
А вот сфинксы просто разозлили меня. Если город пока особенно не поменялся, то все-таки внутренне все подобрались, стали строже. А сфинксы… поджав лапы, они благодушны, как всегда. Нет для них ни войны, ни истории, ни святого. Бессмысленно смотрят они на Неву.
Нет, не понять им, чужестранцам, что такое Ленинград! Война! Правда, последнее я и сама пока плохо себе представляю.
27 июня.
Сегодня мы, истфаковцы, явились на спецстроительство на территории университета. Нужно было носить песок на чердак. Это называется «противопожарные меры». Сначала все таскали по одному ведру на самый верх, мешали друг другу и запыхались.
Потом я предложила устроить конвейер, и дело пошло гораздо быстрее. Мы передавали ведра из рук в руки с нижней ступеньки до самого чердачного перекрытия. И хотя мое место было на площадке, я слазила и на чердак.
Мне там очень понравилось. Чердак напоминал какие-то пещерные ходы, но в отличие от пещер, где сыро и холодно, на чердаке было жарко и душно: пыль стояла сплошной завесой.
Аглае такое занятие не понравилось. Я сказала ей: «Идка, мы ведь комсомольцы, и по такому пустяку хныкать просто глупо».
В два часа мы завершили «героическую» эпопею. И вот сейчас после холодной ванны я валяюсь в мамином мохнатом халате и с удовольствием сознаю, что вода холодная оказывает целебное действие.
Идка зайдет к 4 часам.
Получила от Васеньки Травкина письмо. Он ранен под Лугой. Как – не пишет. Но обещает быть на днях в Ленинграде, значит – не тяжело. Мама говорит, что Васенька влюблен в меня. Но я смеюсь в ответ, потому что
Травушка понимает, что я отношусь к нему как к маленькому, и что если я и питаю к кому-нибудь серьезные чувства, то это к Павлику. Павлик старше меня на 10 лет, он меня еще маленькой на руках носил.
Звонок… Это Идка. Бегу!