Глава 45.
Время действия - 1905 год
- Сынок, баня истоплена. Поди, попарься! - высокая сухопарая старуха протянула полотенце молодому человеку в форме флотского прапорщика. - И одёжу оставляй, оставляй! Вычищу, постираю. Не нахватал ли в казармах вошь да клопов…
- Матушка, да ведь мы отдельно содержимся от остальных матросов! - засмеялся моряк. - Ни разу ведь не приносил ничего дурного!
- А ты, Гришенька, не спорь. Ни разу не было, да вдруг схватил чего! В казармах-то ваших, говорят, такое делается…
- Какое? - Григорий направился к маленькой баньке, из приоткрытой двери которой дышало жаром.
- Слыхали мы, что местов матросам не достаёт, заместо кроватей да лежанок обчие нары, а доски сплошь клопами забиты. И в окна сквозит, и постираться, сердешным, негде! - Анна шла следом за внуком, любуясь его подтянутым, гибким телом, облачённым в морскую форму.
- Верно слыхали, только я-то кондуктОр* первого класса! У нас условия получше. И содержимся отдельно от рядовых матросов, - Григорий снял с себя форменку, отдал в руки матери.
--------
* - военно-морской унтер-офицерский чин в Российской Империи
--------
- А Мишка-то, внучок Фадеев, в казармах. Худо ему там… - пригорюнилась Анна. - И кормят совсем плохо. Мяса, почитай вовсе не видят. И Мироновский Филипп хоть и на корабле, а не в казармах, то же самое говорил. И Дарьюшки Морозовой внучок Афанасий. Помог бы ты им, сынок, а?
- Да помог бы с радостью. Каждому матросу помог бы. Только как? Им бы по службе продвинуться, только вот одной грамотности для этого мало. Специальное образование нужно, чтобы хотя бы в унтер-офицеры произвели. А без этого я бессилен! - Григорий развёл руками.
- И то верно… Ох, баня-то простынет! - спохватилась Аннушка. - Иди уже, парься!
Она пошла к дому, думая о нелёгкой матросской доле и о том, как повезло её Гришеньке. И Петя Маринушкин хорошо, при деле. Инженер теперь уже, в самом Петербурге выучился. И остальные детки, слава Богу, устроены. Благо, у всех головы на плечах имеются. Говорят, дюже способные они к учению. Только за Дарьюшкиных ребятишек душа болит. Не захотел Павлик те деньги, что турок дал, брать, вот и мыкается, сердешный. Отслужил в Балтийском флоте, осел в Кронштадте, возле самого Петербургу. Вернулись бы теперь домой, как бы хорошо было. Ан нет, Дарья наперекор идет. Гошпиталь бросать не хочет.
- Тимоша, ты, никак, собрался куда? - Анна увидела выходящего из избы мужа.
- К Антону схожу. Узнаю, как чего… - старик провел ладонью по седой бороде. - Тревожно что-то. Ох, времена, времена…
- Сходи уж… - Анна посмотрела на согнутую спину Тимофея, на сжимающую палку старческую руку, покрытую крупными дорожками вен и сердце её сжалось. Уйдёт Тимоша, покинет её, как жить дальше? Нет, нет! Она замотала головой, отгоняя от себя тоскливые мысли. Много лет любимому мужу, да ведь и дольше люди живут!
Тимофей не спеша брёл к дому, в котором когда-то жил старый Тихон. После его кончины там обитался вызволенный из турецкого плена Прохор, выхлопотавший себе грошовую пенсию. Иногда наезжала Танюшка, приводила в порядок избу, сад, раздавала указания работникам, что и как делать в поле. А когда не стало Прохора, и вовсе перебралась на жительство вместе с семейством. Антон по-прежнему ходил в рейсы механиком паровых котлов на пароходах. Появлялся в селе, когда случались выходные. Понемногу включался в деревенские заботы. А когда пришло его время оставить службу, Тимофей по всеобщему одобрению передал ему должность старосты.
Теперь Антону приходилось вникать во все трудности деревенской жизни, разрешать конфликты и споры, следить за порядком.
- О, дяденька Тимофей пришёл! Танюша, к нам гости! - он вышел на крыльцо, увидев старика в окно.
- Что слышно, новостей-то никаких нет? - Тимофей тяжело опёрся на палку.
- Да ты проходи в дом! Чего уж во дворе разговоры вести…
- Нет, я здеся… - старик опустился на стоящую под стеной лавку.
- Назар с каторги пришёл.
- Нууу??? - поразился Тимофей. - Как он? Где был-то?
- На Зерентуе*. Плох очень. Чахотка у него.
