Вот уж поистине: если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах…
Если бы ещё год назад я с кем-нибудь делился тем, как планирую свою жизнь на ближайшее будущее, то там было бы, пожалуй, всё, что угодно, кроме Кубани.
Что мне там делать? Зачем смотреть на то, что описано на десятках страниц и растиражировано в сотнях метров киноплёнки.
И, тем не менее, этим летом, что называется, судьба занесла. В тихий и опрятный курортный Ейск, сразу покоряющий провинциальной милотой любого приезжего.
Через несколько дней пребывания там нас неожиданно пригласили на настоящую казачью свадьбу в одну из станиц, вольготно раскинувшуюся на самом берегу Азовского моря.
Ехали мы километров сорок. И дорога, на всём протяжении, была обставлена одними и теми же «декорациями». И справа, и слева – роскошные поля, изнывавшие либо от обилия зелени, либо от соломенной желтизны уже собранного урожая.
В станицу въезжали мы уже под вечер, когда тени становятся длиннее, а запах моря всё ярче и призывней. Прежде чем окунуться в буйство свадебного веселья, свернули на берег…
… Люди, думалось мне тогда, всё же морские животные: уж очень нас влечёт к себе вода, озёрная ли, речная, а перед монотонной красотой моря не в силах устоять ни один человек. Недаром же Айвазовского, растиражировавшего морские волны в сотнях своих картин, знают даже те, кто совсем далёк от живописи.
В этот вечер море было таким… таким оно было… Вот я вам сейчас расскажу, каким было море в тот только начинавшийся вечер!..
Роскошным оно было, это самое Азовское море, про которое знаем ещё со школьной скамьи. Но в и д е т ь его – ни с чем несравнимое счастье. Вода в миг, когда оно открылось глазам, была серо-зелёной и искрящейся блёстками растворённого в ней солнца. Море чуть волновалось, прихотливо обрамляя кружевом пены каждую из набегавших на берег волн. А берег хрустел под ногами крупным песком, перемешанным с микроскопическими ракушками, в обилии выброшенными из благодатной пучины. Все звуки вокруг – человеческие голоса, вскрики чаек, урчание машин – были словно бы покрыты, как голова невесты фатой, ровным рокотом Азова, милостиво позволившего людям жить рядом с собою.
И сколько бы лет вам не было в этот момент, глядя на морскую необъятность, веришь в то, что жизнь – б е с к о н е ч н а…
Но мы же приехали не к морю, а к людям. Да ещё – на свадьбу. К совершенно незнакомым людям, которые всё равно нас ждут, потому что одни люди другим, которые приходят в их дом, чтобы пожелать счастья, всегда бывают рады.
И остаётся море вместе с гулом своим вековечным за спиной, а мы идём по улице к подворью, шум из которого слышен уже издалека. Входим в распахнутые ворота тогда уже, когда молодым связали рушником руки и водят их, выписывая восьмёрки под двумя вверху скрещенными шашками, что держат в руках два дюжих казака. И это символизирует крышу дома, в котором будут век жить молодые, чтоб племя казачье никогда не перевелось.
А девки да бабы поют венчальные песни, в которых радость сплетается с грустью, молодость со зрелостью и жизнь со смертью.
Суетно во дворе, суматошно. Но кажущаяся неразбериха упорядочена почти до строгости. И руководит всем этим казачьим чином немолодой уже вислоусый казак, алый башлык которого пламенеет то в одном, то в другом конце просторного подворья, а то сразу в нескольких местах.
Это и есть Пётр Петрович. Каменный – фамилия у него такая, под стать имени его и отчеству. Ведь именно как «камень» переводится античное имя Пётр с древнегреческого.
Есть люди, которых взгляд выделяет из толпы сразу же, какой бы большой та толпа ни была. Пётр Петрович из таких вот. В ы д а ю щ и й с я он человек. На него-то и пришёл я посмотреть, потому что много слышал и многое знал о судьбе его удивительной, похожей на героическую сказку. Посмотреть и, если удастся, поговорить с ним.
Какое там! Всем дело есть до Петра Каменного, и ему до всего есть дело сегодня!..
И не только сегодня, а всю жизнь…
Воевал он в Афганистане, где был дважды ранен, а потом попал в плен и почти полгода сидел в земляной яме, веря в то, что обретёт свободу. Бежал. Долго скитался и добрался-таки до родных мест.
В чеченских кампаниях, и в первой, и во второй, принял уже участие добровольно. И там снискал уважение храбростью своей необыкновенной и благородством. Тем самым особенным благородством, которое не позволяет воину глумиться над детьми и стариками. Над пленными тоже.
И все эти годы ждала его жена верная, тоже казачка по роду и племени, Мария Петровна, подарившая мужу троих сыновей, которые пошли по стопам отца, а сейчас были где-то здесь, среди гостей свадебных.
А по двору метался этот молодой совсем человек, которому давно уже перевалило за шестьдесят. Но всякий раз урывал секундочку, чтобы подскочить к своей Марии Петровне, сидевшей в сторонке под навесом, и чмокнуть её в щёку или, хотя бы, прикоснуться к её плечу и нежно его погладить. Она же, благодарная, лишь тихо улыбалась ему в ответ и всякий раз едва касалась руки мужа своею тоже ещё крепкою рукою.
А о-о-о-н!.. И пел, и танцевал, и разрубал на лету шашкой яблоки, и руководил застольем…
Поговорить мне с ним так и не случилось, потому как всем нужен был Пётр Петрович в этот вечер. Все хотели прикоснуться к силе его молодецкой, услышать слово его драгоценное.
Только совсем уже поздно, когда над двором зажглись электрические лампочки, подошёл я к нему, поздоровался и спросил, что же было в его жизни самым главным. Он взглянул на меня своими лазоревыми глазами, полыхнувшими вдруг каким-то дивным тёплым светом, остановился на минуту, прямо посреди жизни своей бурной и лихой, обнял за плечи свою Марию Петровну Каменную, подошедшую вдруг к нам откуда-то из-за его спины, и ответил:
- Что главным было, спрашиваешь?.. Маша моя… и любовь…
И прижа-а-а-л к себе самую большую свою драгоценность, да так тепло и нежно, что никакого сомнения в правдивости его слов у меня не было.