В обыденной жизни не хватает чудес, не хватает счастливых (или почти счастливых) финалов. Простые, но выразительные рассказы Йаны Бориз делают человека чище, радостнее, что ли. Обаятельные сравнения взрыхляют, словно шампиньоны, почву сюжета, высшие силы прощают тебя, как только по-настоящему раскаешься, а доброта обязательно приводит к духовному росту. Такая проза — необходимый витамин для сохранения тепла.
Воры — это к счастью
Воры оказались невезучими: кроме покалеченного ноутбука и трех старых холстов ничем поживиться не смогли. Честно говоря, кое-как слепленная дачка профессора Костыля вовсе не сулила несметных сокровищ, но модный блогер заявил на ютюб-канале, что отошедшие от дел светила науки умело прибедняются, а на самом деле хранят несметные сокровища в бесценных произведениях искусства.
Неумело оштукатуренный домик на шести сотках Василию Петровичу некогда пожаловал обком партии за немеряные заслуги перед Отчизной, а после позабыл за ненадобностью, как утварь, которую даешь соседу попользоваться на недельку, а вспоминаешь о ней через год, когда та вовсе уже и не нужна. Дача стояла неприласканная, с неполотыми грядками, со злыми сорняками вдоль хлипенького забора, явно нуждаясь в заботливых и неленивых руках.
Дачную потребность доктор наук удовлетворять не спешил, едва успевал наводить порядок в двух скромных комнатенках. На кухне кряхтел подъеденный ржавчиной чайник, сиротливо покачивалась на одной петле дверца дешевого буфета, в незапамятные времена частично покрашенная женой и брошенная на полдороге, как и вся профессорская жизнь. В комнате побольше исполнял соло обеденный стол, не желавший ютиться на кухне, под ним мирно спал разобранный аккумулятор. У окна любовалось пейзажами кресло-качалка — единственная дорогая сердцу вещь. Вторую комнату Костыль приспособил под кабинет: там царствовал письменный стол, заваленный пожелтевшими страницами своих и чужих рукописей, на приставной тумбе оскалилась штангенциркулями вечно распахнутый чертежный набор, готовый в любой подходящий и неподходящий час начать чертить, отмерять и нарезать круги, как упорная балерина перед выступлением.
Жена давным-давно построила счастье с другим в четырехкомнатной квартире профессора, единственный сын вырос и тут же спился, из института проводили под ручки якобы на заслуженный отдых, а на самом деле — на забытие и дожитие, хотя нестарый еще: семидесяти не исполнилось. Коллеги мутили покерные партии с бизнесменами, торговали патентами и научными открытиями, а он не смог, не приспособился. Так и горбился под свалявшейся домовязаной кофтой, протирал умную лысину и читал о чужих успехах. Интернетом брезговал, особенно всякими блогерами-пустомелями, предпочитал «Академический Вестник» или канал «Дискавери».
Картины Василий Петрович держал на стенах не из эстетических соображений, а потому что привык. Из одного угла с укоризной смотрела незнакомка, но не Крамского, а неизвестного художника, кажется, не такого талантливого. Над тахтой опасно накренился тяжеленный арбуз, того и гляди, свалится с полотна. Напротив арбуза чернел холст с богословским сюжетом: кто-то с крыльями наказывал грешников, щурясь на закат. Орудие пытки закоптилось, поэтому оставалось только догадываться, что же поджидает несчастных.
Сосед по даче — черноглазый Борис — заинтересовался мрачным полотном, однажды забежав на чашку водки после трудового дня:
— Наверное, старинная и дорогая картина? — спросил он, указывая на экзекуцию.
— А как же! Рембрант отдыхает! — по комнате прокатился дряблый старческий смех. — Показывал музейным знатокам: мазня и новодел. Грош цена, и за ту никому не нужна. Это подарок, пусть себе висит: дырку на обоях закрывает.
— Давайте новые обои поклеим. Я помогу. А картину упрячем в сарай, к лопатам. А то как-то сумрачно перед его глазами выпивать.
