- Зинка, да проснись же ты, окаянная!
Зинаида Петровна с трудом разлепила глаза и тут же отказалась им верить. Яркое красочное изображение лица подруги, тормошащей её за плечи, предстало перед взором. Она протёрла веки и ещё раз взглянула на Марию. Но чёткость была настолько превосходной, что Зинаида Петровна даже засомневалась в правдивости виденного. Повертев глазницами по сторонам, она стёрла слюну с подбородка и довольно ошалело прошамкала:
- Ты ли это, Мариша?
- Я, а то кто же ещё? – с бодрой усмешкой подтвердила та.
- Хм, - ещё больше подивилась Зина, - ты как здесь оказалась?
- Как-как? Ногами пришла!
- Как ногами? Своими? – не переставала удивляться Зинаида Петровна.
- А то чьими ж ещё! – просто ответила Белозёрская, как будто делала это каждое утро в своей жизни.
- А трость твоя где?
- Да чёрт её знает… Я её в окошко пульнула, - и, залившись громким смехом, тучная женщина повалилась к подруге на кровать, угрожающе громко заскрипевшей от непривычной доселе массы.
- На что же в окошко? Жалко, - покачала головой бережливая Горчакова.
- А на кой она мне теперь? Ну-ка, смотри!
Грузная старуха ловко, как горная коза, вскочила с кровати и, подбоченившись пухлыми кулаками с выпрямленной как стрела спиной, прошлась по комнате Зинаиды Петровны, взад и вперёд. Её слоновьи ноги мягко ступали по деревянному некрашеному полу, а тело, казалось, совсем не имело веса. Но Мария на этом не остановилась, ей ещё больше хотелось удивить приятельницу. Подскоками принялась она выписывать невиданные пируэты, демонстрировать лихую жгучесть кавказских танцев. И так здорово у неё это выходило, что она сама не верила всему происходящему:
- Зин, ты это видишь? А, Зин? Смотри, как я умею! А вот так! Тра-та-тара-та-тата! Асса! Тра-та-тара-та-тата! Асса!
Зинаида Петровна умилённо расплылась в беззубой улыбке. Давно, ой давно не видела она свою подругу такой радостной, такой счастливой, как сейчас. А та, как пушинка, продолжала парить по комнате, совершенно босая.
- Ты и тапки свои в окно что ль выбросила?
- Не, то я спешила похвастаться тебе своим открытием, - совсем запыхавшись, выкрикнула Мария, - но это ещё не всё. Внимание!
Она схватила Зинин тонометр, натянула нарукавник и накачала его воздухом:
- Сто тридцать на восемьдесят пять! Что, съела?
- А ну давай мне измерь, - забеспокоилась Зинаида Петровна.
- Сто двадцать на восемьдесят! Ты вообще помнишь, когда такое было? – неоднозначно заметила Мария.
Но Зину уже волновало другое. Она мигом подхватилась с постели, дёрнула балконную дверь и вырвалась из застоявшейся затхлости собственной жизни в утреннюю прохладу весны. Вдохнув полной грудью прекрасный цветочный аромат мая, старуха протянула руки солнцу и зашептала от восторга: «Я вижу!.. Вижу!.. Я всё вижу!..» Как после долгого сна, она стряхнула с себя бремя забытья, и мир представился ей совершенно необыкновенным, неведомым доселе. В одночасье он стал ярким и чётким, залитым красками и звуками округи, ощутимыми обонянию ароматами. Глазами только что рождённого младенца, она созерцала его без тусклых и размытых пятен, без глухого и непонятного шума. Сердце радостно забилось в груди. Наконец, как когда-то давно она могла видеть величественный Машук. Цепляя своей макушкой огромные белые облака, её старый приятель будто задерживал их, нашёптывая что-то на ухо, и отпускал со своим благословением в неведомые дали. Его зелёные сочные склоны изливали на город пьянящую весну: сильную, буйную, неспокойную, такую, которая не повторяется больше никогда.
Стирая с лица накатившие слёзы, Зинаида Петровна не могла насладиться собственным упоением. Увы, банально, но истинное счастье в малом, в единении с великой матушкой природой, питающей живительной силой тело и дух. И невозможно идти с ней вразрез, совершенно невозможно, иначе – неминуемая гибель.
Мария Васильевна вышла на балкон. В одной руке она держала разрезанный вдоль и щедро намазанный сливочным маслом батон, а в другой полпалки колбасы. Жадно откусывая то один, то другой кусок, она закатывала под лоб глаза и смачно протягивала:
- М-м-м, как вкусно, м-м-м, до чего же хорошо! Зинуль, не поверишь, меня сегодня разбудил жуткий голод. Лежу, значит, себе и думаю, вот Зинка зараза, не осталась вчера ночевать, так бы мне пожевать, прям в постель принесла.
- Да после нонешней-то чертовщины я теперь вообще боюсь к тебе ходить.
