5. Ментальный сон.
Чувствовал я, что не кончится добром этот разговор. Он и не кончился. Направили меня прямиком в особую лечебницу, что при контрразведке. От лечебницы, конечно, тут одно название. Кругом провода из приборов точат, пробирки, экраны моргают синими искрами. Я в отдельной палате, словом перекинуться не с кем. Только санитары, но с ними особо не поговоришь. Лепят с самого утра мне провода то на голову, то на руки, а потом уткнутся в свои приборы и щелкают тумблерами.
Я похожие приборы в школьном кабинете видел, где старый Зорки нам физику объяснял. Покуда не разбомбил школу залетевший имперский бомбовоз вместе с Зоркой и младшими классами. И приборами. Кто постарше, тому повезло – мы после ночной смены на фабрике отсыпались, нас с обеда в школе ждали. А детишки с соседних улиц в школе навечно и остались. Да их и не нашли считай никого, по краю воронки с десяток тел подобрали и все. Больше недели с соседних улиц приносили к закрытым воротам кто ботинок, кто портфель. Приносили и оставляли у ног родителей, которые там стояли. Стояли и молча смотрели на воронку. Я такой тишины нигде не слышал.
И, милостью всех святых, никогда не услышу больше.
Меня с самого утра этими проводами от приборов обматывают, как муху в паучьем углу. То ходить просят, то лежать. Два раза спал в этих проводах.
Дней пять я спал как обычно, глаза закрыл – глаза открыл, вот и утро. А потом начались сны мои окаянные. Но не как раньше, что и не вспомнить наутро, а четкие, словно наяву. И в деталях.
Корабль класса «призрак».
Ихтиоммам в бассейне.
Рядовой Драмба.
Словно оживает у меня в голове другой мир, про который Одноглазый Лис в штабном кабинете мне рассказывал. Только зачем я им? Мне ведь говорили, что герцог это видел своими глазами, а не во сне. Или я видел глазами герцога. Или герцог моими глазами…
В общем, подвел я вас, братцы мои. Был Бойцовый Кот, а стал лабораторной крысой. Осталось дождаться, когда приедет каталка и повезет мою голову на куски пилить, чтобы проверить, что там в ней после всех этих проводков осталось.
Но на десятый день все мои мысли печальные разом и ушли.
Заходит в палату Одноглазый Лис, начальник контрразведки Его Алайского Высочества, в бодром таком настроении и на меня в упор смотрит.
- Ну что, отоспался, брат-храбрец?
А лежу на матрасе опутанный проводами, как болотный ерш в сетях дикобраза. – Так точно, - говорю, - готов немедленно отбыть для продолжения службы.
- А сам думаю – что же такое, я только и слышу последнее время – как спалось, что снилось? Да рядом со мной принцесса из сказки про сливовую косточку, которую сотня рыцарей спасала от незлобного, в общем то, дракона, просто неинтересная для всех личность.
- Через пять минут жду тебя внизу. И оденься по форме, а то в этих подштанниках ты не Кот, а плодовый хомяк юной принцессы Гаги.
И из-за спины Одноглазого Лиса выскакивают санитары. Кто провода с меня стягивает, кто форму родную - любимую на стульчик складывает, кто какие-то бумажки Одноглазому Лису в руки сует.
А у меня в душе – столичный оркестр в День Восхождения на Престол! Закончилось! Сейчас форму одену, грудь вперед, ботинки штурмовые на все шнурки, берет за ремень – бегом отсюда. Если дверь закрыта – в окно прыгну, засиделся я среди этих трубок клистирных.
Но в окно не пришлось. Двери открыты, а за парадной стоит черный правительственный «ураган», и в открытое окно Лис на меня смотрит. И на переднее сиденье показывает.
Оркестр у меня сразу сошел на нет. Похоже, не видать мне фронта. На «урагане» никого на фронт не возят, даже герцога.
***
В общем, привезли меня в контору Одноглазого Лиса. Про контрразведку в любой армии слухи ходят мрачные, да это и понятно – работа у них такая, не пряники раздавать. А уж мне то, после разговоров с Лисом, и вовсе невесело. Может, мою ментальную личность еще кому в голову посадили, что добру то пропадать?
Завели меня в небольшой кабинет, стены серые, полы серые, на окнах шторки тоже серые. В центре кабинета стол канцелярский, тоже серый, на нем графин с водой и стакан.
Я, правда, в форме, черный. Неожиданное, извиняюсь за каламбур, светлое пятно в кабинете. По углам на штативах два аппарата, на которые фильмы снимают. И немолодой егерь в форме старшего наставника, господин Ат-Ратт. Задачу мне Одноглазый Лис обрисовал просто – по порядку, во всех деталях, рассказать о моем пребывании на планете Земля. Точнее, пребывал не я, а мой ментальный двойник в теле герцога, но все эти приборы мне, как обмолвился Лис, ментальный образ перевели в физический.
Тут не поспоришь – я все пребывание у Корнея помню, словно лично вчера там был. Сидел, рассказывал. Старший наставник слушал молча, какие-то пометки в блокнотике делал по ходу моего рассказа. И каждый час делали мы перерыв на четверть часа или около того. Пили чай из пузатого серого чайника, что в углу стоял, наставник рассказывал о том, что в мире творится, как герцогство разруху преодолевает. Как ни крути, а триста лет войны с соседом, да с революцией вдогонку, процветание и благоденствие исключают.
