Ю. Яковлев раскрывает вопрос о том, насколько мучительными могут быть страдания матери в годы войны,
Автор от имени рассказчицы предлагает нам историю о том, как женщина хотела спасти сына от смерти. Чтобы показать глубину ее дальнейших страданий, автор сначала описывает ее стремление понять «игру», которую предлагал ей комендант Мейер. Она даже надеялась победить в ней. Отвечая на его вопросы, учительница соглашалась с ним во всем. На нее «нашло материнское ослепление». Она готова была на любой поступок, отбросила всякую гордость. «Радость обволокла» ее, когда ей предложили довезти ее до места казни. Она была уверена, что спасла сына.
Чтобы полнее раскрыть проблему автор описывает еще одну сцену, когда она увидела сына и его товарищей – своих учеников. Началась внутренняя борьба между разумом учительницы, для которой друзья сына стали близкими, и любовью матери. Она не могла предать сына, но не могла предать и учеников. Сердце ее терзали самые мучительные сомнения, потому что она почувствовала страдания сына. Ее страшные мысли о предательстве переплелись с воспоминаниями о том времени, когда сын был малюткой. Но когда она осознала, что «все четверо одинаково дороги» и что «близость смерти уравняла их в ее сердце, она сказала, что все они – ее сыновья.
Так война истязала материнские сердца. Она заставляла их всегда жить в мучительном поиске ответа на вопрос: что же заключалось в печальном взгляде ребенка, погибающего вместе со своими друзьями.
Оба эпизода, рассказывающие о чувствах матери, доказывают, как чудовищно страшно было людям в годы войны, потому что приходилось проходить через адский нравственный выбор. Этот выбор усугублялся военными событиями.
Автор хотел сказать, что это были не просто жизненные затруднения, житейское беспокойство, которое можно преодолеть. Это была жестокая нравственная пытка.Ее душевные терзания будут с женщиной всегда. Она вечно будет помнить, какие нравственные терзания пришлось ей вынести.
Муки материнского сердца вызвали у меня тяжесть в душе. В человеческом обществе не должно быть такого страдания. Человек должен испытывать радость жизни, а не терзания. Часто, чтобы сделать нравственный выбор, человеку в годы войны приходилось пройти через ужасные испытания. Выбор матери в тексте Ю. Яковлева – настоящий подвиг.
Материнские страдания в годы войны показал в повести «Матерь человеческая» Виталий Закруткин. Он рассказал о судьбе женщины, оставшейся в одиночестве на сожженном фашистами хуторе. Мария нашла в погребе своего дома раненого немецкого юношу, вспомнила об убитом муже и сыне и хотела его заколоть вилами. Но сумела перебороть чувство мщения и остановилась. Потом она пыталась его вылечить, но он умер, и она похоронила его по-человечески. Так в годы войны страдают матери из-за того, что наступает время физического и нравственного ужаса.
Итак, женщины-матери испытывали в годы войны чудовищные физические и душевные страдания, ведь фашистские издевательства могли затронуть их детей в любой момент.
ТЕКСТ
У нас с сыном глаза серые, с едва заметными крапинками. В ясный летний день от травы и листьев крапинки становятся заметнее и глаза зеленеют. В пасмурные дни глаза серые - крапинки пропадают совсем. У сына припухшие веки, а ресницы редкие, острые, как обойные гвоздики. Смотрит он исподлобья, потому что у него привычка слегка наклонять голову вперёд, как бы желая коснуться подбородком ямочки между ключиц.
Глаза сына смотрят на меня, хотя самого его давно нет рядом. И вот уже сколько лет я всматриваюсь в них, хочу прочесть ответ на вопрос, мучающий меня всю жизнь, начиная с того далёкого страшного дня.
– Ваш сын приговорен к казни.
Я прислонилась к стене. Потом собралась с силами.
– Можно мне видеть коменданта?
Меня пропустили. Комендант сидел на табуретке. На нем был только один сапог. Другой он держал в руке и придирчиво осматривал.
Комендант, вероятно, страдал лихорадкой, потому что его лицо было желтым и на нем проступали следы недосыпания и усталости. Под глазами начинали вырисовываться темные мешки.
– Я пришла умолять вас о моем сыне!
– Умолять? О сыне? Ему надо помочь?
– Он приговорен к казни.
Мейер вытер лоб ладонью.
– Он работал на лесопилке...
– Ах, лесопилка! – Он как бы вспомнил о лесопилке. – И ваш сын... Понимаю, понимаю...
Я не могла взять в толк - издевается он надо мной или сочувствует. Хотела думать, что он сочувствует. Смотрела на него глазами, полными слез.
– Эти глупые, неразумные мальчишки убили часового, - после недолгого молчания сказал комендант.
– Я отдаю себе отчет, насколько это вам сложно, немыслимо трудно, заговорила я. – Но умоляю вас войти в мое положение.
– Понимаю, - сказал он и как бы ушел в себя.
