Не хочу домой, не хочу домой, не хочу домой, не хочу домой, кричит Брина.
Кричит шепотом, и даже не шепотом – молча, про себя, чтобы мама с папой не услышали, потому что... потому что маме с папой все равно, что там Брина кричит, мама с папой решили – едем домой. А что Брине домой, Брина не знает, что такое домой, что такое очаг, в котором уютно потрескивает пламя, что такое кухня, где под потолком развешаны пряные травы, что такое спальня, где над кроватью горят огоньки, а на окнах висят ловцы снов. Брина не знает, что такое скрипучая лестница на второй этаж, что такое бесконечные двери, ведущие в неведомое никуда, что такое комната в мансарде, где можно слушать дождь, стучащий по крыше, что такое окна, в которые осенними ночами скребутся ветки облетевших кленов.
Рина тоже не знает, что такое домой, ну да Рине можно, Рина маленькая еще, не понимает ничего, показывает из окон экипажа, -
- Де... во... де... во...
И не поймешь, то ли девочка, то ли дерево, хотя, скорее, дерево, потому что ну откуда тут девочка, а деревьев хоть пруд пруди, не то, что на Пустоши.
Брина хочет на Пустошь, Брине не хватает Пустоши, по которой можно бежать далеко-далеко на край света – только осторожно, а то так можно совсем далеко убежать, так, что заблудишься, и потеряешься, с Бриной уже было такое однажды, только Брина не рассказывала никому-никому, чтобы никто-никто, никогда-никогда, и вам она тоже сейчас ничего не рассказывала, это вам померещилось. А тогда ух, страшно было, ух, напугалась Брина, знает же, что кто на пустоши пропал, тот все, уже не воротится, будут лежать на клетчатом поле белые косточки.
Брина.
Сентябрина.
А Рина, она Январина.
Мама с папой говорят, Сентябрина, это в честь какого-то дедушки Сентября. А Январина, это в честь какого-то дедушки Января. И Сентябрина с Январиной их увидят, и Сентября, и Января, дедушки уже им подарки приготовить хотят, думают, а чего они любят вообще, Сенятбрине тринадцать, а Январине пять...
- Мам, а почему мы домой едем?
Это Брина.
- Ну как, дома же лучше, дома же хорошо.
- Мам, ну почему-у-у-у?
- Ну, лучше же дома, там шторы можно закрывать, когда темнеет, и очаг зажигать, когда холодно, и там сосны шумят, и можно вечером зажечь очаг, и слушать шепот сосен...
Брина не знает, что такое сосны, и что такое очаг, Брине страшно. Январине тоже страшно, Рина плакать хочет, только плакать нельзя, с этим на Пустоши строго было, плакать нельзя, и жаловаться нельзя, только стиснуть зубы и дальше строить город...
...город.
В экипаже между Риной и Бриной едет город, - еще безымянный, имя ему дадут там, дома. Город настроен оптимистично, город всегда настроен оптимистично, читает что-то, пытается вслух – и тогда усталые путники остановились перед маленьким домиком – Брина и Рина на него шикают, да ну тебя совсем, мог бы и посочувствовать, ты ведь тоже на пустоши родился, тебе-то что это – домой...
Брина тихонько держит под сиденьем семейный альбом, Брине не велели брать с собой семейный альбом, а почему, а потому что, а вот так вот. Брина везет семейный альбом, осторожно, тайком, чтобы не видел никто. Ну, еще бы, там же Ключ, и Ландыш, и Феникс, и Тайна, и Выстрел, и Луна. Папа-мама рассказывают, Выстрел в столицу уехал, Луна актрисой стала, Феникс куда-то за океан уехал, а за какой океан, ну... за какой-то там, мало ли океанов на свете... Вот так раньше можно было семейный альбом смотреть, а теперь и не посмотришь, разве что тайком-тайком ото всех...
Экипаж останавливается опушке леса возле дома. Это и есть дом, хочет спросить Брина, не спрашивает, ну их совсем с их домом. Это и есть дом, спрашивает город. Это и есть дом, говорит мама. Это и есть дом, говорит папа.
- До... до... – говорит Рина.
Выходят из экипажа, Брина осторожно прячет семейный альбом. Рина спрашивает, а когда хворост собирать, а когда зерна собирать. Мама смеется, ну это же дом, тут не надо хворост собирать, и зерна собирать тоже не надо, тут все есть, и огонь в очаге, и праздничный пирог на столе, все-все есть. Брине не нравится, и вроде бы хорошо, и не нравится, потому что... ну потому что, незнакомое все, непривычное все, раньше так не было, и вообще...
