Находясь буквально на вершине великого Пресненского холма — то есть на площади Пресненской заставы, которая располагается аккурат между бывшим «пьяным магазином» (ныне «Макдональдс») и Пресненским Мосторгом (ныне магазин «Бенетон») — мы поневоле смотрим куда-то вдаль, в сторону площади Восстания (ныне Кудринской), в сторону Большой Никитской и Кремля. Я бы сказал, смотрим вглубь Москвы.
Ну… просто потому, что отсюда вся эта панорама очень хорошо видна.
И стоя на этом месте, невозможно не вспомнить о том, что именно по этой дороге трижды двигались величайшие похоронные процессии в истории нашего города. То есть в буквальном смысле самые великие похороны Москвы (ХХ века) шли по улице Пресня, поднимались вверх на этот самый холм и дальше медленно шли к Ваганьковскому кладбищу.
И это были не просто «процессии», сказать так: было бы слишком слабо. Двигались — и по этой улице и по параллельным, каким-то образом обтекая ее — десятки, если не сотни тысяч людей. С венками, цветами, флагами, речами, в сопровождении огромного количества полиции (или милиции). Их останавливали, их пытались как-то рассеять, раздробить, но человеческая эта река все три раза была неостановима. И кстати, каждый раз это был совершенно поворотный, ключевой момент не только в истории страны, но и в истории Москвы.
Первая из этих процессий — это похороны Николая Баумана, интеллигентного большевика, в 1905 году
Вот как, например, описывал эти похороны очевидец событий Андрей Белый.
«Я ждал процессию в начале Охотного ряда… От Лубянской площади… точно от горизонта, что-то пробагрянело; заширясь, медленно текло к «Метрополю»; …Сдержанно, шаг за шагом, под рощей знамен, шли ряды взявшихся под руки мужчин и женщин с бледными, оцепеневшими в решимости, вперед вперенными лицами; перегородившись плакатами в ударах оркестров, шли нога в ногу: за рядом ряд: за десятком десяток людей — как один человек; ряд, отчетливо отделенный от ряда, — одна неломаемая полоса… Протекание полосато-пятнистой и красно-черной реки, не имеющей ни конца, ни начала, — как лежание чудовищно-огромного кабеля с надписью: «Не подходите: смертельно!». Кабель, заряжая, сотрясал воздух — до ощущения электричества на кончиках волос; било молотами по сознанию: «Это то, от удара чего разлетится вдребезги старый мир».
Ну и да, он разлетелся постепенно, как мы знаем теперь, через сто семнадцать лет — с этих похорон начались революционные события в Москве.
Совсем по-другому проходили похороны Высоцкого в Москве в 1980-ом году, во время Олимпиады
В июле. Об этих знаменитых похоронах написаны сотни воспоминаний, и не понятно, какое выбрать — ясно одно, что эти несметные «десятки тысяч людей», а по сути, может и целая сотня тысяч, собравшаяся у театра на Таганке двинулась в сторону Ваганьковского, но вряд ли все туда дошли. Была и конная милиция, и невероятное количество оцепления. И все же похороны эти тоже вошли в историю.
Как и в 1905 году людьми двигал протест — если и не политический, то уж по крайней мере, эмоциональный и нравственный. Этого протеста страшно испугались тогдашние власти, конечно. Похороны были важнейшей точкой отсчета в дальнейшем разгроме диссидентского движения — стало ясно, что на протест и на публичное выступление морально готовы не только «кучки отщепенцев», а в прямом смысле слова народные массы.
Вот воспоминания Светланы Сидориной, которое долгое время работала в театре на Таганке, бережно собирая фото- и кино-архив театра.
«На похоронах Высоцкого власти страшно боялись бунта. В день прощания в восемь часов утра директора театра Николая Дупака пригласил к себе первый секретарь Московского горкома партии Гришин. В современном выражении он был мэром и полным хозяином Москвы.
Властитель Москвы спросил:
— Как вы собираетесь организовывать похороны Высоцкого?
— Будет панихида в театре в течение нескольких часов.
— Вы учтите одно: надо похоронить до захода солнца. Потому что примета есть такая... — с нажимом сказал Гришин.
Дупак вспоминает, что во время прощания с Володей случилась драка в его кабинете.
Сцепились Юрий Петрович Любимов и Глинский, работник аппарата «хозяина Москвы» Гришина. Глинский все время торопил: «Заканчивайте, заканчивайте прощание!». Людская очередь к гробу Высоцкого стояла от самого Кремля. Любимов сказал, что будем прощаться до последнего человека из этой очереди. Глинский торопил, Любимов не выдержал... И понеслось! За грудки друг друга похватали, и давай мутузить, на чем свет стоит. Еле разнял... Кагэбэшников была тьма в тот день в театре. Один из них строгим шепотом предупредил, чтобы на кладбище не было никаких речей. Власти страшно боялись бунта».
