Всем доброго времени суток, читатели!
С одной стороны, нашу сегодняшнюю заметку можно было бы отнести к рубрике «Спрашивали – отвечаю», поскольку соответствующая заявка в комментариях имела место быть:
Однако ещё до спонтанного появления данной рубрики я начал мало-помалу рассказывать свою историю как независимого писателя (маленького, скромненького, непризнанного), её сегодня и продолжу (рекомендую ознакомиться с предыдущими статьями на эту тему для полноты картины, кто не читал).
Ну а кто читал, вкратце напомню, на чём мы остановились: я выпустил в типографии своего города две тонкие книги – новеллу «Славянские корни Тонкого человека» и сборник «Злободневные сказы».
Пришла пора опубликовать настоящую книгу, толстенькую. Повесть!
Идея о молодом человеке, который переехал жить в деревню и волей-неволей занял пост знахаря, перешедший к нему по наследству, появилась у меня где-то весной 2015 года. Деревенский сеттинг мне люб, знаний в области соответствующего фольклора накопил достаточно, но идея витала себе в воздухе, витала, словно призрачная муза, тихонечко тренькающая на арфе (или, скорее, на балалайке – про русскую же глубинку говорим!), за её реализацию я не брался, ибо чего-то не хватало.
А потом это «чего-то» пришло само. Следует заметить, что той же весной 2015-го я начал читать Льва Прозорова (он же Озар Ворон): раздобыл все его книги, какие только имелись в наличии, в электронном формате и закачал себе на телефон. В «Язычниках крещёной Руси» (автор, повторюсь, Лев Прозоров) прочитал следующее:
Последний раз язычники – повторюсь ещё раз, именно откровенные и последовательные язычники, противопоставлявшие себя христианству и не желавшие принимать его ни в каком, сколь угодно «народном», виде, – мелькнули в бурных волнах российской истории уже в просвещённом XVIII столетии, в царствование Анны Иоанновны, если точнее – в 1743 году.
Некий нижегородский епископ Дмитрий (Сеченов), проезжая по своим делам Терюшевскую волость, увидел у церкви в русском (!) селе Сарлеях на кладбище рядом с крестами какие-то странные столбы и срубы.
Потребовав ответа у местного батюшки, архиерей оказался очень озадачен. Оказывается, в селе и в деревнях поблизости жило немало язычников. Чтобы не трогали власти (сравнительно снисходительно относящиеся к язычеству инородцев), они называют себя мордвой, на деле же даже говорить по-мордовски не умеют, а говорят, как суздальские и ярославские мужики.
Никакими мордвинами они не были – «старые русские идолопоклонники», как писал впоследствии почтенный архиерей в Святейший синод. А странные сооружения – так это могилы ихние, нехристей здешних.
Епископа очень рассердило, что какие-то «поганые» надгробия торчат на православном кладбище, и он, недолго думая, отдал приказ своим слугам изрубить эти «неправильные» надмогильные памятники на дрова и сварить на них ему обед.
Читатель, а вы, часом, не слыхали от наших батюшек сетований по поводу вандализма на кладбищах, воздыханий о губительном наследии советского безбожия, о засилии бездуховности? Высокодуховный епископ Дмитрий приготовил себе обед на чужих могилах задолго до советской власти.
Вскорости прибежали люди с известием, что к селу от нескольких языческих деревень движется огромная толпа, вооружённая кто чем (кое-где мелькали даже пращуровы мечи). Язычники, запыхавшись, выдавили из себя вестники, выглядят очень злыми, можно даже сказать, разъярёнными…
С чего бы это, а, читатель?
Пришлось его преосвященству, бросив недоеденный обед – ужасная утрата! – в панике бежать из села Сарлеях. Толпа долго гналась за ним, но удовлетворилась несчастным пономарём из обслуги, выпавшим из мчавшейся во весь дух брички. Бедолагу убили на месте. Вслед епископу стреляли из луков и даже из ружей, но не попали. К сожалению.
Что за донос настрочил преподобный Дмитрий в Синод! Обширный, прочувствованный. Были там и «волшебники», которые, мол, у «идолаторов» вместо попов, и их подстрекательство. Причиной нападения он полагал слух, прошедший по волости, что «едет архиерей крестить с салдаты».
