Глава 44.
Время действия - 1878 год
- А ты из каких будешь? - с ухмылкой спросил рыжий верзила, сидящий где-то сбоку.
- А? - Павел повернул к нему голову, но краем глаза успел заметить промелькнувшую на доли секунды одобрительную гримасу на лице Акулы.
Отвлекают… Стёпка говорил, что это самое простое средство обмануть противника.
- Из матросов… - буркнул он, пытаясь сосредоточиться на игре.
- Не слепые, сами видим, что матрос. Ну, а это… папан у тебя кто? Германский городовой?
- Матрос… - Павел сочно шлёпнул по столу десяткой.
- Матроооос… И где он теперя?
- Дома.
- Да ты, парень, фартовый! - загудели сидящие за столом. - Первый раз карты в руки взял, а выиграл. Масть тебе идёт… Не, погоди, это на пробу было. Косой, раздавай ещё раз!
Плыл по комнате вонючий дым самокруток, довольно гоготали шестёрки, визгливо смеялись где-то за стеной продажные девицы. Тяжело смотрел на молодого наивного матроса сидящий рядом с Мясником бородач со странным прозвищем Клык.
Когда-то и он был таким же юным и стройным, легко взлетал по вантам и ловко рифил паруса. И у него были товарищи, которые разговаривали хорошим русским языком, привычным с детства, а его самого называли данным при святом крещении именем. И будущее казалось светлым и ясным.
А потом была война, и был Синоп, и чувство гордости за то, что он, маленький человечек, тоже оказался частью большого морского братства. Была и боль, когда топили в Севастополе красавцы-корабли, когда погибали под бомбами товарищи, когда уходило русское войско из города, оставляя его на растерзание врагу. И он, тогда ещё Филимон Стуколов, уходил вместе со всеми. Потом изматывало душу долгое ожидание на Северной стороне, и они устраивали вылазки против неприятельских отрядов.
Тогда-то он и подружился с Егором - парнишкой-сиротой из местных. Егорка тоть не промах был — в оставленный Севастополь наведывался словно в мирное время. Разведывал всё, о чём просили его офицеры. Заодно мог пьяненького английского офицера обобрать, мог украсть бумаги у какого-нибудь генерала, случалось ему и жизни лишать зазевавшегося неприятеля. А самое главное — он прекрасно знал и город, и его окрестности, и исчезнуть от разъяренных преследователей для него было делом двух минут. Вместе с Егором Филимон и отправлялся по вечером тревожить врага, кусать его, не давать покоя.
Однажды им не повезло. Француз, у которого они хотели отобрать штуцер, успел позвать на помощь. Его товарищи выстрелили вслед убегавшим партизанам, и пуля попала Филимону в спину. В тот вечер Егорка нёс друга на себе до самого Инкермана, где молчаливые монахи приняли раненого в свой лазарет.
Когда неприятель оставил город, и война закончилась, Филимон встретил Егора снова. Парнишка окреп, стал ещё более дерзким и отчаянным, успел побывать в Севастопольской тюрьме, отчего приобрёл вес у немногочисленной пока уличной шпаны. Встрече были оба рады. А потом… Потом уже Филимону пришлось спасать жизнь Егорке, когда им пришлось вступить в бой с пришлыми варнаками, пытавшимися установить в городе свою власть. Жестокая то была битва. Да разве упрекнёшь в жестокости человека, рука которого с малых лет привыкла лишать жизни врага! После того сражения и получил Егорка прозвище Мясник. А Филимон — Филимон просто был его преданным другом.
Он и сам не заметил, как вокруг них стали собираться всякие тёмные люди — беглые каторжники, мелкие карманные воры, карточные шулеры. Чтобы управлять всем этим сбродом, приходилось поддерживать железную дисциплину. Чем? Страхом — иного этот жжёный народ не признаёт. Это Филимона совсем не удивляло. На корабле тоже боцман в зубы даст зазевавшемуся матросу, чтобы скорее команды выполнял. А за неповиновение и выпороть могли. Что же тут удивительного! Зато какая выучка была! И маневренность кораблей в бою обеспечивалась как раз этой выучкой. От неё и победы наши шли.