- В общем, попыталась я снова уснуть, да куда там, желудок сосёт, дырынчит, мерзавец. Спустила свои столбы и чувствую, что-то не то. Не больно мне, Зин! Я сильней на пятки поднажала, не-а, не больно! Шпоры-то куда девались? Я за тонометр – норма! Голова светлая, в ушах не шумит. Чудеса, да и только! Вскочила я на собственные ноженьки да к холодильнику, - Мария Васильевна запнулась.
- Ну?
- Что «ну»?
- Ну, дальше-то что?
- Ну и съела всё, что там было… Как за себя закинула. Чувствую – мало. Я к тебе бежать, да впопыхах не доглядела, перецепилась через трость свою и кубарем на пол. Головой об дверь шандарахнулась ну, думаю, а счастье было где-то рядом, не подняться мне теперь. Какой там, пуля так не подлетит, как я снова вскочила. Пощупала руки, ноги – всё целое, голова тоже, даже шишки нет. Вот если б вчера я так свалилась, то, пожалуй, пришёл бы мне конец. А ну, с моим-то весом! Разозлилась я, Зинуль, на трость страшно и запулила её в окошко. А есть-то хочется, не могу, кажется слона бы проглотила. Вот босиком и примчалась, а ты дрыхнешь!
- А я так, как сегодня лет тридцать не спала… Жаль, рассвет пропустила. Какая красивая весна в наших краях…
Но Мария Васильевна наслаждалась другим:
- М-м-м, вкуснее нашей колбасы, Зинуль, может быть только наша пятигорская колбаса.
- Как Палыч? – вдруг спохватилась Зинаида Петровна.
- Да так же, что ему сделается? Висит, как воздушный шар. Знаешь, мне кажется, что он уже начал привыкать к своему новому положению. Молчит и не кавкает, - с сожалением заключила Мария.
Зина глубоко вздохнула и снова устремила взор в сторону красавца Машука. Первый день за добрую половину жизни ей так привольно дышалось, первый день у неё ничего не болело, и это было так непривычно ощущать. Ну почему так устроен мир, что всё в нём стремится к распаду? Почему всё то, что рождается должно непременно увянуть и погибнуть? И только в этой и никакой другой последовательности? А ведь зарождение новой жизни, по сути, есть не что иное, как первый шаг к смерти. И как много нужно в этом промежутке успеть, в промежутке начала и конца. И опять парадокс, осознание того, что жизнь так быстротечна, приходит лишь тогда, когда приближаешься к финалу, неизбежному концу своему и начинаешь вгрызаться в неё, жизнь, всем своим естеством, всей сущностью своею и горько сожалеть, что когда-то, лет в …надцать, так мало жил, жил по-настоящему. Зинаида Петровна пристально посмотрела на жующую подругу, на её руки, ноги, лицо и с недоумением произнесла:
- А чего ж это мы с тобой старыми остались?
Та перестала ворочать челюстями:
- И верно, в договоре было прописано полное омоложение… Эх, обманула чертовка! Так я и знала!
- Обманула, - с сожалением выдохнула Зина. - И что теперь?
- И что теперь, - машинально повторила та, - теперь в Москву собираться. Чувствую я себя на двадцать, а остальное – пропади пропадом!
Зина засияла в улыбке, тут же сорвалась с места и шаловливой девчонкой ринулась к шифоньеру. Отворив его и выпустив на свободу целую гильдию доселе спокойно дремлющей моли, она принялась вышвыривать наружу годами покоящееся без ревизии барахло. Из-под её рук в разные стороны разлетались платки, носки, рейтузы. «Где же, ну где же оно, моё любимое, на смерть положенное, с бронзовой брошкой?» - повторяла себе под нос она. Наконец, отыскав какой-то мешок, Горчакова вытащила его на середину комнаты и принялась развязывать узел. Ртом не получалось, зубов-то не было, а какие и остались, ходуном ходили взад и вперёд. Тогда женщина взяла ножницы и лихо отсекла ими неподатливый узел. Занырнув с головой внутрь, она трепетно достала оттуда полушерстяное коричневое платье с приколотой к груди овальной потускневшей от времени брошью. Видели бы вы лицо старухи! Нежность и умиление зарделись на нём. Было похоже, что Зина встретила самого дорогого, самого родного и любимого на всём белом свете человека. Ночная сорочка тут же слетела на пол, а дряхлое тело облачилось в новый наряд. Насунув на босу ногу такие же коричневые, с одубевшей от времени кожей, туфли из мешка, она, вся сияя от радости, позвала подругу:
- Ну как, хороша? Это я себе на похороны приготовила.
- Царица небесная, - всплеснула та руками, - и в этом ты собралась на тот свет?
- Да, неужели плохо? – смутилась Зина.
- Нет, Зиночка, это не плохо, это просто отвратительно! Сейчас же следуй за мной, я покажу, в чём не стыдно отправляться в последний путь!
Бабульки перебежали из одних пенат в другие, и вот здесь-то развернулось самое настоящее представление. Белозёрская распахнула врата в свой нафталиновый рай, куда доныне не допускала никого и многочисленные шляпки, шарфы, чулки, корсеты, шали посыпались градом на представительниц прекрасного пола.