- Эвон… Чахотка… На каторге, небось, не мёд, ково хошь свалит.
- Долго не протянет, должно. Прибыл домой. Под надзором полиции быть ему предписано.
- Сам себе жизнь сгубил… - покачал головой Тимофей. - Фёдор да Миней в люди вышли, живут в достатке, дети обустроены. И он мог бы! Место в компании неплохое было, земля в собственности имелась. Нет, всё на каторгу променял…
- Разве он один такой? Их много. Иной раз глядишь — с достатком вроде человек, живи себе спокойно, ан нет — всё чего-то хотят, чего-то добиваются. Эх, батя!!! Зреет в народе недовольство, зреет! В котле под закрытой крышкой пар кипит-кипит, а потом крышку срывает.
- А такие, как Назар, недовольство подогревают.
- Нет, бать. Они его возглавляют. Раньше тоже крестьянские бунты бывали. Цари мужицкие объявлялись, атаманы. А теперь эти вот… революционеры.
- И что ж… Ты-то за них?
- Да какое там! - махнул рукой Антон. - Только поглядишь на одних — правду говорят. Поглядишь на других — и эти не врут. Видно, у каждого своя правда!
- Правда на всех одна! - насупился Тимофей. - Жить по Божьим законам.
- Нет, бать. Не всё так просто. Погляди, я на берегу вчера подвеску с камнем нашел. Видно, барышня какая обронила с парохода, а море вынесло. Занятный камешек… Вот скажи мне, какого он цвета? - Антон поднял руку вверх.
- Синего.
- Правду говоришь?
- Правду, к чему мне врать-то.
- А ну-ка… Харитон! - окликнул он проходящего мимо мужичка. - А скажи-ка, какого цвета камень в моей руке?
- Рыжего, будто солнышко на закате! - Харитон с любопытством посмотрел на Антона. - Не янтарь ли, часом?
- Нет, не янтарь. А ты правду говоришь, что рыжего?
- Истинный крест! - Харитон перекрестился и пошёл дальше.
- Видал? - повернулся Антон к Тимофею. - И вы оба правду сказали, а выходит по-разному.
- Это как же? - непонимающе сказал Тимофей.
- Просто вы смотрели на него с разных сторон. Коль на солнышко глядеть сквозь него, то рыжий. А когда солнце за спиной, то он синим кажется. Ты, бать, сам посмотри, - Антон протянул подвеску старику.
Тимофей покрутил находку в руках, полюбовался чистым светом, проходящим сквозь кристалл и, вздохнув, вернул его владельцу.
- Может, и прав ты. Схожу-ка я к Назару. Его правду послушаю.
- Григорий-то ваш как? Ксюша наша так и спрашивает о нём, где он да что он! - засмеялся Антон.
- Прибыл на выходные… Скажу, чтобы заглянул к вам, проведал. А то сама пускай прибежит.
Назар сидел во дворе старого родительского дома. Бледное лицо с заострившимися чертами, огромные глаза, обведенные темными тенями и оттого кажущиеся ещё больше, яркий румянец на скулах поразили Тимофея.
- Назарушка, ты ли?
Больной попытался встать навстречу гостю:
- Дядька Тимофей…
- Сиди уж… Ах, Назарушка, Назарушка, бедовая твоя голова… Сгубил ты себя. Чего ради? Зачем супротив царя пошёл? Для чего смутьянничал?
- Ничего, дяденька. Я помру скоро, я знаю… - Назар говорил тихо, задыхаясь при каждом слове. - Несладко нам пришлось в Зерентуйской тюрьме. Нерчинская каторга… это не матушкины пироги... Только много нас, кто-то да уцелеет. Рано или поздно… они перевернут мир…
- А ежли, к примеру, я не хочу, чтобы мир переворачивали, а? Ты меня спросил об этом? Ежли я… доволен жизнью своей?
- Ты об этом спроси тех, кто не доволен... Их больше… Погляди, сколько в Севастополе мужиков деревенских, которые из-за бескормицы дома свои оставили. Они работы ищут, чтобы детей прокормить. Их нанимают за копейки, а потом за каждый пустяк штрафуют. Женщины и дети трамвайные пути прокладывают, потому что подрядчики на них экономят — за их труд и плата ниже. На улицах нищие попрошайки бродят, спроси любого — окажется участник обороны. Войну с японцами проигрываем — из-за чего? Из-за казнокрадства от низа до верху. Миллионы, которые на содержание флота пойти должны были, растрачены на дорогих шлюх. А жизни матросские гроша ломаного не стоят.