Приходилось и Филимону наказывать ослушавшихся. Спуску он никому не давал, за что и прозвали его Клыком.
Полиция в их дела не совалась. Потому что понимала — тёмный мир криминального сброда неискореним, так лучше пусть он будет под железной рукой Мясника, чем каждый сам по себе, неуправляемый, неорганизованный, доставляющий массу хлопот. Так и жили.
Теперь Филимон смотрел на молоденького чернявого матроса, так сильно напоминавшего ему кого-то из тех, давних лет. Он даже мог бы поклясться, что уже видел эти большие чёрные глаза, опушённые длинными ресницами, такие серьёзные, такие чистые. Он похож… Пожалуй, он похож на одного матроса с их корабля. Как его звали? Филимон не помнил. Годы погребли под собой его имя. Но этот взгляд воскресил в памяти Клыка время их молодости. Жаль того парня, срубил его француз. Это Филимон знал точно — своими глазами видал. Упал парень с разрубленным лицом и простреленной грудью. Сколько лет прошло… А ведь у него мог бы быть вот такой же сын.
Да, не прост парнишка. Видно, где-то учился передёргивать карты. Опыта, правда маловато. Но в железных руках Мясника опыта он наберётся быстро. Будет кому научить. А кем же станет его молоденькая жена? Не побоялась Акулу, за старика вступилась, боевая, значит. Смирится ли она с тем, что муж её карточный шулер? Может, и смирится, может, и помогать ему станет.
Был ли доволен Клык своей жизнью? Он не жаловался, не роптал. Но быть всё время как на пороховой бочке, постоянно ожидая предательства, высматривая, не нарушил ли кто жёсткие законы их преступного мира, было нелегко. К тому же с годами стали сниться те, кто покинул мир по его вине.
Он попытался представить себя простым обывателем. Изба, жарко натопленная печь, полосатые половички от дверей — так, как было у них в деревне. В углу прялка и тихонько жужжащее веретено в руках родной женщины. Свернувшийся клубочком котик, детская игрушка-птичка под потолком. Ребятишки, раскрасневшиеся с мороза, с криком вбегающие в дом. Ржаные калитки с брусникой, чугунок щей… И синий вечер за маленьким оконцем.
Где-то в груди заныло. Не было у Филимона этого, да уже и не будет никогда. А у Павла всё впереди. Всё будет, всё получится, если…
Он со стоном схватился за голову.
- Ты чё, Клык? Лишку хватил, что ли? - заржал Акула, однако тут же затих под тяжелым взглядом Мясника.
- Клашка! Ну-к принеси чего выпить! - рявкнул Филимон.
Выскочила из соседней комнатки прислуживавшая женщина.
- Чевой-то? - удивленно сказала она, взглянув на стоящие на столе початые бутыли. - Чево принести-то?
- Воды принеси, - хмуро ответил Филимон, краем глаза заметив, как Павел, восользовавшись суматохой, сменил карту.
- Хитёр ты, братец, - ухмыльнулся Мясник, глядя на парня. - Только против нас ты щенок. Карта твоя бита.
И он торжествующе выложил на стол остатки колоды. Гадко захихикали шестёрки, заржал Акула:
- Ничего, фраерок. Я тебя научу всему.
Глаза Павла резанули его, словно бритвой.
- А ну, ссучонок! Говори, кто учил тебя мухлевать? - Акула схватил его за грудки. - Говори, мать твою!
- Никто не учил! - сильным ударом Павел отправил его в угол комнатки.
- Ах ты… - взревел бандит.
- Заткнись, - рыкнул Мясник. - А ты и в самом деле говори, где учился передёргивать.
- В одесском порту раз стояли на ремонте, там шкет один показал.
- В одесском, говоришь… Ну да ладно, - Мясник опрокинул в себя стакан виски. - Тобой займутся. Косой отведи его…
Глаза Павла сверкнули.
- Я забираю его у тебя! - вдруг грохнул кулаком по столу Клык.
- Чтооо? - Мясник поднял на товарища тяжёлый взгляд.
- Я беру его. С этой минуты он мой человек. Отступные — вот! - он кинул на стол массивный золотой браслет с тёмно-красными камнями.
- Дуришь? - Мясник встал со своего места, навис над Филимоном.
