Как ты мне безнадежно знакома, как мною выстрадана, застигнутая метелью зимняя дорога…
Какие сладкие мечты, какие приступы тревоги и отчаяния ты подарила мне за все годы, что мы провели вместе. Какими испытаниями проверяла, какими откровениями наградила…
Динь-динь-динь…
Твой колокольчик неизменно однозвучен, голос его незатейлив и невнятен, подобно бубнящему пономарю, а как многое говорит он сердцу путника! Стоит прислушаться к нему, так голова идет кругом: то он заливается детским смехом, то гудит ярморочным многоголосьем, то стонет пыточной, а то вздрагивает и сдавленно заходится безутешным ночным плачем…
Господи Боже мой! Есть ли в мире еще что-нибудь подобное русской зимней дороге? Не Ты ли обронил ее с неба бесконечным белым свитком, чтобы писать на ней непостижимую для ума человеческого летопись наших жизней? И вот, сквозь пелену пурги мы видим мир неясно, гадательно, по снежным крохам постигая гармонию Твоего замысла.
Падает, падает, падает снег, и чтобы стало и на земле как на небе, выстилается земля белыми крыльями ангелов. И нас влечет, словно буквы к бумаге, бесконечная белая дорога, чьего начала никто не видел, конца у которой нет и в помине …
- Помилуй, Спасе! – ямщик скинул мохнатые рукавицы, подул в ладони и размашисто перекрестился. – За этакой снежитью не то что дороги, свету не видать! Того гляди, собьёмся, заплутаем, измерзнем, а вечереть начнет, так и вынесет нас метель на обрыв или приведет на волков…
Барин неспешно отряхнул перчаткой налипший снег с воротника:
- Будет жалобиться, посторонись-ка, да подай вожжи!
- Воля ваша, барин… Но я бы вертал, погонял, да не вожжал. Глядишь, свезло бы нам, лошадки по памяти вынесли…
- Я, братец, в Фатум не верю, и на волю случая свою жизнь не предаю, - принимая вожжи, ответил барин. – Ваш брат ямщик недаром говорит, что лошадь на вожжах умна. Может, судьбу так же вожжать надобно, чтобы поумнела дуреха?
- Вам бы все стихи каламбурить, а мне бы к своим деткам живым да не калечным выйти... - ямщик с тревогой посмотрел на вязнущих в снегу лошадей. - Помолился бы ты, барин… Господь благоволит кающимся грешникам…
- Сейчас, милый, только прежде решу, кому молиться: покровителю моего ремесла Аполлону или предводителю всей видимой и невидимой земной кутерьмы Дионису?
- Богу бы помолился! – в сердцах бросил ямщик, но тут же повторил со смирением. – Христу, барин, помолись…
К вечеру ветер усилился, превращая метель в беспросветную круговерть, снежный потоп, застигший врасплох засыпающий мир.
Кони не слушались, то вставали посреди сугробов, то, срываясь с места, опрокидывали сани, отчаянно волоча их в бесконечную мглу…
- Бесы мутят, беда! – тревожно прошептал ямщик. – Видишь, как пугают и крутят лошадей? Сбились мы… Так что ежели к рассвету не уляжется, почитай пропали!
Барин с досадою хлестнул лошадей поводьями, но выбившиеся из сил животные, покорно приняв удар, не двинулись с места.
"Замерзнуть застигнутым пургой, быть может, всего за несколько верст до имения? – поэт, поежившись, поднял воротник и натянул шапку. – Вот ирония судьбы: не только имение, но и сама жизнь в заложниках у обстоятельств!"
- Стало быть, станем дожидаться рассвета… Одно жалею, что забыл прихватить с собою дорожную фляжку с ромом. Теперь бы погреться не помешало, да и время бы скоротали под твои ямщицкие песни. У вашего брата верно на любой случай нужная сыщется?
Ямщик суеверно прижал палец к губам и огляделся по сторонам:
- Не можно, барин, песни петь... бесы вмиг учуют… смекай, какая порча на ветер сделана… ей-ей, без ведьминого племени не обошлось…
- Я, братец, одного в толк не возьму, - подыгрывая суеверию ямщика, сказал поэт, - к чему ведьмам заваривать подобную кутерьму? Самим же дороженьки снегом засыплет, а то и лачуги в снегу погребет… Бесы-то на выручку с лопатами поспешать не станут!
Приняв иронию за живой интерес, ямщик и сам оживился, но при слове «бесы», произнесенном поэтом нарочито громко и вызывающе, испуганно замахал руками и зашикал, как мать на расшалившихся в церкви детей.
- Тише, барин, тише… погубишь… услышат окаянные, что их помянули, тут же и явятся! Не в нашем положении чертову братию мутить, в час полуночный они и без спроса куда ни попадя лезут. Как по писаниям говаривают знающие люди: «Ныне на земле власть тьмы!»
- Ладно, братец, к черту бесов, ты мне про ведьм скажи. В чем их интерес? – настойчиво расспрашивал поэт, дрожа от холода.
- Ох, барин, погубишь ты нас! – ямщик вцепился поэту в воротник. – Не доведет любопытство до добра… беду накличешь языком неразумным!
- Нет, братец, изволь говорить, какая у ведьм выгода! – горячился поэт с трудом отдирая от своего воротника узловатые ямщицкие пальцы. – Не то во все горло стану вопить, да бесов в чистом поле мутить!
- Угомонись, барин! – по-рачьи уставившись на поэта, ямщик потрясал кулаком. – Иначе не погляжу на сословие, да как тяпну тебе кулаком промеж глаз!
- Испытай Фортуну! – не унимался поэт, выхватывая из саквояжа пистолет. – Я тебя вмиг свинцом уважу!
- Валяй, барин, стреляй! – кричал ямщик в кураже. – Токмо знай, что я от пули заговоренный!
При этих словах кони прянули, захрапели и, сорвавшись с места, понесли.
Ямщик и поэт разом обернулись, с трудом разглядывая в снежной круговерти пляшущие за санями огоньки.
- Волков дождались! – ахнул поэт.
- Нет, барин, это бесы пришли тебе ответ держать, - выпалил ямщик, перехватывая провисшие вожжи. – В непогоду бесы ведьм волчой оборачивают, чтобы терзали плоть заблудших да безвременно губили невинные жизни. Бесы с того неприкаянные души, то есть почивших без причастия, себе прибирают, а обращенные зверьем ведьмы, вкусив плода запретного, свою жизнь никчемную продляют. Вот и весь сказ! Боюсь только, что ныне мы сами добычей бесовской станем, пирожком на ведьмин зубок…
- Ни по чем не дадимся! – поэт решительно распахнул саквояж, выхватывая второй пистолет.
- Пустое, барин, не на дуэли! Свинец им что припарка! Ты лучше нож припаси, да перекрести им свою грешную душу. Коли оседлает нечисть, мы им славную сшибку устроим!
Поэт посмотрел на приободрившегося, ловко управлявшегося с вожжами ямщика и подумал, что выехал из деревни с рабом, подраться хотел с дерзким холопом, а в смертную схватку пойдет вместе с единокровным братом.
Из цикла "Реквием". Новелла о Пушкине. 2012 год