Язычники, мол, и постановили, что ежели «точию с салдаты, то все созжёмся на овинах, а если не с салдаты, то убиём его и до смерти».
Мне отчего-то кажется, читатель, что почтенный архиерей перемудрил. Представьте, что, придя на кладбище к родным могилкам, вы видите там незнакомого типа, который разложил костерок из столика и скамейки, уселся на поваленный памятник и жарит над костерком шашлычок.
Уверен, чтоб дойти до состояния терюшевских язычников, вам не понадобится ни подстрекательство «волшебников», ни слухи.
Это даже если позабыть, что, как мы уже говорили, кладбища во многом заменили последним язычникам святилища.
Чем-то не угодил преосвященному Дмитрию и управитель какого-то местного «князь Григория», про которого святой отец только и сообщает, что он-де выдаёт себя за «грузинца», но, поскольку ни к исповеди не ходит, ни духовного отца не посещает, то явно с ним что-то не так – армянин или персиянин. С его-де попустительства и процветает идолопоклонство в волости.
Мигом для усовещения закореневших нехристей была собрана команда, так сказать, опытных богословов под началом премьер-майора Юнгера.
Толпа – ох, уж гордыня языческая! – встретила премьер-майора Юнгера с рогатинами, ножами, древними мечами, луками и малочисленным огнестрелом. В ходе начавшейся дискуссии очень быстро было установлено, что дубины, мечи, стрелы и рогатины в качестве богословских аргументов сильно уступают воинской дисциплине и слаженному залпу.
Толпа обратилась в бегство. Премьер-майор докладывал, что во встретившей его толпе было 1000 человек, пленными взято 136, из коих раненными 31, убито 35, в его команде ранено пятеро. В этом ряду цифр сильнейшее сомнение вызывает первоначальная численность нападавших «идолопоклонников».
Вряд ли премьер-майор скомандовал противнику перед боем «Ррас-счи-тайсь!». Судя по количеству пленных и убитых, в толпе было много меньше народу, вдвое-втрое. Ну да хотя господин Юнгер и был всего лишь премьер-майором, цифры он уже наловчился приводить в отчётах самые, как выразился бы историк и писатель Андрей Валентинов, что ни на есть генеральские.
Герр Юнгер мог благоразумно предположить, что уцелевшие язычники не будут по такому поводу подавать жалобу его непосредственному командованию – так что ж и не представить свою доблесть в наилучшем виде, коли есть случай?
Дальше всё пошло самым понятным, можно даже сказать, естественным образом. Прикладами и штыками загоняли нехристей в воду, попы подбадривали, обещали отпущение всех грехов и провинностей новкрещёным. Ни в какую не желавших идти под крест упрямцев заковали в железо и отправили мерять ногами казённые вёрсты до суровых сибирских краёв.
Суровей же всех обрушились на вожака, поднявшего народ на сопротивление крестителям премьер-майора Юнгера. Звали его Несмеяном Кривым. Смелого человека, поднявшего односельчан защищать родную веру, сожгли заживо в срубе.
Мы знаем его имя – хвала Богам. Мы можем помянуть его. Пусть же живёт оно в памяти потомков. Несмеян Кривой – последний борец и мученик, погибший за родную веру.
История эта приводится у Сергея Михайловича Соловьёва, в его «Истории России». Маститый историк поражён и, судя по тону, которым рассказывает об этом происшествии, не знает, что и думать и верить ли в язычников в XVIII веке.
Крепко мне запала в душу сия история, из неё и проросла основная идея для сюжета первого томика «Деревенской мистики» – заезжий священник становится причиной гибели знахаря из глубинки, лет эдак 250 тому назад.
Я взял блокнот (к тому моменту я изнывал от желания написать что-нибудь от руки, что практически перестал делать с появлением компьютера – конспекты в пору моего первого студенчества и бумажки по работе не в счёт) – и заскрипел авторучкой по страницам.