Да, власти страшно боялись бунта, это правда. Но «бунт все-таки случился» — похороны Высоцкого стали буквально прологом, предисловием ко всем эпохальным событиям перестройки: когда люди перестали бояться, когда в начале разрешенная и робкая гласность перешла в другой регистр — отчаянной борьбы за свои права.
И здесь третьи похороны, которые тоже прошли через Пресню
Похороны Ильи Кричевского, Владимира Усова, Дмитрия Комаря, трех ребят, погибших в туннеле под Садовым кольцом в ночь на 20 августа 1991 года. У этих похорон тоже масса интереснейших подробностей, волнующих душу — ну, например, эти похороны милиция (которая потом снова стала полицией) никак не сдерживала, разве что охраняла.
Всем трем было присвоено звание Героев Советского Союза посмертно. Хотя сам Союз после этого быстро распался. В музее Ельцина в Екатеринбурге есть марки, выпущенные по поводу этого страшного события — думаю, что это сейчас огромная редкость. Знаю, как срочно, буквально за какие-то часы искали православного священника, муллу и раввина — оказалось, что по рождению все три парня представляли разные конфессии.
Ну и наконец, загадка флага — огромного флага-триколора, который несла процессия, это был еще не признанный, не официальный флаг, откуда же он взялся, да еще такой огромный?
Свою версию рассказал Константин Боровой: этот флаг висел в огромном зале Центрального телеграфа, где тогда располагалась первая российская биржа, она опоясывала огромный балкон и служила как бы символом первой всероссийской бизнес-площадки.
Именно он и стал символом этих похорон.
Словом, эта мрачная символика Пресни — она тут, на Пресне, встречается довольно часто. Символика и топонимика — Дружинниковская, Баррикадная, сквер Павших борцов, вплотную примыкающий к площади Пресненской заставы, переулки, названные в честь Заморенова или Мантулина, рабочих, погибших во время событий 1905 года. Может быть, именно это и создает тут этот прорыв, дыру в историческом времени — не зря тут случаются эти революционные события.
Я вырос среди всего этого, особо не задумывался, что это за рабочий Заморенов и что за баррикады, а потом прочел и понял.
Московский генерал-губернатор Джунковский сухо и точно описал картину боев 1905 года в своих воспоминаниях, написанных уже в эмиграции:
«На углу Тверской и Газетного переулка толпа напала на проходившего офицера и, сорвав с него погоны, когда тот выхватил револьвер, растерзала его».
Убийства офицеров и полицейских продолжались несколько дней, также как и убийства дружинников. Училище И.И. Фидлера (это в районе Чистых прудов, возле «Современника», на нынешней улице Жуковского), где собрались активисты, причем многие были вооружены, подверглось форменному штурму: сам Иван Иванович Фидлер (великий, вообще-то говоря, московский просветитель) вышел из училища к войскам и попросил не стрелять, ему дали час, но через час из окон раздались выстрелы, тогда по училищу грохнули пушки и начался штурм, было убито 5 и ранено 15 человек, вообще количество убитых в эти дни — тысяча человек только по официальным данным, восставшие неоднократно пытались захватить Николаевский вокзал и прекратить железнодорожное сообщение, поскольку Семеновский полк прибыл в Москву именно по железной дороге, отчаянная стрельба велась на бульварах и на Страстной площади, народ попрятался, и хотя порядок благодаря жестким и даже жестоким полицейским мерам удалось навести буквально в считанные дни, Пресня продолжала держаться…
В общем, это было довольно кровавое месиво, которое продолжалось несколько недель. Можно зайти в музей Красной Пресни в Большом Предтеченском переулке, аккурат возле старой церкви и посмотреть диораму восстания (правда, уже с обновленным текстом) — но все равно тайна и загадка останется.
Для меня в детстве эта тайна и загадка была сконцентрирована в фигуре революционного рабочего скульптора Шадра — здесь, в начале сквера на Трехгорном валу, стоит его копия. Рабочий вырывает из булыжной маостовой самый большой камень, чтобы кинуть им в полицейского. Скульптура необычайно красивая, но я всегда этого рабочего боялся — мне казалось, что у него выколоты глаза и я старался не проходить мимо него в темноте.
Однако 7 ноября 1967 года прямо возле той скульптуры поставили пушку и пускали из нее праздничный салют. Мама потащила меня туда, смотреть — как была, в тапочках и домашнем халате. Мы смотрели оглушительно бухавший салют, и вокруг нас рассыпались искры этого революционного огня.
Было красиво.