Входят из экипажа, осторожно оглядываются. Люди из домов выходят к приехавшим, смотрят на маму-папу, то есть, это для Брины и Рины они мама-папа, а для тех людей они Полночь (папа) и Часы (мама). Смотрят придирчиво, и даже не на папу-маму, а на город, спрашивают:
- Построили?
Мама-папа показывают на город:
- Как видите...
Все (Брина и Рина еще не знают, кто все, а мама-папа знают) ходят вокруг города, прищуриваются, прицокивают языками, сомневаются, да точно ли город, да так ли он хорош, этот город, да достаточно ли он городской или достаточно ли городовой, или достаточно ли городистый, и достаточно ли он нагороженный, а то мало ли что за город... наконец, довольно кивают, - и правда, город, достаточно городистый, достаточно нагороженный, с уютными домами, узкими извилистыми улочками, с башенками, с часами на ратуше, с остроконечными шпилями. Городу тоже нравится в доме, город устраивается в кресле у очага, принюхивается к дразнящим запахам из кухни, где уже готовятся подать ужин.
Портреты папы-мамы вешают в большом зале гостиной, пишут под портретами, что эти вот город построили. Городу дают имя – Сонск, город снов, делают его почетным жителем дома, как и папу с мамой. Брина и Рина смотрят на портреты вдоль стен, это Край, он создал лес, это Сон, он создал мост от земли до луны, это Вальс, он создал еще один город, эту даму звали Книга, она построила город Букбург, эту звали Луна, она создала город Лунск...
Брина не выдерживает, Брина достает семейный альбом, совсем-совсем семейный, показывает – это Ключ, и Ландыш, и Феникс, и Тайна, и Выстрел, и Луна. Выстрел в столицу уехал, Луна актрисой стала, Феникс куда-то за океан уехал, а за какой океан, ну... за какой-то там, мало ли океанов на свете...
Папа-мама вздрагивают, краснеют до кончиков ушей, мама даже вилку роняет. Все на папу-маму смотрят, странно как-то смотрят, говорят – ну вы молодцы, молодцы, город-то какой построили, какой город...
...когда темнеет, в дом приходит ночь, гасит лампы, зажигает тусклые свечи, опускает шторы. Брину и Рину разводят по комнатам, теперь у Брины и у Рины свои комнаты есть, у Рины в мансарде с видом на дворик, у Брины в левом крыле дома, на втором этаже с видом на лес. И непривычно так, что не надо укрываться шкурами опавших листьев, что есть одеяло, и подушка, и огоньки над кроватью, и уютный ночник, и можно вытянуться во весь рост и прислушиваться к шорохам леса.
В гостиной внизу сидят все, все, смотрят на новый город, придирчиво смотрят, оценивают, вроде бы хороший город получился, всем городам город, и все-таки... и все-таки не то что-то, недостаточно город городской, городистый и нагороженный, вот если бы его чуток подгородить и перегородить, а то он недогороженный какой-то, недогородской...
Папа-мама (то есть, тут они не папа-мама, а просто – Полночь и Часы) кивают, да, да, надо бы догородить и подгородить.
Мама идет в комнату к Брине, спрашивает, ну как ты тут, нравится ли – Брина еще сама не знает, нравится или нет, вроде и хорошо, только непривычно как-то.
- Ма, а почему мы на пустошь уходили? – спрашивает Брина.
Мама плечами пожимает, тушуется:
- Ну... ну вот так.
- Ма, а почему вернулись?
Это мама знает:
- Потому что город построили... спи...
.
...утром смотрят на город, вот теперь город как город, всем городам город, загляденье, а не город. Накрывают стол к завтраку, спрашивают:
- А Брина и Рина будут?
- А... нет...
Мама-папа краснеют, остальные за столом тоже будто бы смущаются, смотрят на город, говорят, ну вы вообще молодцы, всем городам город построили...
Смотрят семейный альбом, вот Ключ, и Ландыш, и Феникс, и Тайна, и Выстрел, и Луна, и Сентябрина, и Январина. Папа-мама рассказывают, Выстрел в столицу уехал, Луна актрисой стала, Январина в опере какой-то выступает, Сентябрина фотографом стала, Феникс куда-то за океан уехал, а за какой океан, ну... за какой-то там, мало ли океанов на свете...