- Ну так и надо с ими дело решать, судить да на каторгу отправлять. Зачем же мир переворачивать? Сколь горя от бунтов да войн! Стоит ли оно того, Назарушка?!
- Ты-то сам всем доволен? - Назар обессиленно оперся спиной о стену.
- Я-то? Коли и недоволен чем, супротив царя не пойду.
- Выборы в Городскую управу были — тебе дали право голоса?
- Так я…
- Вот именно. Земли надо иметь больше ста десятин, а у тебя столько не было никогда. Полтора процента населения смогло отдать свой голос. А остальные что — не люди?
Тимофей махнул рукой и пошёл к своему дому. На душе у него было тяжко.
- Ты-то хоть что расскажешь мне, Гриша? - спросил он сидящего под навесом внука. - Что, тоже скажешь, что всё плохо?
- Плохого в жизни хватает, да ведь и хорошего немало, - засмеялся Григорий и сладко потянулся.
- Постой, ты чего такой довольный, будто кот, сметаны укравший? - Тимофей внимательно посмотрел на него. - Не жениться ли надумал?
- Жениться? Оно, конечно, хорошо бы…
- Есть кто на примете? - старик сел рядом с внуком.
- Есть… барышня одна… - улыбнулся Гриша. - Хоть сейчас под венец.
Тимофей залюбовался точёным профилем парня, жгучими чёрными глазами, по-девичьи нежной улыбкой. Хорош, эх, хорош… Немудрено, что барышни в него влюбляются.
- А то, что из мужиков ты? Как она на это смотрит?
- Не из мужиков, батя. Из матросов! Моряк я в третьем поколении. Ничего, с бааальшим удовольствием смотрит. Глаз оторвать не может. Отец её в РОПиТе служит. Приданого за ней даёт полторы тысячи.
- И что, они уже приняли тебя женихом?! - Тимофей всплеснул руками.
- Не представлялся я родителям её. И надежд ей никаких не подавал.
- Что так?
- Не тянет меня, бать, жениться пока что. Другая мечта меня манит.
- Эт какая же? Ну-ка, расскажи мне.
- Помнишь, когда пять лет назад я ездил к родителям в Кронштадт, попали мы на гулянья на Марсовом поле. Ради развлечения народа поднимали там воздушные шары.
- Помню, рассказывал ты об том.
- Так вот, среди тех, кто этими шарами управлял, был один матросик-балтиец. Разговорились мы с ним, браток весёлый оказался, общительный. Позволил он мне на шаре вверх подняться, чтобы посмотреть с высоты на город, на море. И так у меня дух захватило там, на высоте, так сердце от восторга затрепетало, что я птицам позавидовал. Шар чуть в стороны колышет, а улететь он не может — к земле привязан. А мне… мне бы ветер в лицо, мне бы руки раскинуть, будто соколу, и лететь, лететь вперёд, к морю, к солнцу… - Григорий задохнулся, глядя куда-то вверх.
- Летать мечтаешь? - задумчиво сказал Тимофей. - Понять тебя можно. Не ты первый в небо заглядываешься. Только человеку это не дано Богом.
- Не дал нам Бог крыльев, зато ум дал. Сколько всего человек придумывает нового — не перечтешь. Батя, когда ты Севастополь оборонял, кто из вас думал, что лодка может под водой передвигаться? Кто догадывался, что для подрыва вражеского корабля необязательно подплывать к нему и тыкать миной в бок? Кто знал про электричество, про телеграф и телефон? Александр Степаныч Попов радио открыл, корабли теперь между собой общаются за много миль друг от друга! Батя, в какое время мы живём!
- Да ты мне уже этим Лександрой Степанычем все уши прожужжал! - усмехнулся старик.
- Конечно! Я так горд, что нам, севастопольцам, довелось участвовать в его опытах! Что наши броненосцы первыми получили радиостанции, что мне тоже довелось поучиться в его школе радистов! Я причастен к трудам великого человека!
- Ну ладно, ладно, знаю, что ты об этом можешь говорить без остановки, - засмеялся Тимофей. - Только причём здесь птицы?
- Контр-адмирал Можайский ещё двадцать лет назад придумал и построил аппарат, на котором он сумел немного, совсем немного пролететь над землёй. А теперь братья Райт! Они создали летательный аппарат с двигателем! Они уже поднимались на нём в небо! Батя, скоро создадут такую машину, которая сделает человека подобным птицам! Как я мечтаю летать на таком!!! - Григорий вскочил, раскинул руки, закружил в восторге по двору.
- Здрассьте… А чего это тут у вас? - в калитке стояла миловидная юная девушка.