С наставником поначалу разговоры шли легко. Он такие вещи мне рассказывал, про которые ни в одной газете не прочитаешь. С чего наша война с Каргоном триста лет назад началась. Почему нас бомбовозов нет, а у крысоедов есть. Зачем помолвку объявили герцога с принцессой - крысоедихой. Одну только странность я заметил – ни разу он крысоедов крысоедами не назвал. «Каргонцы», «жители империи», «подданные двора» - странно как-то было его слушать, непривычно. Я на второй день не выдержал, спросил: - а почему, господин старший наставник, вы не говорите «крысоеды»?
Он усмехнулся как-то грустно и говорит: - у меня мать из Каргона. Но ты не поверишь, брат-храбрец, крысы в моем рационе отсутствуют. И не тянет.
И тут я себя за язык и прихватил. Мне то доводилось. Да и не только мне – не один я с голодухи траву жрал да крыс ловил, напарник Лагг и похуже вещи рассказывал. Да я и без Лагга слышал, что по дальним выселкам во время ветряного мора и Первого Алайского восстания творилось. Инсургенты выметали сараи и погреба до земли, после них даже воробьям жрать нечего было.
- Так крысоедами их не за поваренные книги прозвали, - говорю. – Скорее из-за того, что повадки у них крысиные. Да и вояки они дерьмовые.
Наставник рассмеялся и спрашивает: – что, совсем дерьмовые? А если десять солдат из империи против десятка арихадовцев, которых вы дикобразами зовете – ты на кого поставишь?
Обидный вопрос. Я то ответ знаю, и от этого обидней мне вдвойне. Десяток крысоедов, ну то есть жителей империи, десяток дикобразов уплющат, как болотная свинья хомячка.
Посмотрел на меня наставник пристально и говорит: - на войне, Гаг, любой противник становится мерзавцем, тут ничего не поделаешь. Законы психологии. Ты ведь не будешь стрелять в молодого парня, своего ровесника, только потому, что на нем другая форма?
- Ошибаетесь, господин наставник, - говорю. Очень даже буду. Потому что бывал я в деревнях, которых мы от крысоедов освобождали, и насмотрелся на их порядки.
- Расскажи поподробнее, - наставник чай допил и смотрит внимательно на меня.
Рассказал я, подробнее не бывает. Про виселицы на площадях, дома сожженные, детишек с мамками, в погребах прячущихся. Про расстрелянных по обочинам, которых хоронить было некому. Про сумасшедших, которых мы отгоняли с дороги после того, как имперские бомбовозы колонну накрыли.
Наставник слушал молча. После моего рассказа вздохнул, словно сам из той деревни, и говорит: - видел я все это. И виселицы, и мамок с детками по подвалам, и расстрелянных. В Буром Логу. Только там имперцев не было, ни одного. После бунта наши и без них справились.
И снова я себя за язык прихватил. Помню я эту деревню. Мы, как бунт начался, первыми в нее зашли…
Наставник на меня посмотрел внимательно, и, глядя в глаза спрашивает: - что, брат-храбрец, знакомое место?
- Знакомое, - говорю. И как-то тоскливо мне стало, хоть стол грызи с тоски.
- Мы, - говорю, - бунт там подавляли, местные крестьяне обоз разграбили, что на фронт ехал. Сами в лес дезертировали. Ну и охрану обоза, понятное дело, на вилы подняли. Всю, до единого человека.
Только непонятно, зачем я это все рассказываю, наставник получше моего эту историю знает. Если уж контрразведка до места доехала, то установит все по порядку и в мельчайших деталях.
- Я не про причины, я про следствие. – Наставник прямо в глаза мне смотрит. – Как ты думаешь, на какой виселице умирать легче – на той, что имперцы соорудили, или что вы поставили?
- По мне без разницы, - отвечаю. И начинаю тихонько психовать. Не туда разговор идет, ох, не туда. Спроси меня об этом кто другой, на том бы разговор и закончился телесными, как говорится, повреждениями. И, скорее всего, не очень легкой тяжести.
- Я что-то обидное спросил? – Наставник, похоже, разошелся.
- Ничего, - говорю, - господин наставник, обидного вы не спросили. Только я, когда присягу принимал, то клялся защищать герцогство от любых врагов, внешних и внутренних, и не знать пощады ни к врагам, ни к себе. И присяги не нарушал, господин наставник, и по кабинетам не отсиживался. – И в глаза ему смотрю.
Хотя понимаю, что про кабинет я зря сказал. Не думал говорить, да вырвалось. У наставника на кителе орденские планки, какие я только в фильмах видел. И заслужил он их точно не в кабинетах. От кабинетов таких ожогов и таких шрамов на лице и руках не бывает.
Но про кабинеты мои мысли он пропустил мимо ушей, хотя я бы на его месте, наверное, за такие слова построил бы по струнке любого за секунду.
Вдруг я поймал себя на мысли, что как-то получалось в нашем разговоре, что на любом месте – хоть на своем, хоть на его, - я сам бы себе морду и набил. Неправильный разговор. Несет меня не туда.
Поэтому отставил я в сторону кружку чайную, уже пустую, встал, каблуками щелкнул: - разрешите приступить к дальнейшему рассказу.
Наставник усмехнулся и рукой на стул показывает, на котором я сидел.
- Ты солдат, и тебя никто ни в чем не обвиняет.
Задумался он на минуту, ухо потер ладонью. Я на стульчик присел. Солдат я, правильно наставник сказал. Чему научили, то и умею. Сижу. А злость во мне кипит – как бы не взорваться.
- Убить врага – наш священный долг. И этот долг требует от нас избавиться от сомнений. А убить человека – это не для каждого задачка. Ладно, заболтались мы, пора возвращаться к воспоминаниям.