В начале 19 века, пока литература чествует романтизм в России (до «Евгения Онегина» и «Горя от ума» ещё ждать), а Англия дышит Байроном и миазмами «Озёрной школы», юная Мэри Шелли пишет произведение, которое по-своему завершает романтизм, переплавляя его контрабандой в модерн. Роман этот
вывалился на стыке парадигм: посвящённый столкновению создателя и создания, роман о все съедающей мести ( Моби Дик лишь вторит Шелли), роман о ужасе перед научным прогрессом – он проговаривает все симптомы, с которыми Европа устремляется к 20 веку, но ещё не способен распознать в себе тот раскол, который позже выявят трио «философов сомнения» и продемонстрируют диктаторы 2.0.
Роман «Франкенштейн, или Современный Прометей» можно рассматривать и как каноничный ужастик, и как первую научную фантастику, и как пример эмансипации в литературной среде (поди, попиши с таким мужем), и как, наконец, лучшую маркетинговую компания костюмов на Хэллоуин. Но итогом в 21 веке является сложно выстроенный текст, где подражающий Байрону язык выглядит скорее приёмом, чем естественностью. Хотя, как самый честный человек, я должен заметить, что находки, как приём, Шелли не осознавались, сама она в предисловии подчёркивает, что написала этот роман, увлёкшись богемной игрой своего мужа и Байрона – требовалась написать жуткую историю – и логично, что именно женщина увидела потенциал ужаса в создании жизни.
«Франкенштейн, или Современный Прометей» - эпистолярный роман, состоящий из приторных писем честолюбивого туриста своей сестре. Он отправляется в жопу мира (в Архангельск), чтобы покорить северный полюс и записать своё имя в историю. Во льдах встречается ему весьма потасканный Виктор Франкештейн, который после недолгих уговоров рассказывает нам свою историю.
Краткая история Виктора Франкештейна:
Пройдя курс алхимии на дому, Виктор создаёт не то сына, не то дочь. Увидев, что создал, убегает. После, Виктор узнаёт о смерти брата, и под влиянием стресса сплетает два факта в один – убило его «чудовище». Но романтизм не верит в психозы, а поэтому «чудовище» и правда оказывается убийцей (убило оно от злости на создателя). А в убийстве этом ещё и обвиняют сводную сестру героя, и палочная система приговаривает ее к смерти. Явившись к герою, «чудовище» ведёт с Виктором переговоры в стиле Шварцнеггера: я, говорит, не злой, но если ты мне жену уродливую не сделаешь, буду всех убивать. Виктор соглашается, но потом дает заднюю, за что расплачивается другом Анри, позже невестой, потом оставшимися. Такой сюжетный твист вынуждает Виктора встряхнуть навигатор: если раньше «чудовище» везде преследовало его, то теперь – он «чудовище». Так гонит один другого в жопу мира (см. выше) и уже отчаявшись встречает корабль юного исследователя. Там от романтической печали Виктор умирает, после чего умерщвляет себя и пьяное местью «чудовище».
Сама структура романа (письма героя сестре, где приводится дословно рассказ Франкенштейна, который соответственно приводит в своём рассказе дословный рассказ-исповедь чудовища) наводит на мысль о приёме недостоверного рассказчика (для зуммеров – эффект Расёмона). И этот приём оправдывает подозрение в нас, маминых аналитиках, о том что, Франкенштейн, обвиняющий во всех злодеяниях «чудовище», которое он называет «дьявол», поддался влиянию стресса и скатился в психопатию. Посудите сами: случайно встретившийся «чудовищу» мальчик – брат Виктора, случайно подставленная девушка – сестра; унесённый в открытое море Виктор причаливает к Ирландии, где в невнятных кельтских речах узнаёт о смерти случайно же оказавшегося здесь друга и т.д. Даже запрос «чудовища» на невесту происходит в следующем абзаце после помолвки Виктора. Ещё и утверждает Виктор, что страдает больше всех, и виноват больше всех, что наводит нас на мысль о нездоровом нарциссизме. А главное никто больше чудовище не видел, кроме (!) путешественника-героя, пропитавшегося к Виктору дичайшей симпатией. Да и видит исследователь это чудовище в самом конце, когда безумие и честолюбие Виктора пропитало их обоих.
С другой стороны «Франкенштейн, или Современный Прометей» - роман о мести, «что движет солнце и светила». Выше я уже указал на схожесть с «Моби Диком» - только капитаны Ахавы здесь оба. Ненависть к друг другу поглощает Виктора и «чудовище», загоняя их в безлюдную Арктику (как двух любовников, ищущих укромного угла), где умирают оба, в отличии от романа Германа Мелвилла. Фрейд в «недовольстве культурой» говорит, что дьявол хорошо бы подошёл для оправдания Бога в части тяги людей ко злу, но тогда Бог все равно не ускользает от сознания вины за создание дьявола – так избавление от отвественности и Виктор и «чудовище» видят друг в друге. Их эгоцентризм превращает весь мир в объекты (средства) противостояния. Ведь родственники Виктора становятся лишь Casus belli. И если территория Арктики позволяет театрально довести эту войну до дуэли, то их дуэль доводит весь мир до пустынности Арктики (и проникнуть к ним может только такой же одурманенный человек – юный челюскинец), в чем может привидеться современному читателю метафора корялеционизма, эгоцентрично исказившего мышление 19,20 веков.
Пара слов о языке романтизма, как приёме. Восторженные описания природы, напоминающие байроновские дневники путешествия по Альпам, описание семьи через «кто кому брат, сестра жена» и кто кому супруг, смешные оправдательные совпадения (чтобы быть нравственной, турчанка должна оказаться тайной потомственной христианкой), отсылки сюжета на «Потерянный рай» с противоборством создателя и пакостящего создания (книга по которой чудовище обучается языку, это как раз найденный случайно Мильтон и «Страдание юного Вертера») – все это наводит современного читателя на параллель между деградацией (под действием мести, честолюбия и «бесчеловечной» науки) Виктора здорового гуманизма в Виктора курильщика и провалом позитивистского проекта (формула «чудовища»: «ты мой создатель, но я твой господин» высокоточно на это указывает).
Подитоживая данное прощание с романтизмом, нужно заметить, что все это может наблюдаться нами теперь, когда 20 век научил нас модным словам типа «оммаж», «интертекст» и дерридианскому скептицизму относительно истинности текста. Но тот факт, что роман дожил до нас как известный ужастик, получивший множество экранизаций, в которых было затерял все кроме ужаса создания жизни из смерт, можно рассматривать как симптом нашего желания. История, где «чудовище» - огонь Прометея (дарёный, непрошеный и сжигающий) утрачена и сведена до мытарств очередного Калибана. Нам свойственно упрощать литературу, музыку, живопись романтизма, тем самым создавая территорию, очищенную от сложной структуры – святую простоту для ее святого потребления. «Франкенштейн, или Современный Прометей» можно сравнить со зданием петербуржского ТЮЗа, где свидетелям стройки виделось здание современного театра, отвевающего запросам социализма, кому-то нынче видится противостояние имперскости сталинской архитектуры и открытости советского модернизма, но большенство видит стереобат для съёмки танцев в tik-tok, площадь для выгула собак и затёкшую ногу Грибоедова.