Григорий сконфуженно опустил руки и остановился:
- Здравствуй, Ксюша. Я так… Рассказываю про Флайер…
- Про что? - Аксинья удивлённо подняла брови.
- Про Флайер… летательный аппарат братьев Райт… - и Гриша вдруг снова оживился, глаза его засияли, он увлечённо стал объяснять что-то девчонке.
- Да ну?! - Ксюша всплескивала руками, изумлялась, а на её лице читался неподдельный интерес к тому, что говорил ей Григорий.
Тимофей усмехнулся, пригладил ладонью бороду. Если так дело и дальше пойдёт, то неизвестно, кто верх возьмёт — та барышня, которая на красоту Гришкину соблазнилась, или Ксюха. Ну, а что… полторы тысячи приданого — это хорошо, только и сам парень не бедный. Деньги, которые турок прислал, в банке лежат. С их и учили его в гимназиях да на курсах всяких, оттого он теперь и не простым матросом, а кондуктОром служит. А там, глядишь, и выше подымется. И денег этих им с Ксюхой на первое время хватит.
Аксинья — своя, в Андреевке выросла. Танюшка жёнка разумная, домовитая, и дочка в неё получилась.
Тимофей вспомнил, как вытаскивали из старой лисьей норы маленькую девочку с заледеневшими ручками, как прыгала, защищая хозяйку, кошка, как оттирали малышку у печки в доме Тихона. Тогда, в Крещенскую холодную ночь, они спасали беззащитного ребёнка и совсем даже не думали, какой она станет спустя годы. Хорошая девушка выросла, и слава тебе, Господи, что не женился на ней Назар, не сломал ей судьбу.
А Назар… Влюбился в революционерку, бунтарку. Сказывали, что это она спланировала цареу бийcтво, за то и казнена была. Может быть, дух её бунтарский и манил Назара?
Как он сказал тогда — ему предначертано быть каторжником. Если бы он остался неграмотным, то своими руками Пимена прикончил бы, за то и осудили бы его. Надо сказать Анне, пусть молочка ему даёт, говорят, чахоточным это пользительно.
- А меня, меня возьмёте полетать? - хохотала Аксинья, и её серые глаза сияли от счастья.
- А не струхнёшь? - смеялся Григорий.
- Ещё чего!
На крыльце появилась Анна:
- Я-то думаю, кто к нам в гости пришёл, а это Ксюша!
- А, да, мамка меня прислала к теме, - посерьёзнела Аксинья. - заквасочки хлебной просит немного.
Лицо Григория разочарованно вытянулось.
- Закваски-то? - удивленно спросила Анна, но взглянув на лукавый прищур мужниных глаз, спохватилась. - Дам, конечно! Сейчас, погоди.
Она исчезла в избе, а потом снова вышла, держа в руках миску:
- На вот, держи. Только посудину мне вечерком занеси. Она нужна мне будет. Поняла ли, Ксюша?
- Поняла, принесу! - Аксинья взяла миску и, стрельнув напоследок глазами на Гришу, скрылась из виду.
Вечером она на самом деле пришла, поставила на стол миску, наполненную ржаными кокурками, скромно села на лавку.
- Ксюша, пришла? - Анна вышла из избы. - Ты погоди, посиди покудова. Мне к курям сходить надо, а вернусь — чаю выпьем с печивом. Гриишаа! Выйди-ка на минуту. Ксюша угощеньев принесла, а мне отлучиться надобно. Поговори с гостьей-то!
Анна схватила ведро и побежала к скотному двору. Пришла она поздно, когда уже не было во дворе ни Григория, ни Аксиньи.
- Где Гриша-то? - спросила она мужа, войдя в дом.
- На берегу, - усмехнулся старик. - Соловьёв с Ксюхой слушают. Ты чего так поздно-то?
- У Дарьи Морозовой была. Беда, Тимоша. Внучка её, Афанасия, у били.
- Что?! - Тимофей поднялся, побледнев.
- На «Потёмкине» бунт. Офицеров постреляли, священника поколотили… Матросов некоторых тоже… Вот и Афоню… - старуха заплакала, закрыв лицо концом платка.
- Боже правый… - Тимофей повернулся к иконам, перекрестился. - Что же это такое? Разве когда мы служили, такое можно было себе представить?! Что же за время такое пришло, Господи?!
Да, времена наступали небывалые. И каждый делал своё дело. Кто-то расшатывал устои государства, кто-то трудился во славу его, а кто-то просто боролся за своё место под солнцем.
Предыдущие главы: 1) Барские причуды 44) Клык
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!