Зинаида диву давалась. До чего же много вещей может быть в гардеробе только одной женщины! Раз пятьдесят Мария Васильевна меняла своё убранство, комбинируя блузки с юбками, кофточки с брюками и шали с платьями. Наконец, устав от творческих поисков, она остановилась на нужном варианте и заключила:
- Универсальный синий, в нём и на торжество можно и на похороны не стыдно!
Она надела свободного кроя платье, единственно вмещавшее её целиком, цвета глубинного океана и повязала на шею такой же платок. А Зине водрузила на голову соломенную шляпку, так хорошо дополняющую побитый молью наряд сельской учительницы времён брежневской оттепели.
Оставалось дело за малым. Нужно было раздобыть денег. А раздобыть их можно было только одним способом - избавиться от кольца. У Белозёрской на этот счёт имелись некоторые соображения. Она подошла к бюро и отворила ключиком один из ящичков. Изъяв оттуда уже известную читателю резную коробочку, она отворила другой ящичек и вынула на свет божий крохотную записную книжечку, с довольно потрёпанным от времени переплётом. Усевшись поудобнее в любимое кресло, она принялась перелистывать малюсенькие странички. В это самое время в комнату плавно влетел Палыч. Перебирая лапами воздух, он медленно, как аквариумная рыбка, плыл под потолком.
- Свят, свят, свят… - прошептала Зинаида Петровна и зачем-то перекрестилась.
- Спокойно, - пресекла её подруга, - без паники! Главное, что живой. Вот если бы подох, как хоронить такого?
Зина тут же притихла и только глазами продолжала следить за бедным животным.
Отыскав нужный номерок, Мария Васильевна на мгновение задумалась. Было видно, что она колеблется, как будто не может решиться на что-то. Наконец, она схватила телефонную трубку, громко прокашлялась, машинально поправила волосы и набрала номер из шести цифр. В трубке послышались гудки.
- Гудки пошли, - нервно улыбнулась она, - значит, жив ещё плут Файнштейн.
«Алло», - заскрипел на обратном проводе старческий мужской голос.
«Добрый день!» - девчонкой залепетала Мария.
«Добрый…»
«Иосиф Моисеевич?»
«Он самый.»
«Не узнаёшь, дорогой? Мария Васильевна Белозёрская.»
На обратной стороне молчали.
«Хм… Мария?» - голос нескрываемо удивился, - «Ты же…»
«Нет-нет-нет, Йося, живу и здравствую!» – перебила его Мария Васильевна. - «Не верь сплетням. Тем более столетней давности.»
«Да какие сплетни, Мариша, их и плести-то уже некому. Как ты? Как здоровье?»
«А давай-ка я тебе, Иосиф Моисеич, о своём здоровье расскажу при встрече. При делах ты ещё состоишь аль на почин ушёл?»
«Да какие дела, я уж из дома лет десять носа не кажу. Ноги отказали.»
«Не привирай, Моисеич, ты ведь лет на семь меня моложе?»
«Что поделать, сдаю позиции…»
«И всё же дело есть и без тебя мне с ним никак не совладать. Фамильную драгоценность хочу продать. Занятная вещица. Для настоящих ценителей!»
В трубке снова повисло молчание.
«Чего молчишь?» - забеспокоилась старуха. – «Умер ты там что ли? Десять процентов твоих, Файнштейн! Слышишь?»
«Ну, это уже другой разговор», - довольно цинично проскрипел голос.
«Тогда жди гостей».
Мария Васильевна быстро начеркала продиктованные старым приятелем координаты и положила трубку.
- Вот старый леший, одной ногой в могиле, а всё о деньгах думает. Это не человек, Зина, а сейф, сама убедишься. Было время, он такие махинации прокручивал. А начинал ведь с фарцы… Потом в политику ударился, там таких как он любят, а последние годы в мэрии отсиживался. Очень важным человеком стал. Ну, ты сама увидишь. Ладно, некогда лясы точить, время не ждёт, не в нашу пользу тикает. Нам бы это дело поскорее провернуть, ведь одна надежда теперь на Файнштейна.
Положив в ридикюль коробочку красного дерева, Белозёрская заперла свою, а Горчакова свою квартиру и обе женщины вышли на улицу. Безумствуя новому своему положению, они бодро зашагали в сторону остановки. Энергия распирала изнутри, хотелось петь, кричать, бежать, лететь,сходить с ума одновременно. Прохожие оборачивались им вслед, провожали недоумевающими взглядами, а некоторые даже крутили пальцем у виска, глубоко и жалостно вздыхая. Но старухи не замечали того. Весь мир сосредоточился в их собственных телах, с каждой секундой набирающих всё новые и новые силы.
- На трамвай? – поинтересовалась Зинаида Петровна.
- Ещё чего не хватало! – брезгливо ответила подруга, - по трамваям я ещё не тёрлась! На такси, конечно!
Она резко замахала рукой и, проезжавшая мимо темно-вишнёвая тольяттинка с жёлтой шашечкой такси, завизжала тормозами и остановилась на полпути.
- Свободен, парниша?
- Свободен, мамаши!
