Не раз я вторгался в здешнее безмолвие, нарушаемое почти молитвенным речитативом гида. И всякий раз, как будто в райских кущах оказывался.
Солнечные, охристые, бархатистые, лучащиеся на золотых нитях солнца, протянутых из меленьких окошек, с верхов шатровой колокольни, блики, пятна света, неяркого, а будто ласкающего.
Музей церкви Ильи Пророка всегда открыт только летом. Зимой сюда не попасть.
Рай заморожен, законсервирован, на зиму.
Жалко, иначе бы и ощущение было другое. Весьма возможно, что сцены болезни и успения воспринимались по другому.
Впрочем, я видел фрески Гурия Никитина и в Тутаеве зимой в Крестовоздвиженской церкви.
Они греют и зимой.
Говорят Гурий в качестве образца пользовался Библией Пискатора XVII века. В этой Библии множество евангельских сюжетов голландских и фламандских художников.
Я этого не знал, но разве знание умаляет прелесть фресок Ильи Пророка?
Скорее всего незнание растворяет тебя во всем этом свете, цвете, золотом свечении. И хорошо, потому что не знаешь.
Хорошо и просто бродить по полутемным сводам, разглядывая дальнее прошлое, проживая, процеживаясь сквозь сито полутеней, запутываясь в этом всем, как рыба в сетях, словно проговаривая сюжет. Но отвлеченно, не взаправду, как будто роман Диккенса читая.
Да, не все, что здесь изображено, так уж и благолепно. Но ведь искусство как будто бы врачует.
Вот у выхода в пределе Геенна Огненная. Но зритель и здесь, возле гиены, тает и млеет.
Видимо, старина обладает такой способностью умирять душу, как будто на тебя смирительную рубашку одели. И в гиене в конце-то концов не ты, а твой пращур.
И меня это никогда не удивляло.
И я такой же, я в большей степени обыватель здесь, чем даже в магазине. Вот я начинаю сравнивать, вымерять глазомером пространство, выбирать цвета, будто торговаться со святым писанием.
Литератор – зануда в первую очередь, во второю – зритель. А если все это слить воедино, то получится потребитель культурных ценностей, который пришел к Илье Пророку получить культурную или религиозную услугу.
А раз так, то у меня возникает как бы претензия к качеству святости.
Вот взять пророка Елисея. Пожалуй, самый любопытный из пророков. И самый необычно, редко встречающийся. Высокий, статный, лысоватый.
Елисей – ученик Илии.
Елисей перед самой его кончиной попросил учителя, чтобы он наделил его чудесным свойством исцелять людей во славу Божью.
Илия наделил Елисея этим даром.
И как Елисей распорядился им?
В первую очередь поехал в Вефил, об этом упоминается в его Житии:
После сего из Иерихона Елисей отправился в город Вефил, жители которого – израильтяне, отступив от Бога, поклонялись идолам. Когда он приближался к городу, то маленькие дети, игравшие здесь на дороге, встретив его и видя его плешивую голову, начали смеяться над ним и кричать: «Ступай, плешивый! Ступай, плешивый!»
Что сделал Елисей?
Он умертвил 42 ребенка, которые насмехались над ним, обзывая его плешивым.
И этому поступку Житие находит оправдание:
Этой казнью пророк Божий по праведному суду наказал тех детей за поругание и пресек им жизнь, дабы, придя в мужественный возраст, они не явились более злыми людьми…
Был ли Елисей злым человеком? Наверное, был по нашим понятиям.
Ведь вот я не нахожу его поступку оправдание. Но это дело давнее. Нам, конечно, хочется вмешаться в те стародавние времена с нашими понятиями о толерантности и справедливости. Судить, рядить.
А надо ли?
Мы вот вечно ищем спасения в прошлом, книгах, житиях и Евангелии, наверное, не задумываясь над тем, что миф – это и есть реальность, как отголосок нашей теперешней жизни.
Миф – это личность, поступок. И не всегда он такой, какой мы ожидаем от человека, пророка, апостола или Учителя.
Елисей умертвил детей, как царь Ирод в дни Рождества Христова, чтобы обезопасить себя от соперничества.
Целитель не нашел иного орудия борьбы с насмешниками. А если бы среди этих сорока двух был маленький Христос?
Мы, наверное, должны это если и не понять и не принять, то пережить, как в античном театре, в трагедии? Ведь фрески – это произведение искусства.
Слово услуга лишь предварительно порождает печаль, словно упреждая: мне отмщение и аз воздам!
Фрески – это окно в кассу, а потом только в иной мир, мир прошлого события,которое не закончилось, а продолжаются сейчас, продолжают твориться.
Я иду мимо фрески, где вдова догоняет Елисея с просьбой воскресить ее сына. К седлу приторочен довольно увесистый кожаный кошелек с деньгами. Елисей воскресит сына вдовы, но не бесплатно. А потом устало вытрет руки льняным полотенцем и выглянет в окно.
Наверное, ему будет видение: будто ходят в доме Божьем люди, странные люди в портках и майках, разодетые, как клоуны. Лица у них, как у блаженных. И ничего они не понимают. А ходят, как будто обухом оглушенные.
- Они такие же, как ты, Елисей! - шепчу я ему.
Они не лучше и не хуже. Такие же. И ты такой же, и слава Богу, мы на равных с тобой.
Просто, знаешь, отче Елисей, Гурий – хороший богомаз. А хороший богомаз одухотворяет всякую тварь, выдумывает не неприглядную правду, а красивый, благолепный, благоуханный миф.
И правильно делает. Ибо рай должен быть, хотя бы в храме.
А картина, в которую угодим мы, еще не стала мифом, прошлым. И станет ли – неведомо. Она не в рамке, не в формате. Мы еще не стали прошлым, мы не святы. Потому что живы.
А после смерти сочтемся!
Так, наверное, надо бы обо всем этом подумать.
Но я не хочу. Я заплатил в кассу, чтобы не думать.
Солнечные лучи, будто стропы парашюта опутывает меня с головы до ног.
И я взбираюсь по солнечному лучу все время куда-то вверх, как по канату.
Тепло и нега обволакивают меня.
И я не хочу знать, что там за всем эти благолепием, успение и воскресение, жатва, и кровь, и пыль.
Что пройдет, то будет мило…
Но не проходит, ведь я никуда не тороплюсь!
Брожу один в этой звонкой тишине недосягаемой вселенной!
Я никуда не тороплюсь.
В Геенну Огненную я всегда успею…
p.s. Друзья, дзен практически прекратил платить за публикации. Поэтому судьба канала в ваших руках. Поддержите канал не только словом, Заранее благодарен!