— Да брось. Не стоит заморачиваться, — отмахнулся профессор, — к тому же, она не выкидывается.
— Как это? — не совсем трезвые глаза Бориса поползли на лоб.
— Да я уже дарил эту сомнительную святость одному коллеге, тот через неделю назад притащил, мол, спать под ней не может, другому презентовал — он вскоре в эмиграцию подался. Так и возвращается ко мне в руки библейская истина. Даже пробовал проводить сей шедевр на мусорку — добрые соседи назад приволокли. Видать, судьба мне отправиться на тот свет под его надзором.
— Ух, ты! — восхитился впечатлительный сосед. — А откуда она у вас?
— Подарили добрые люди. Я новый заводской корпус закладывал на месте староверского скита, давно, еще при Союзе. Там несколько отшельников обитали. Все бородатые, волосатые, хмурые. Главный у них строгий был, все посохом грозил, проклинал нас, ученых, что потревожили божью обитель. Но деваться некуда, от властей указ, надо оборонный комплекс подальше от города строить. Я там начальствовал. Староверов никто в расчет не принимал, хоть и потрепали они нам нервы. Когда уже ясно стало, что корпусу быть, а скиту конец пришел, главный заявился ко мне. Я думал, снова ругаться начнет, а он всего-то подарил эту картину и сказал, что я его никогда не забуду. Вот, как видишь, пока не забываю, — с улыбкой подытожил профессор.
— А вдруг картина прОклятая? — заволновался Борис.
— Тише-тише, — Костыль примирительно поднял руку, — давай лучше выпьем. Проклятий не существует, я тебе как доктор наук говорю. Обстоятельства складываются не по алгоритму.
Василий Петрович искренне верил в то, что говорил. Когда-то он возглавлял крупную исследовательскую лабораторию, по его указке возводились прозрачные корпуса и отправлялись в плавильню тонны железной руды, чтобы выйти из цеха новенькими конвейерами, автоматами и прочими атрибутами прогресса. Его ценили на самом верху, баловали премиями и заграничными поездками. И жена в те времена благодушествовала, удивляя стряпней и ублажая ласками.
Все закончилось вместе со староверским монастырем, который ни в какую не желал съезжать с лесной опушки. Проект тот, впрочем, оказался ошибкой, еще и опасной, едва не стоил Костылю карьеры, а может — и свободы; потом развалился Союз, и наука потеряла свои привилегии. Жена, почуяв душок нужды, быстренько свила новое гнездышко, а сам он, выкинутый из эшелона успеха, остался на обочине в обнимку с полуразвалившейся дачкой и странной почерневшей картиной. И вот непутевые воры унесли наконец это полотно, доставив Василию Петровичу то ли сожаление, то ли радость.
— А вы говорили, не избавиться от нее, — посмеиваясь, говорил Борис, помогая потерпевшему наводить порядок после непрошенных визитеров.
— Кто бы мог подумать, — профессор протер очки и продолжил расставлять пухлые папки в обиженно черневшее нутро шкафа.
В этот момент скрипнула входная дверь:
— Помощь в уборке нужна? —в проеме, по щиколотку в пыли, стояла бывшая жена Василия Петровича, постаревшая, но все еще интересная шатенка.
— Зина?
— Васенька, прости меня! Я протанцевала с тобой свою молодость и вернулась, чтобы разделить старость, — вторая половинка за время разлуки не утратила склонности к напыщенным фразам.
— А как же …?
— То все было несчастной ошибкой! Прости, если сможешь! И распахни объятия, мой суженый!
В этот момент в кармане заношенной кофты задребезжал телефон:
— Василий Петрович, — сказала трубка, — это заведующий кафедрой. У нас освободилось место доцента, и я прошу вас вернуться.
Профессор, ошеломленный нахлынувшими событиями, опустился на стопку книг. Требовалось отдышаться и переварить неожиданное счастье.
#современная проза #рассказы #литература #счастье #формаслов