Приятно, когда не жаль на книгу потраченного времени, особенно когда это почти две недели. Сам не знаю, почему читал собрание рассказов и «крохоток» Александра Солженицына так долго: вроде и время было, но, видимо, эта проза не для быстрого чтения и не берется нахрапом. Так «Один день Ивана Денисовича», впервые прочитанный почти двадцать лет назад еще в школе (кстати и сама книга куплена тогда же), несмотря на прекрасный ритм, слог, какое-то разлитое в пространстве рассказа смирение, читался почти три дня, хотя и мал по объему. Некоторые рассказы («Желябугские Выселки», «Адлиг Швенкиттен») читались лишь бы для того, чтобы прочитать – совершенно не увлекли и показались нудными. Другие («Случай на станции Кочетовка», «Для пользы дела», первая часть новеллы «На изломах») показались формально почти соцреалистическими хоть и поднимали проблемы, недопустимые в соцреализме, – читать их после раннего Сорокина серьезно невозможно.
С другой стороны, сравнивая ранние новеллы Солженицына с написанными в 1990-е, возникало ощущение, что поздние, так называемые «двухчастные рассказы», написанные без давления цензуры с какой-то особой страстностью и возросшим с годами мастерством, формально и структурно совершеннее ранних прославленных шедевров малой прозы автора «Архипелага ГУЛАГ». Берущие читателя за душу своей проникновенностью и бескомпромиссностью ранние миниатюры «Как жаль» и «Пасхальный крестный ход» кажутся столь серьезным погружением в суть человеческой природы, что хоть и описывают советские реалии, много говорят и о нас нынешних. Обращение к малой прозе Солженицына является несомненным опровержением того, что этот писатель – политик-агитатор, а не художник: достаточно внимательно прочитать хотя бы «Матренин двор», чтобы понять, как мастерски построена фраза, сколь символичны детали, какой жизненной мудростью веет от строк этого небольшого рассказа и то, какое решающее значение «Матренин двор» оказал на дальнейшее развитие «деревенской прозы», по сути задав ее стилевой канон.
Тот же «Один день Ивана Денисовича» - единственное обращение Солженицына к лагерной теме в художественной прозе сейчас кажется чем-то компромиссным в сравнении с теми же «Колымскими рассказами». Однако, «дамоклов меч» цензуры ощущаем надо всеми рассказами Солженицына, написанными в 1959-1966 годах (также и в «крохотках»), отчего возникает сложное переплетение-отрицание этих небольших текстов с формальными и тематическими традициями соцреализма. Содержательно – это не соцреализм, но формально часто да (это можно сказать и о новелле «Правая кисть» - своеобразной заготовке к «Раковому корпусу»). По этой причине лично для меня поздние рассказы Солженицына, то есть написанные в 1990-е, кажутся более интересными, хотя в них явно сказался опыт работы автора над «Красным колесом»: много документальности, мало художественности (хотя слог еще раз подчеркну, более раскрепощен и свободен в сравнении с ранней малой прозой Александра Исаевича).
Большинство двухчастных рассказов 1990-х годов посвящены советскому времени, хотя в некоторых совмещается прошлое с настоящим: так в рассказах «Все равно» и «На изломах» одна их частей – о советском периоде, вторая – о постсоветском, и «демократическая Россия» вызывает у Солженицына отнюдь не восторг. Как известно, не принявший рыночные реформы и описавший свое к ним отношение в сборнике эссе «Россия в обвале», Солженицын остался в истории нашей литературы удивительным человеком – антисоветчиком и при этом НЕ либералом. Описывая русскую жизнь со всей серьезностью большого писателя, Солженицын не позволяет идеологическим иллюзиям разных толков и лагерей овладеть своей прозой, ведь ее концептуальный стержень – не идеологичность, а совестливость, своего рода нравственный максимализм, мало кому доступный.
Так в «крохотках» - удивительно пронзительных стихотворениях в прозе, как 1960-х, так и 1990-х годов, автор задает читателю философские ориентиры в постижении жизни, главный из которых – христианское Благовестие. Тема богоискательства так или иначе возникает на всем протяжении творческого пути Александра Солженицына и пульсирует она и в больших его текстах, и в «крохотках», потому особенно важны совершающие цикл «крохотки» «Молитва» и «Поминовение усопших», в которых автор напрямую обращается к Творцу. Чтобы на описывал в своей малой прозе этот удивительный писатель: лагерь, тамбовское восстание, приватизацию, колхозы, Великую Отечественную, он всегда воспринимает себя проводником Божественной Правды, которая жестока для любого грешника, ибо не терпит и отвергает любое зло, которым так пестрит русская история ХХ века. В то же время нравственный максимализм Солженицына вовсе не кажется ветхозаветно-суровым, ибо соединяется с мольбой беспробудно грешащего народа о милости, о прощении, обращенной к Творцу.
Пусть эти мольбы, эти покаянные вопли к Творцу единичны и с трудом соединяются в хор, но все же исходящие от лучших представителей нашего народа, таких, как Солженицын, Шаламов, Рыбаков, Дудинцев, Гроссман, Домбровский, они, даст Бог, оправдают наш запятнанный каиновым грехом народ, который покамест спит под пятой авторитаризма, но, возможно, когда-нибудь и пробудится от забытья бессовестности, признав свои грехи и не оправдываясь при этом.