- Имею право! - взгляд Клыка был спокойным. - Мало отступных? Я добавлю. Но парень — мой.
- А ну, пошли все вон! - Мясник зыркнул на шестёрок, и комната вмиг опустела. - Ну, говори.
- Не станет он служить тебе. Ты буркалы его видел? Так и вращает. На ём твоя власть и кончится.
- Клы-ык… Не та-ких ла-ма-ли… - Мясник сделал выразительное движение рукой.
- Этого ты не сломаешь. Его легче y бить. Только что это тебе даст?
- Ничего, деваху его притащим сюда, на колени встанет.
- Сделает вид, что согласен, а потом пришьёт тебя. Неееет, с ним надо держать ухо востро. Послушай меня, Егор. Если не хочешь лишиться власти, отступись его. Возьми браслет, лахудре какой подаришь. Чтобы видели, что не так просто ты его отпускаешь.
Мясник молчал. С грозным сопением он смотрел на товарища.
- Не в том гнезде он вырос, чтобы в нашу кодлу вступать, Егор.
- Ты-то вступил?
- У меня никого, кроме тебя, на всем белом свете не было. Где ты — там и я был.
Мясник молчал.
- Какого проку ты от него ищешь? - продолжил Клык. - Мало у тебя шестёрок? Ещё нужны? Возьми кого потрусливее, который в рот тебе заглядывать станет. В этом страху нет.
- Ладно, Филимон, твоя взяла. Забирай щенка. Только чтобы на дороге он мне больше не попадался.
- Попадется, если мы старика не оставим.
- Ещё и старика?! - рыкнул Мясник.
- Из-за него всё и завертелось.
- Ох, Клык… Только тебе одному такое позволяю. Иначе бы… - огромный кулак бандита сжался.
- Знаю. Потому и хочу сберечь тебя.
Мясник вышел в соседнюю комнату, где весёлая компания коротала время в ожидании хозяина.
- Клык забирает матроса себе. За него он отдал браслет и золотые часы. Никто не смеет трогать его, его жену и старика. А ты, - Мясник взял лицо Павла огромной лапищей, посмотрел в его глаза, - дышать теперь будешь как Клык тебе скажет. Каждое слово его для тебя закон. Понял?
Уходил Павел из берлоги и не мог поверить, что всё обошлось. Что выкрутился он живым и невредимым. И недоумение, почему бородатый варнак со злобным взглядом выкупил его, не покидало его. Что ему нужно? Почему он спрашивал, с какого корабля отец? Не хватало ещё, чтобы они до родителей его добрались! И про то, кто учил его в карты играть, знать им не нужно.
Всё это было непонятно, но голову ломать над этим не стоило. Жизнь покажет, что будет дальше.
Дарёнка пробыла в больнице ещё неделю, пока с лица не сошли кровоподтёки. Пришла на квартиру как раз перед возвращением Павла из очередного рейса. Постирала, прибрала в комнатке, наготовила мужу домашней еды. А когда уже собирались спать, сказала:
- Я, Павлуша, в больнице-то сиделкой останусь. По душе мне это дело. И жалованье мне положили там. Небольшое, правда, да всё-таки своими руками заработанное.
- Коль по душе, так оставайся, Дарьюшка. Среди людей веселее. И мне не страшно за тебя будет. Федот-то как?
- Федот встаёт помаленьку. А как совсем поправится, его доктор сторожем возьмёт. Каморка есть во дворе маленькая, там жить будет.
- Это хорошо, - улыбнулся Павел. - В Андреевку-то пойдем? Проведать своих надо бы.
- А пойдём! Завтра пораньше встанем и пойдем.
Андреевка встретила молодых какой-то странной тишиной. Словно замерло всё, и даже вездесущие собаки не выбегали навстречу идущим.
- Что случилось, матушка? - кинулась Дарья, завидев мать во дворе дома.
- Тихон плох… - Анна вытерла глаза уголком фартука.
- Заболел?
- Вона… - женщина кивнула в сторону лежащей на столе газеты, изрядно потёртой от многочисленных рук. - Как прочитал, так и слёг. От горя. Тимоша-то тоже сам не свой ходит…
Аннушка заплакала.