Всего на первый том у меня ушло три блокнота (вот прям ровно три, до последней строчки в третьем). Вот они, лежат в той последовательности, в которой были заполнены моим мелким почерком:
Калякал я свою «Деревенскую мистику» и дома, и на работе. На работе украдкой, поскольку нёс службу по охране особо важного режимного объекта, на смене при себе иметь не полагалось не то что мобильного, но и сигарет (за исключением отведённых часов отдыха). Помню, один раз «спалился» с блокнотом (кажется, с зелёненьким, точно уже не помню), когда стоял в календарный выходной (то есть в день, когда из руководства наличествовали только начальник караула с помощниками и оперативный дежурный) «на ключах» (местный условный аналог «тумбочки») перед начкаром, потрюхавшим покурить. Машинально так вытянулся во фрунт, как он лет дцать, по его ворчливому признанию, не видел. А потом начкар долго пытался понять, почему я какие-то писульки пишу, а не играюсь тайком в телефоне.
Ну, это лирика... вернее, ностальгические воспоминания.
Много чего в «мистику» я взял из жизни.
Например, открывающий книгу конфликт главного героя Власа с начальством на работе, – это мой конфликт, моя ситуация, имевшая место быть в августе 2014 года (из-за чего я и оказался в форменном одежде на режимном объекте с автоматом за спиной). И ворчание Власа касательно фильма, который крутили в салоне автобуса, – это моё ворчание, ехал как-то в Москву или из Москвы (да, к язычникам, о которых писал, или от них домой), и водитель включил такое вот кинцо, о коем не смог не написать (думаю, подобных лент накропали немало – не люблю российское кино о войне, потому точно не скажу).
При этом Влас задумывался как человек маленький, с принципами, но исключительно мирный, практически никогда даже не дравший – дабы подчеркнуть, как из вчерашнего обывателя, помещённого в другую среду (деревенско-мистическую), получается герой, способный на подвиги и любимый населением.
Реальный прототип есть у участкового Горилкина – это один из моих бывших коллег по тому самому режимному объекту и бывший (прошу прощения за повтор) участковый. Вот только если Горилкин у меня из анекдотичного мента-обалдуя с тысячей пороков постепенно становится положительным персонажем (на протяжении нескольких книг), то вот его прототип увы... с каждым годом делался всё гаже во многих отношениях.
Первый томик «Деревенской мистики» приобрело больше тридцати человек, для общения с которыми я так или иначе открыт, но вот никто так и не задался вопросом: что означают буквы «В» и «З» на плакате, который разглядела Оксана сквозь отверстия розетки? А его ждал, этого вопроса... (Кстати, идея насчёт этих отверстий тоже пришла из жизни и связана с работой. Комната отдыха, где мне, как караульному, дозволялось спать три часа в сутки, граничила с комнатой отдыха для водителей, «залипавших» там почти постоянно и запоем смотревшими фильмы с ноутбука. Мне часто доставалось шконка – назвать это кроватью у меня ни язык ни пальцы не поворачиваются – с розеткой в головах. А по ту сторону стены, в водительской, тоже располагалась розетка, отверстия получались сквозные. Из них, если не втыкали вилку, ночью падал свет и нёсся постоянный бубнёж то водил, то их «кинотеатра», что порой подбешивало. Так вот, «В» и «З» – это от слова «ВЗРЫВ», а соответствующий эпизод есть отсылка к теме ядерного постапокалипсиса, который случится в будущем или произошёл в параллельной реальности.
Пожилая богатырша Авдотья Никитична (хотя не такая уж она и пожилая, что будет раскрыто в седьмой книге) названа в честь героини былинного эпоса Киевского цикла Авдотьи Белой Лебеди. Отчество я позаимствовал у своей соседки (ныне, увы, покойной), на которую образ получился чуть похожим.
В общем, книгу я написал и сразу сел за вторую, а когда закончил и с нею – столкнулся с проблемой, как всё это дело пускать в тираж, ибо типография запросила цену, для меня неподъёмную. Об этом я расскажу в следующий раз.
А самый лестный отзыв, который я получил за первую часть «Мистики», таков:
Меня сравнили с Гоголем! Для меня это круто, простите за словечко...
Кто читал первый томик, спрашивайте, за какой момент или за какого персонажа хотелось бы пояснений, с радостью отвечу. На сегодня прощаюсь...
#писательство #начинающий писатель #деревня #мистика #славянское язычество