Я поверила, что он сочувствует мне, ищет выхода. И чтобы он самостоятельно не пришел к отрицательному решению, я заговорила:
– Ваша мать жива?
– Моя матушка? – Он слегка посветлел. – Моя матушка?
По-немецки это звучало "мейн муттерхен".
– Она служит в госпитале в Дюссельдорфе. Старшей фельдшерицей. Вы знаете, – комендант оживился, – она чем-то похожа на вас, хотя вы значительно моложе.
– Все матери похожи друг на друга.
– Совершенно верно, - он как бы перенесся в далекий Дюссельдорф, в родной дом, к своей муттерхен. Потом он сказал:
– Одного часового убили четверо юношей... Это вполне могли сделать и трое. Не правда ли?
– Правда, - отозвалась я.
– А один мог быть задержан случайно. Могло ведь так случиться?
– Могло, - с готовностью подтвердила я.
На меня нашло материнское ослепление. Никого вокруг не существовало. Только мой сын. И для того чтоб он был, я готова была на любое признание, на любой поступок. Пропала гордость. Обязанности перед близкими людьми. Только бы он жил! В надежде выиграть, я играла с Мейером в игру, которую он мне предложил.
Комендант покосился на часы и сказал:
– Вам придется поторопиться, госпожа учительница, казнь произойдет через пятнадцать минут.
– Куда мне бежать?
– Бежать не нужно. Вас довезут на автомобиле. Тут недалеко. Километра полтора.
Он крикнул: – Рехт!
Появился длинный, худой Рехт. Жаркая, слепящая радость обволокла меня. Я спасла сына!
Мальчики стояли у освещенной солнцем кирпичной стены. Их было четверо. Все четверо - мои ученики. Они были такими, какими я привыкла их видеть всегда. Только неестественно бледны, словно припекающие лучи не касались их, а скользили мимо. И со стороны казалось, что четверо ребят загорают на солнце.
Машина остановилась. Я нетерпеливо спрыгнула на землю. Вслед за мной, согнувшись вдвое, из машины выбрался длинноногий Рехт. Он распрямился и крикнул:
– Сын госпожи учительницы может отойти от стены! Который из вас сын госпожи учительницы?
Мой сын не шелохнулся. Он стоял неподвижно, как будто команда Рехта его не касалась. Тогда я сделала еще несколько шагов и встретилась взглядом с Кирюшей. В этой маленькой героической шеренге, застывшей у кирпичной стены в ожидании своего последнего часа, мой сын был крайним справа. Он по привычке опустил голову и смотрел исподлобья куда-то в сторону. Я почувствовала - он боялся встретиться со мной взглядом, чтобы не проявить слабость. Его веки слегка вздрагивали. Глаза смотрели виновато. Перед кем он чувствовал вину? Передо мной или перед самим собой? Но, может быть, никакой вины в его взгляде не было и то, что я принимала за вину, было печалью расставания?
Он знал, что сейчас его жизнь находится в моих руках. Стоит мне кивнуть - "вот мой сын", - и не будет кирпичной стены, не будет фашистов с автоматами, не будет удушающего ожидания смерти.
– Госпожа учительница, пора, - сказал длинный Рехт. – Вы задерживаете казнь... Может быть, здесь нет вашего сына?
Я вздрогнула. По сердцу рванула мысль: я нахожусь на грани страшного предательства. Спасая сына, я одновременно предаю его. Предаю его, и Кирюшу, и отчаянного Дубка, и осиротевшего Мишу. Умирать всегда тяжело. Но куда тяжелее расставаться с жизнью, если тебя предал близкий человек...
Я вдруг почувствовала, что все четверо одинаково дороги мне близость смерти уравняла их в моём сердце.
– Госпожа учительница!.. Берите любого и уходите. Слышите?
Слова Рехта, как пули, просвистели над моим ухом. Я взглянула на сына. Кирпичная стена показалась мне сложенной из детских кубиков. А его я увидела совсем маленьким. В кроватке с сеточкой. Его мучила корь. Он метался в жару. Но почему-то не тянулся ко мне, а забился в уголок, чтобы там перестрадать в гордом одиночестве. Он и сейчас не звал меня на помощь.
Длинный Рехт положил мне руку на плечо. Я повернулась и сказала:
– Они все мои сыновья. (По Ю.Я. Яковлеву)
**
У нас есть интересные тесты на канале Знать мир на пять. Проверяйте знания, постигайте новое, не останавливайтесь на достигнутом. Ведь мир безграничен и полон загадок и любит тех, кто стремится постичь неизвестное!
Тематика тестов:
Кто такой?
Что такое?
Разные темы
Литература
Русский язык
Ударение
Фразеологизмы
Автор мысли
Страны мира
География России
Женщины мира
О любви
Жизнь замечательных людей
Лишнее слово
Лишняя картинка
Животные
Овощи. Фрукты. Ягоды
Символы. Знаки
Танцы
Цветы
Пословицы
Загадки