- Что он такого страшного прочитал-то? - Павел схватил газету, развернул её. - Биржевые ведомости, июльский нумер… Ага, вот - «Броненосцы и крейсера-купцы»… Так это капитан-лейтенант Рожественский написал… Про Весту…
- Вот-вот… Выходит, что трусы наши матросы оказались, а, сынок?
Павла поразили глаза Анны. Всегда синие, словно море, теперь они казались бледными, будто выцветшими вдруг.
- Как же трусы? Погоди… - он стал жадно читать статью. - «Постыдное бегство»… Ерунда какая-то… По его словам, Веста не вступала в бой с турецким броненосцем, а только с позором убегала от него? Пять часов убегала?
- Так он и написал там. Тихон-то как прочитал, так и слёг. Миней приехал. Снова рассказывал, как что в том бою было, да только без толку. Вишь, на броненосце том аглицкие офицеры были, они будто и подтвердили это. Будто бы наши матросы даже не стреляли по турку. И никак броненосцу не повредили…
- Крёстненька, милая, да ведь враги они нам! Разве могут они сказать такое, что восславит русского моряка? Ты-то веришь им, крёстненька?
- Не верю, Павлик. Да и Тимоша говорит точно так же.
- Так что же дядька Тихон-то верит? Эээх… - Павел махнул рукой и побежал к дому старика.
В полутёмной комнате на лавке лежал Тихон. Неслышно ходила по комнате Татьяна, тихонько переставляла какие-то вещи, не зная, чем занять себя. У стола, сгорбившись, сидел Миней.
- Дяденька Тихон! - Павел склонился над стариком. - Это я, Павел.
- А… Павел…
- Я. Дяденька Тихон. Ты чего это разхворался-то, а? Ты не шути так! Ты поднимайся! Ты из-за чего? Из-за этой газетенки-то?
- Газетенки… Эту газетенку, небось, по всей Расее читают, - с трудом проговорил Тихон. - Эк он разложил по полочкам…
- Дяденька, не верь ему! Ты сам посуди, у их броненосца скорость больше, чем у нашего купца. Да к тому же Веста лавировала. Сам понимаешь, ходу это не добавило. Если бы наши матросы не отбивались бы да не стреляли, нешто не догнал бы турок? А он мало не догнал, так ещё и развернулся да прочь ушёл! К чему бы это, а? А к тому, что на починку ему надо было! Не трусливо убегала Веста, а бой вела! Самый настоящий, неравный! И после того боя турки к нашим берегам не совались вовсе. Если бы мы трусами были, разве боялись бы они нас?
- Не о том душа болит, что наши сплоховали. Знаю, русский матрос никогда без бою не сдастся. О том плАчу, что ославили героев. И кто ославил? Свой же, русский офицер… Который сам на том корабле был. И останется этот навет в веках. Вот пройдет сто лет, помрут те, кто правду знал. А правнуки наши достанут газету эту, прочитают и скажут — трусами наши предки были. Стыдиться станут…
По щеке старика поползла слеза.
У мер Тихон на рассвете, когда задремала сидевшая у его постели Танюшка, уснул у ног отца осунувшийся, похудевший Миней. Не выдержало сердце старика великой несправедливости, бессовестной неправды о русском флоте.
Капитан-лейтенант Зиновий Рожественский, написавший статью, через много лет станет вице-адмиралом и командующим Второй Тихоокеанской эскадрой. Ему будет поставлена задача - оказать помощь осаждённому Порт-Артуру и вступить в сражение с японским флотом. 14 мая 1905 года японцы атакуют эскадру в Цусимском проливе. Рожественский не сумеет подготовить эскадру к сражению и не сможет командовать ею в бою. К утру 15 мая Вторая эскадра перестанет существовать. Миноносец, на котором находился вице-адмирал и другие раненые офицеры, сдастся в плен. Тысячи русских матросов найдут своё последнее пристанище на дне моря.
Тихона похоронили на небольшом холме, откуда видна была безбрежная морская синь и всегда слышался неумолчный шум прибоя. У подножия креста положили выкованный Фадеем якорь. Покойся с миром, Тихон, простой русский человек.
Предыдущие главы: 1) Барские причуды 43) Долг
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!